Как «советские шпионы» учились в Румынских духовных школах времен Чаушеску

Русская и Румынская Православные Церкви имеют много общего, прежде всего, благодаря традиции старчества, идущей от преподобного Паисия Величковского. Тем не менее, отношения государств и Церквей складывались непросто, и Румыния остается для нас во многом «закрытой страной». Между тем ее называют одной из самых верующих стран Европы: количество приходов на ее территории близко к 12 000, монастырей – 475. Румынская Церковь для нас по-особому интересна и тем, что, несмотря на испытания ХХ века, она сумела сохранить непрерывающиеся традиции церковной жизни и народного благочестия.

Архиепископ Элистинский и Калмыцкий Юстиниан имел возможность познакомиться с жизнью Румынской Церкви изнутри, причем в один из самых драматических периодов истории Румынии.

    

***

Впервые я приехал в Румынию в 1988 году, получив направление на учебу в Богословском институте Бухареста.

Это был год Тысячелетия Крещения Руси. В отношении государства к Церкви наметилось потепление, и этим воспользовался владыка Александр^[1], уважаемый ректор Московских духовных школ, радевший о повышении уровня богословского образования в Русской Церкви. Во-первых, он предпринял уникальную попытку воцерковления светской интеллигенции: в 1980-е годы преподаватели московских вузов приглашались в МДАиС для того, чтобы вести гуманитарные дисциплины – литературу, историю, языки. Здесь они постепенно становились людьми церковными, сами оканчивали академию и, приняв сан, были уже плоть от плоти Церкви. А во-вторых, владыка хотел, чтобы и студенты приобщились к тому опыту богословского образования, который имели Поместные Православные Церкви. Поэтому в 1988 году впервые по два студента Московской духовной академии были направлены в Румынию, Болгарию и Сербию и по одному – в Чехословакию и Польшу.

Несмотря на «суровые будни» Румынии последнего года правления Чаушеску, очень многое в церковной жизни Румынии мне понравилось и навсегда осталось в моей памяти и в моем сердце.

В монастыре силы спецслужб не действовали

В 1988 году в СССР еще было ощущение, что советский строй незыблем. Однако когда мы прибыли в Бухарест, сразу почувствовали нечто иное. Уже в аэропорту мы увидели множество вооруженных людей. В самой атмосфере города была разлита какая-то напряженность. Люди на улицах были весьма скромно, даже скорее бедно одетыми. А когда наступил вечер, мы увидели, что город почти не освещен, а отель, где нас разместили, не отапливался, несмотря на то, что уже был ноябрь и там было очень холодно.

В отделе внешних церковных связей Румынской Церкви удивились, что мы явились, несмотря на их отказ. Оказывается, Румынская Патриархия написала в Москву, что не может принять студентов из Советского Союза. Потом выяснилось, что письмо было направлено в Чистый переулок на имя Святейшего Патриарха Пимена, который в то время тяжело болел – шли последние месяцы его жизни. Это письмо осталось в канцелярии Патриарха нераспечатанным, и в ОВЦС о нем ничего не знали.

Консул был немало удивлен: «Что вы здесь делаете? Сейчас в Румынии нет ни одного советского студента!»

Когда мы пришли представиться в советское консульство в Бухаресте, консул тоже был немало удивлен: «Что вы здесь делаете? Сейчас в Румынии нет ни одного советского студента!» На тот момент отношения Советского Союза и Румынии испортились, во всем проявлялась взаимная подозрительность. А мы приехали… Как могла воспринимать нас знаменитая румынская секуритате ^[2]? – Только как явных советских шпионов.

И всё же было получено благословение патриарха Феоктиста^[3]. Мы остались жить, учиться, стали знакомиться с жизнью Румынской Церкви.

    

Поскольку на нас смотрели как на шпионов, в светскую студенческую среду для изучения языка поначалу нас не пустили. Преподаватель богословского института два-три раза в неделю приходил в комнату, где мы жили, и занимался с нами румынским языком для того, чтобы мы смогли изучить учебные пособия. Конечно же, этого было недостаточно. К тому же освоение языка – это не просто зубрежка: очень большую роль играет твое внутреннее расположение или нерасположение.

