Олеся Николаева: «В Сретенском всё всегда было очень “живое” – радостное, доброжелательное, участливое»

Диакон Владимир Вигилянский с Олесей Николаевой

– Олеся Александровна, ваша жизнь и писательство тесно связаны со Сретенским монастырем. Можно говорить о том, что для вас и вашей семьи эта обитель – родной дом. А как всё начиналось?

– С удивлением вспоминаю, как когда-то, еще в прошлом веке, году в 1985–1986-м, будучи членом Комитета московских литераторов, я приходила сюда, а именно в домик, где ныне располагаются монастырский офис и наместничьи покои, чтобы заплатить профсоюзные взносы. Впоследствии в подвале сделали литературное кафе, где я среди других поэтов читала свои стихи. Каждый раз, оказываясь здесь по литературным делам или просто проезжая мимо, я дивилась древнему храму, в котором в те времена были мастерские Грабаря, и даже не смела надеяться, что когда-нибудь, а тем паче в скором времени, здесь возродится монастырь. И если бы мне тогда кто-нибудь это предсказал, я была бы потрясена невероятностью пророчества и не смогла бы это объяснить иначе, как чудом Божиим. Позднее я попала в Сретенский монастырь, когда Святейший Патриарх Алексий II назначил иеромонаха Тихона наместником восстанавливающейся обители, которая тогда значилась Подворьем Псково-Печерского монастыря. В храме уже служил отец Георгий Кочетков, он со своей общиной не желал оставлять монастырские владения и перебираться в храм Богородицы в Печатниках, настоятелем которого он являлся, а напротив, всеми силами сопротивлялся воссозданию здесь монашеской обители.

Епископ Василий (Родзянко; † 1999), иеромонах Тихон (Шевкунов) и иеромонах Никита в храме московского Сретенского монастыря во время водосвятного молебна на Преполовение Пятидесятницы. 1994 г.

– При каких обстоятельствах произошло ваше знакомство с наместником Сретенского монастыря архимандритом Тихоном?

– Мы знали отца Тихона еще с тех времен, когда он подвизался послушником в Печорах и был просто Гошей Шевкуновым, а мы были постоянными паломниками этого монастыря. Отец Тихон был другом и моего мужа, который тогда еще не был священником, и моим. Его очень любили и наши дети, и мои родители. И когда он стал служить в Сретенском храме, а тем более в таких «военных» условиях, мы стали его прихожанами.

– Что вы помните о том времени, когда монастырь только-только возрождался?

Иеродиакон Василий (Паскье), ныне архимандрит

– Ваш супруг протоиерей Владимир Вигилянский в начале своей священнической деятельности какое-то время служил в Сретенской обители. Ваш сын был регентом Сретенского хора и даже вроде бы послушником. Расскажите об этом времени подробнее.

– Когда моего мужа духовный отец благословил рукополагаться, именно отец Тихон написал прошение, чтобы он диаконствовал в Сретенском монастыре. Так что диакон Владимир служил тут полгода, пока Святейший Патриарх Алексий II не рукоположил его во иереи – он перешел в храм святой мученицы Татианы при МГУ. Примерно тогда же, в 1995 году, помогать отцу Тихону стал и мой сын Николай, студент французского переводческого отделения Литературного института им. Горького. Здесь он прошел все стадии храмовых монастырских послушаний – был и пономарем, и чтецом, и уставщиком, и певчим, и даже регентом монастырского хора. Позднее, когда образовалось духовное училище, он там преподавал. Но собственно послушником Николай никогда не был, монахом становиться не собирался, а благополучно женился, был рукоположен Святейшим во диаконы и сейчас служит в одном из московских храмов. Но настоящую церковную «школу» он прошел именно в Сретенском монастыре. До сих пор встречает Новый год не в кругу семьи, а с монастырской братией, прихожанами и паломниками за ночной Божественной литургией.

– С датой 20-летия возрождения Сретенской обители для вас, должно быть, связано множество воспоминаний и памятных сердцу событий. Как вы воспринимали всё то, что происходило в жизни монастыря в течение этих 20 лет? В частности активную деятельность архимандрита Тихона по восстановлению семинарии, строительству храма Новомучеников и Исповедников Российских на территории обители? Недавно, в день памяти священномученика Илариона – 28 декабря 2013 года, Святейший Патриарх Кирилл освятил закладку камня на месте строительства нового великолепного храма.