И первое время, сколько бы я ни учил слова, у меня было ощущение, что они «не входили» в меня – именно потому, что мы чувствовали себя чужаками, на которых смотрят искоса. Мы понимали, что за нами следят, что те ребята и преподаватели, с кем мы контактируем, вынуждены писать на нас рапорты в секуритате. Когда я вдруг видел, что их настроение менялось, что они становились печальными, озабоченными, я понимал, в чем дело, и говорил: «Ребята, я знаю, что вы обязаны писать. Я по-братски вам говорю: не переживайте, не бойтесь. Пусть ваша христианская совесть не страдает. Вы порядочные люди; я знаю, что вы ничего не придумаете и не добавите». Дело доходило даже до того, что один из семинаристов приносил мне на редакцию рапорты в секуритате, и я помогал ему их составлять.

В монастыре Черника мы почувствовали совсем иную атмосферу: радушие, теплоту, доверие

Но это ощущение инородности пропало, когда по благословению патриарха Феоктиста мы приехали провести первую седмицу Великого поста в монастыре Черника. Мы почувствовали совсем иную атмосферу: радушие, теплоту, доверие. Было ощущение, что в монастыре силы спецслужб не действовали! Например, настоятель монастыря, рассказывая о жизни Румынской Церкви, мог сказать: «Да всё у нас хорошо! Вот если бы еще этот (показывая пальцем на портрет Чаушеску) дракул (то есть диавол) нам не мешал…» То есть монах-румын настолько доверял монашествующему русскому собрату, что в общении с ним мог позволить себе такие слова. И там я вдруг почувствовал, что румынский язык стал мною усваиваться – благодаря тому, что я почувствовал себя среди братьев.

Наследники преподобного Паисия

Что прежде всего бросилось в глаза нам, прибывшим из Советского Союза? Что в этом государстве из так называемого соцлагеря, которое ставило перед собой те же самые цели построения «нового общества», не было при этом борьбы с религией – по крайней мере столь же ожесточенной, как в СССР. Мы увидели, что Румыния полна действующих храмов. И в столице, и в других городах, и в сельской местности храмы в буквальном смысле на каждой улице, если не в каждом переулке.

    

В Советском Союзе было тогда, в конце 1980-х, всего около 15 действующих монастырей. И когда в Румынии мы встретились с тем, что там монастырей сотни – и небольших, и равных по значению лаврам (как монастырь Черника под Бухарестом), это, конечно же, поражало и радовало душу.

Выйдя из поезда, на городской площади мы увидели множество монахов и монахинь из окрестных монастырей

Помню, как мы впервые попали в Нямц, в Молдову – это область Румынии, где подвизался преподобный Паисий (Величковский) и где расположено несколько знаменитых монастырей. Рано утром, выйдя из поезда, на городской площади мы увидели множество монахов и монахинь из окрестных монастырей, приехавших в город по своим делам. Для нас это было удивительным. Когда мы сталкивались с монастырскими общинами, где было почти по тысяче насельниц (два самых крупных известных монастыря – Агапи и Вэратик), это вызывало изумление и белую зависть: «Когда же у нас так будет?»

Все румынские монастыри были мне по душе. Одни – более строгого устава, другие – менее, но братолюбие и было, и есть, я надеюсь, в каждом из них.

Мы много ездили. К нам в гости приезжали сокурсники по академии – будущие митрополит Саратовский Лонгин, митрополит Ставропольский Кирилл. В румынской Молдове мы вместе посетили монастыри Агапи, Секу, Нямецкий монастырь, где подвизался преподобный Паисий. В Сихастрии общались с известным духовником архимандритом Клеопой (Илие). У него была такая присказка: «Пусть тебя проглотит рай!» Старец Клеопа принял нас с таким радушием! Усадил на веранду перед своей кельей, угощал кофе. Я не помню каких-то подробностей разговора, но навсегда остались в памяти мудрость и любовь старца. Общаться с ним было очень легко, и уходить не хотелось.