– Издательство Сретенского монастыря – крупнейшее в православном мире. Есть что-то символичное в том, что книга архимандрита Тихона разошлась фантастическим для нынешних интернетовских времен тиражом. Это лишнее доказательство того, что печать изобилия лежит на всем, что выходит из стен Сретенского монастыря. Когда мой муж протоиерей Владимир Вигилянский стал клириком возрождающегося храма святой мученицы Татианы, студенты университета и прихожане начали выпускать там газету «Татьянин день». Главным редактором был Владик Томачинский, студент филфака, а его заместителем – Саша Егорцев. Оба очень талантливые и прекрасные молодые люди. Практически без денег, без технических средств, в какие-то кратчайшие сроки им удалось сделать такую замечательную, заметную и серьезную газету, что на нее стали реагировать и откликаться «взрослые» СМИ. С ней, студенческой газетой, которая создавалась несколькими энтузиастами подручными средствами, что называется, «на коленке», горячо полемизировали «Независимая газета», «Известия», «Московские новости», «МК» и другие издания. Владик Томачинский, защитив диссертацию по творчеству Н.В. Гоголя, вскоре ушел в Сретенский монастырь и стал монахом, а затем и иеромонахом Симеоном, а Александр Егорцев пошел работать на телевидение – его православные репортажи и фильмы отличаются собственным творческим почерком и интонацией. Неслучайно, конечно, архимандрит Тихон, у которого ничего не пропадает всуе, но всё используется к вящей славе Божией, поручил отцу Симеону издательство своего монастыря, с которым мы с тех пор и сотрудничаем. Здесь с самого начала издавались замечательные книги для самых разных читателей – простецов и неофитов, интеллигенции и интеллектуалов. Издательство славилось выпуском просветительской, миссионерской, художественной, святоотеческой, богослужебной литературы. Я часто подолгу «зависала» здесь в монастырской книжной лавке, и только возможности моего кошелька могли положить предел покупке всех желанных книг. Я очень рада, что именно в Издательстве Сретенского монастыря выходили мои книги «Поцелуй Иуды», переведенное мною с французского языка исследование богослова Ларше «Преподобный Максим Исповедник – посредник между Востоком и Западом», «“Небесный огонь” и другие рассказы» и, наконец, мой роман «Меценат». Так что я приходила в Сретенский не только помолиться, но и потрудиться. Здесь всё всегда было очень «живое» – радостное, доброжелательное, участливое – от редакторов до продавцов в книжной лавке. Ну а с иеромонахом Симеоном мы за эти годы не только участвовали в общих издательских проектах и многочисленных конференциях, посвященных проблемам взаимоотношений Церкви и культуры, но и стали друзьями. Наверное, так и должно происходить: монастырь объединяет людей вокруг себя.

Сретенский монастырь в 1970-х-80-х годах

– Вы воцерковлялись в атеистические годы, когда Церковь была гонима, попираема, унижаема. «Человека, который причащался, было видно по глазам», – как-то сказали вы. И узнавали друг друга в то время верующие по глазам. Существует клише, что представители интеллигенции зачастую находятся в сотрудничестве, отдают предпочтение либерально настроенным священникам. Но в вашем случае мы видим противоположный пример здорового консерватизма.

– Я пришла к Богу через узкие врата по сути монашеского скита, где богослужения длились по многу часов и где я обрела очень строгого духовника – постника и молитвенника, человека, лишенного каких бы то ни было «светских» привычек, словечек, привычных для мира логических построений и интеллигентских мыслительных ходов. Это был монах и абсолютно, принципиально другой человек, не похожий на всех тех, с кем я дружила или просто была знакома в доцерковной жизни. И через это – другое – не интеллигентское, не богемное, не светское, не мирское мне открылась в Церкви такая красота, высота и чистота, а в строгости послушания – такая свобода, которые уже невозможно променять ни на какие иные земные красоты или интеллектуальные, да и просто практические удобства. На «аджорнаменто», предлагаемое либеральными священниками, какими бы они лично ни были симпатичными и привлекательными.

Монах Алипий, Владимир Вигилянский, Олеся Николаева, монах Закхей (Вуд) - ныне архимандрит

Мало того, оглядываясь более чем на 30 лет назад, я подозреваю, что если б я тогда не попала «к монахам», а по-прежнему ходила бы в городской храм ставить свечки и причащать малолетних детей, мое собственное вхождение в Церковь очень бы затянулось, замутилось и осложнилось. Меня тогда поразило вот что: «В храме стояще славы Твоея, на небеси стояти мним» – именно не-земное, не-отмирное, божественное измерение Церкви, к которому она ощутимо приобщает и человеческую душу. Я почти полностью уверена, что именно благодаря «монастырской» закалке мои дети, которые с младенчества ходили со мной в храм, постились безо всяких поблажек и скидок, испытывали на себе школьные атеистические козни, без ущерба для своей церковной жизни прошли самый сложный и болезненный подростковый возраст. Возраст, который очень часто ломает даже детей священников, выталкивая их из церковной ограды и превращая в «блудных сыновей».

Поэтому и смущения мои – иные. Образно говоря, кого-то смущает то, что прихожанин целует руку священнику. А меня смущает, когда батюшка, как бы стесняясь, из скромности и демократизма, эту руку отдергивает, словно это я, темная дворовая девка, хотела «поцеловать ручку» лично ему, барину, а он – не такой, он – либеральный барин, продвинутый, в ногу со временем, он – за Учредительное собрание, за конституцию и за равенство!