И в самый разгар подозрительности ко всему русскому в монастырях Молдовы служили в фелонях на русский манер. И пользовались книгами на кириллице

Что еще запомнилось? Даже тогда, при Чаушеску, в самый разгар подозрительности не только по отношению к Советскому Союзу, но и вообще ко всему русскому, в монастырях Молдовы служили – и до сих пор служат – в фелонях на русский манер: с высоким оплечьем. Обычные румынские фелони более похожи на греческие, а там, в память о русском влиянии, носят русские. В старых монастырях сохраняется множество книг, напечатанных на румынском языке, но кириллицей. И эти книги не просто стоят и пылятся в библиотеках, но и сейчас живут своей жизнью: они используются за богослужением, послушники и послушницы обязательно учатся читать кириллические книги.

Мы подружились с известным румынским церковным писателем архимандритом Иоанникием (Бэланом), духовником монастыря Агапи протосингелом Вениамином. Потом с ними, в свою очередь, мы совершили паломничество к святыням Русской Церкви. И я благодарю Бога за то общение, которое было у меня в пору моего студенчества.

В социалистической Румынии власть относилась к Церкви сугубо прагматически

В ХХ веке Румынская Церковь пережила несколько периодов гонений со стороны государства, однако они были несопоставимы с теми, что происходили у нас при Сталине и Хрущеве. Закрывались монастыри, из них по приказу властей насильно изгонялись монашествующие трудоспособного возраста (согласно декрету от 1959 года – моложе 55 лет). Бывало, что выброшенные из привычной среды монахи и монахини женились, выходили замуж. Мне приходилось встречать таких людей. Они были глубоко несчастными, внутренне страдающими, чувствовали себя как рыбы, выброшенные на берег. Было и это. Но было и настоящее исповедничество, и видимо, подвиг румынских исповедников дал мощный импульс для укрепления веры и духа народного благочестия.

Очень многое для сохранения церковной жизни в Румынии сделал патриарх Юстиниан^[4]. Он действительно был добрым ангелом-хранителем своей Церкви и верующего народа. Есть легенда, что, будучи приходским священником, он посещал лагеря для политзаключенных и сумел спасти, как-то вывезти оттуда на своей повозке, прикрыв рясой, Г. Георгиу-Дежа, который стал потом генсеком Румынской компартии. Поэтому Георгиу-Деж, хоть и проводил по должности некоторые гонения на Церковь, всё же считался с мнением патриарха Юстиниана.

Рассказывали такую историю. Вызывает генсек к себе патриарха Юстиниана…

Рассказывали, например, такую историю. Вызывает генсек к себе патриарха и требует, чтобы тот издал указ, запрещающий духовенству ходить в духовном платье по улицам. Патриарх говорит: «Хорошо, если это необходимо…» – и начинает снимать с себя белый патриарший клобук и рясу. «Что вы делаете?» – «Ну как же! Я должен показывать пример своему духовенству». – «Нет-нет, не надо, оставьте!»

Или, допустим, выходит распоряжение правительства: церковная утварь, имеющая художественную и историческую ценность, должна быть передана в государственные музейные фонды для того, чтобы быть доступной для граждан страны. Патриарх тут же издает свой указ – о создании музеев при монастырях: «Пожалуйста, у нас есть музеи, они открыты: идите, смотрите. А отдавать мы ничего не будем». И сейчас, куда бы ты ни приехал – в мужской или в женский монастырь, в старинный или недавно организованный, – там обязательно есть музей, при котором монашествующие несут послушание гидов.

    

Удивительным было, конечно, и то, что Румынская Церковь, даже во времена строительства социалистического общества, не была отделена от государства. Даже во времена Чаушеску священники получали от государства зарплату. Она была смехотворно маленькой, но она была. Где еще такое было возможно? Мы однажды поинтересовались: «Скажите, а что дает вам эта зарплата?», и один священник доходчиво объяснил: «Вот ехал я как-то в поезде, и один товарищ пристал ко мне: “Вы, священники, – тунеядцы, за чужой счет живете. Для чего вы нужны?” А я ему: “Мне зарплату платит государство – так считает необходимым генеральный секретарь Компартии товарищ Чаушеску. Так что, ты считаешь, что Чаушеску глуп, если он платит священникам зарплату?” После такого довода тот замолчал…»

Конечно, это было сделано во многом и для того, чтобы государство могло держать Церковь на коротком поводке, чтобы иметь больше возможностей контролировать ее. Но думаю, дело еще и в следующем. Власти понимали, что Румынская Церковь дает крепость народу, цементирует румынскую нацию, а это делает страну внутренне, духовно более независимой. С этой, сугубо прагматической точки зрения, они считали Церковь союзницей.

Два столпа Румынской Церкви – образованное городское духовенство и благочестивое монашество

Повторю, жизнь Румынской Православной Церкви меня удивляла, радовала, заставляла думать о том, как перенять ее лучшие черты.

Каждый мирянин знал очень четко, какому приходу он принадлежит

Здесь не была разрушена приходская жизнь. Каждый мирянин знал очень четко, какому приходу он принадлежит, и ни один священник не дерзал нарушить границы приходов совершением треб (крещения, венчания, отпевания). Если человек по какой-то причине обращался за требой в соседний приход, это необходимо было урегулировать настоятелям. Всё очень четко и конкретно.

    

Мне это было по душе: по большому счету, это норма, к которой нужно стремиться. Вот уже сколько лет восстанавливается церковная жизнь в России, но у нас до сих пор еще этого нет. Как вернуться к этим нормам приходской жизни, я не знаю, но уверен, что делать это необходимо. Почему? Потому что человек не должен ощущать себя потребителем духовных благ, не отвечая за благосостояние своего храма, не заботясь о нем систематически, ежедневно. Нельзя, например, когда подходит время венчаться, выбирать себе более благоустроенный храм, потому что «он красивый, а мой – маленький и темный». Если храм неустроен, значит, в этом есть вина прихожан. Если вы хотите, чтобы церковь была иной, – засучите рукава, мойте, ремонтируйте, собирайте средства, подумайте о том, как облагородить облик своей приходской церкви.

Мы заметили и следующую закономерность. В Румынии в ту пору действовало большое количество учебных духовных заведений, поэтому священников, не имевших хотя бы семинарского образования, там просто не было. У нас даже и сейчас, несмотря на все призывы нашего священноначалия, случается, рукополагают без соответствующего образования. Бывает так, что некому служить на приходе, и это заставляет архиерея выбрать благочестивого, достойного, как ему кажется, мирянина и рукоположить его в надежде, что тот получит образование заочно. В Румынии это было немыслимо. К тому же существовала строгая закономерность: от уровня твоего образования зависит статус прихода, на который ты можешь рассчитывать. То есть если человек окончил семинарию, он будет настоятелем сельского прихода; если богословский институт, соответствующий нашей академии, он может рассчитывать на городской храм. А для того, чтобы служить в столице, в Бухаресте, нужно было окончить и аспирантуру.

    

Этот образовательный ценз соблюдался очень строго. Есть ведь много критериев, по которым можно об этом судить: содержание проповеди священника, его знание богословия и истории Церкви, манера вести беседу, умение расположить к себе прихожан. Благодаря этому прихожане, относящиеся к классу интеллигенции, могли найти в своем священнике то, что удовлетворяло их запросы.