Архимандрит Тихон с Олесей Николаевой

Или вопрос о переводе богослужения на русский язык. Я думаю, что слово «консерватизм» не покрывает собой полностью и не исчерпывает оснований, по которым противники русского перевода отстаивают церковно-славянский богослужебный язык. Хайдеггер очень точно назвал язык «домом бытия». Переложение любого высказывания в иной языковой ключ мало того что может привести от точности к приблизительности, но может порвать тонкие контекстуальные, коннотационные и смысловые связи, исказить или вовсе стереть оттенки и акценты или создать новые, которые не были присущи первоначальному тексту. Даже в синодальном переводе Евангелия (который, к слову, совсем не плохой) мы встречаемся с таким досадным умалением и обеднением смысла. Например, в русском переводе мы читаем: «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11: 12). В церковно-славянском же – «Царствие Небесное нудится, и нуждницы восхищают е». В «нуде», «нужде» и «нуждницах» есть эта «сила» и «усилие», но есть и нечто большее – настоятельное и неотступное самопонуждение, даже самопринуждение. Если посмотреть на греческий глагол biazo, biazetai, то еще определеннее – насильственно действовать по отношению к себе, применять к себе насилие. Есть такая шутка, что те верующие, которые лезут к причастию или к церковной святыне, расталкивая других локтями, поняли, что Царствие Божие «силою» берется в буквальном смысле.

Лауреаты Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия за 2012 год Виктор Николаевич Николаев и Олеся Александровна Николаева

Или еще один пример: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16: 26). В церковно-славянском переводе стоит «душу же свою отщетит». В этом глаголе уже есть этот «вред», но есть и «тщета» – душа становится, как «потерявшая силу соль» (ср.: Мф. 5: 13).

Вот и те переводы богослужения на русский язык, которые мне приходилось читать, именно что в результате «отщетили» богослужебный текст, профанировали его. Поэтому противники церковных новин держатся за церковно-славянское богослужение не потому, что оно – «старое» а потому, что оно лучше – прекраснее, возвышеннее, изысканнее, поэтичнее. Оно и есть наш отчий дом – «дом бытия».

И если либеральное интеллигентское сознание есть сознание рационалистическое, революционное, реформаторское по преимуществу, то в Церкви носителю его нужно научиться преодолевать и преображать этот склад ума. Именно этот интеллигентский ум – самозванец и всезнайка – должен быть распят «ради Христа» для вхождения в Церковь, ибо здесь не он – Бог, не он – истина в последней инстанции, не он – высший судия, не он – сам себе господин. «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал» (Ин. 15: 16). «Никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня» (Ин. 6: 44). «Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия» (Ин. 3: 3). «Невозможное человекам возможно Богу» (Лк. 18: 27).

Сретенский монастырь, Троица 2011 г. Фото: А.Поспелов / Православие.Ru

И если крещение – это рождение в новую жизнь, то нужно не ее приспосабливать к себе, под свой рост, под свое мнение, а, напротив, выбросить, как ненужную ветошь, или преобразить в себе прежние собственные и обывательские, и интеллигентские, «человеческие, слишком человеческие» представления, навыки и комплексы. Но это – не движение назад, вспять, а стремление ввысь, вверх, туда, где поют Господу трисвятую песнь херувимы и серафимы. Подтверждение этому я получила в Сретенском монастыре, монахами и прихожанами которого по преимуществу являются и верующие из числа интеллигенции. Но именно здесь упраздняется и обращается в ничто тот давний русский конфликт между интеллигенцией и Церковью, культурой и Православием. Порой он вообще представляется надуманным и раздутым, особенно когда приходит час, умирает кто-нибудь из твоих знакомых поэтов, писателей, художников, артистов, которые всей своей жизнью прошли мимо Церкви, даже не пытаясь в ней «отличить левой руки от правой», повторяя чужие слова о ее косности, о каких-то грубых бабках, которые лютуют в храмах, о темных священниках и высокомерно-презрительно рассуждая о необходимости ее реформирования и переформатирования. А теперь лежит этот человек, эта по образу Божию созданная «красота безобразна, бесславна, не имущая вида», и нет ни ему, ни близким его никакого утешения и упования, кроме Церкви. «Где есть мирское пристрастие? где есть привременных мечтание? где есть злато и сребро? где есть рабов множество и молва? вся персть, вся пепел, вся сень». Хорошо еще, если была у него в детстве какая-нибудь благочестивая бабушка или тетушка, успевшая его покрестить во младенчестве, или он, уже взрослый, за компанию покрестился после перестройки, скептически кривя губы и бормоча что-то об «излишнем догматизме» и «ненужной обрядовости». Ведь теперь можно помолиться о нем в храме: «Господи, вечных Твоих благ сподоби преставльшагося от нас, упокояя его в нестареющемся блаженстве Твоем». Вы скажете: это предельный случай. Но ведь христианская жизнь и проходит на этом пределе между бездной и бездной, между жизнью и смертью, между благословением и проклятием, между Голгофой и Пасхой. Где, как не в монастыре, когда, как не во время Божественной литургии, это можно почувствовать особенно остро?