Да, приходилось встречаться и с тем, что порой у высокообразованных священников возникала надменность в обращении со своими собратьями, порой чувствовался некий душок протестантизма. Иногда мы видели откровенно неблагоговейное отношение к Таинствам. Так, однажды мне довелось служить в одной церкви по приглашению ее настоятеля – очень известного в Румынии священника. Там я увидел, как местный батюшка совершал проскомидию не копием, а обыкновенным кухонным ножом, потому что так ему было удобнее резать просфору. А когда пришло время причащать мирян, алтарник вынес для этого пук алюминиевых чайных ложечек: каждого прихожанина в этом храме причащали отдельной ложечкой, а потом мыли эти ложки в обычной раковине, со сливом в канализацию… Это меня покоробило, буквально оцарапало сердце, и я понял, что больше в эту церковь не пойду. Высокое богословское образование не сделало этого священника благоговейным по отношению к святыне. Но думаю, что это один из редких случаев, все-таки не характерных для православного румынского духовенства.

В отношении богослужения приходские храмы в Румынии не пытаются брать на себя функции монастыря. Службы там достаточно сокращенные. Вечерня в канун воскресенья служится только в очень благочестивых приходах. Чаще всего в праздник совершается утреня в сокращении, переходящая в Литургию.

Но священники приходских храмов, что называется, социально активны: проводятся встречи прихожан, сбор помощи нуждающимся, открываются приюты и многое другое. Приходы не пытаются копировать монастырский строй жизни – и я считаю, что это верно. Однако если бы приходская жизнь Румынии не уравновешивалась жизнью монастырской, думаю, в Церкви начались бы очень быстрые процессы обмирщения. Этого не происходит благодаря постоянной и очень тесной связи приходов и монастырей.

    

Румыны – активные паломники. Они любят посещать монастыри, живущие по строгим уставам, с продолжительными ночными богослужениями

Румыны – активные паломники. Они любят посещать монастыри, живущие по строгим уставам, с продолжительными ночными богослужениями. Любят службу, приезжают в монастыри с дарами, подают множество записок на поминовение. Большая часть мирян имеет духовников-монашествующих. Престольные праздники монастырей собирают великое множество паломников, которых всегда с любовью принимают. В Румынии есть традиция, которая противоречит нашей: в монастырях часто совершают венчание, потому что многие румыны желают венчаться в старинных обителях, у святынь. Здесь несколько иное отношение и к таинству соборования: в монастырях оно совершается, как правило, раз в неделю, а не только во время длительных постов, как у нас в Русской Церкви. Настоятели приходских храмов активно поддерживают связь своих прихожан с монастырями, часто сами организуют эти паломничества.

Поэтому я бы сказал, что в духовной жизни Румынской Церкви есть два столпа – образованное городское духовенство и благочестивое, благоговейное монашество.

Еще такая особенность внешнего плана. Большинство приходского духовенства Румынской Церкви уже тогда было безбородым. Существовали лишь отдельные епархии, где архиерей требовал от духовенства растить бороду. Например, есть такой епископ Каллиник в городке Куртя-де-Арджеш в Валахии. Он говорил ставленникам своей епархии: если бороду меньше, чем на два пальца, не отрастишь – рукополагать не буду. Поэтому если в Бухаресте вы встречали приходского священника с бородой, то знали: это от епископа Каллиника. Но все-таки большая часть приходского духовенства Румынской Церкви безбородая. И что интересно – это вовсе не является признаком тотальной обмирщенности. На самом деле в массе своей это очень религиозно настроенные, благочестивые, благоговейные люди, любящие и ценящие Православие.

Трансильвания после свержения Чаушеску и установления «демократических свобод» не сдала униатам ни одного храма

Приведу и такой пример. В Румынии есть область, которая долгое время была в составе Австро-Венгрии, – Трансильвания. Этот край в свое время был насильственно обращен в унию, а затем вернулся в Православие после Второй мировой войны, так же как Львовская и Тернопольская области. Но что интересно: Трансильвания, в отличие от западноукраинских областей, после свержения Чаушеску и установления «демократических свобод» не сдала униатам ни одного храма, в массе своей осталась православной. В этом краю много шахтеров. И когда шахтеры греко-униаты, вооружившись кайлами, шли завоевывать себе церкви, то шахтеры православные с такими же кайлами защищали свои храмы и не сдали практически ничего. Они говорили: «Если вы нуждаетесь в церкви, мы готовы вам помогать, вместе с вами строить, но наши православные храмы мы вам не отдадим». Я много раз вспоминал об этом, когда начались насильственные захваты православных храмов на Западной Украине…

Храмы активно строились в Румынии даже во времена Чаушеску. К примеру, тот же епископ Каллиник считал своим долгом открыть самостоятельный приход в каждом селении, где есть хотя бы 100–120 семей. Тем более за годы, прошедшие после падения режима, в стране построено множество больших храмов соборного типа – и все они сегодня наполнены верующими людьми.

Дни «румынской революции»

В монастыре Синая и застали меня революционные дни декабря 1989 года

Я часто бывал в монастыре Синая в Карпатах. Два часа с небольшим от Бухареста на поезде – и с равнины поднимаешься высоко в горы, где в очень живописных местах находится этот монастырь. Братии здесь было человек 10–15, включая послушников. Здесь очень красивое богослужение, горожане любят этот монастырь. А прямо за оградой монастыря начиналась территория летней резиденции Чаушеску – дворцового комплекса Пелеш и Пелишор. Когда-то это были королевские замки, доставшиеся «по наследству» генсекам Румынской компартии. Там, в монастыре Синая, и застали меня революционные дни декабря 1989 года.

Было страшно. Мы тогда в Советском Союзе и представить себе не могли, что что-то подобное может случиться. Сначала стали доноситься сведения о демонстрациях, расстрелянных в Бухаресте, о том, что много погибших. Наступили напряженные дни, когда Бог весть чего можно было ожидать, поэтому настоятель монастыря, где я жил, приготовил в игуменском доме шесть дубинок – по числу живших там – и поставил их в ряд у двери. Как, от кого эти дубинки могли нас защитить? Скорее, они были просто отражением той тревожности, в которую была погружена вся страна.

Мы поехали в соседний город Брашов купить продукты: подходило Рождество по новому стилю, по которому живет Румынская Церковь. А Брашов интересен тем, что сердцевина этого старинного города расположена в лощине между гор. Мы въехали в центр по узкой улице и попали в самое пекло противостояния демонстрантов и полиции. С одной стороны – демонстранты с лозунгами «Долой Чаушеску!», с другой – полицейские со щитами, и развернуться было невозможно. В машине находится советский гражданин… Я понимал волнение игумена по этому поводу. Нам показали дорогу, ведущую круто вверх, мы выскочили из Брашова какими-то боковыми улочками, и когда город остался внизу, стали слышны выстрелы…

Никто не знал, как будут разворачиваться события дальше. Подводить монастырь и игумена мне не хотелось. Созвонившись с нашим консульством, я услышал, что организован спецпоезд, который будет вывозить советских граждан, и что нужно успеть на него любым способом. Зная, что перестрелки обычно начинаются в вечернее и ночное время, рано утром я сел в поезд на Бухарест. Вагон был полон молодежи, которая в радостном восторге ехала защищать завоевания революции. В тот же день вечером мы выехали в Москву. Учебу в Румынии на время пришлось прервать, но я вернулся, как только это стало возможным…

    

Думается, как священнослужитель я во многом сложился благодаря тому опыту, который я получил в Румынии. Я увидел и почувствовал, что в жизни Церкви должны быть и приходы со своим приходским уставом, и монастыри с более продолжительными и глубокими по своему настрою богослужениями. И то, и другое нужно Церкви. Монастырь не должен пытаться вносить в свою жизнь обмирщенность, а приходу не нужно пытаться копировать монастырскую жизнь. Всему свое время и место.

И скажу: нам нужно иметь добрые взаимоотношения с Румынской Церковью. Нам есть чему учиться друг у друга. В годы служения в США я тоже видел исключительную веру и активность православных румын: даже живя за пределами своей страны, они не теряют единства и радуют своей хорошо организованной церковной жизнью.