Святой равноапостольный Николай, архиепископ Японский. Ч. 2

Памяти высокопреосвященного Николая, архиепископа Японского^[1]
(К годовщине кончины его 3 февраля 1912 года)

Святой равноапостольный Николай (Касаткин), просветитель Японии

Кончина Высокопреосвященного Николая, архиепископа Японского, была в России для многих большою неожиданностью: о болезни приснопамятного архиепископа в печати сведений почти не появлялось. Но печальная катастрофа казалась быстро надвигающейся для тех, кто имел случай более или менее часто быть в общении с покойным владыкою в последний год. С какого времени началась болезнь?

Мысль о смерти, о панихидах как-то не оставляла владыку в течение лета. Но это не значит, что он непременно при этом скорбел… Нет, он даже в этот период слабости и болезней умел быть остроумно-веселым: «Представляю себе… Входите в мою квартиру… А я мертвый… Вы бледнеете… “Кавамура, воды”, – кричите… А после, поуспокоившись: “Кавамура, свечей. Поем Со святыми!”…» А вот в другом случае почивший представлял, как я над ним буду говорить надгробное слово: «Братия и сестры. Смотрите: долго жил, а все-таки умер… И почему умер? Потому, что был гневлив, тороплив, удержу в работе не знал… Так смотрите же, будете ему подражать – обязательно и вы умрете»; все это говорилось с таким благодушием, что удивляться приходилось, как владыка может спокойно говорить о том предмете, о коем люди не привыкли и думать-то спокойно.

Мысль о возможной кончине, видимо, не покидала владыку. «Ваш до Со святыми Архиепископ Николай», – так он подписался в письме ко мне 15 (28) августа 1911 года. Да, несомненно, и болезни не покидали его, хотя в августе и сентябре он не сделал о них в своем дневнике больших заметок. Но в одном из писем ко мне он не умолчал об астме и, по обычаю, в шутливом тоне писал мне 11 (24) сентября: «У меня астма раза два спрашивала: “А что, не отпеть ли нам Со святыми?..” Но я ей ответил: “Нельзя: и Кавамуры нет – уехал в Осаку чинить текущую крышу, и Преосвященного нет”. Она почесала в затылке и успокоилась». Но ровно через неделю, 18 сентября (1 октября), в дневнике уже читаем: «Служить трудно. Поясница болит, слабость, усталость. Не дай Бог, чтоб сделалось хуже». 6 октября 1911 года вместо случайных припадков астмы началось длительное ее течение. В письме от 11 (24) октября: «Я еще жив, потому что не только Вас, но и Кавамуры нет – в Хакодате уехал». 2 (15) ноября в шутливом тоне святитель Николай сообщает: «Я отложил умирать, потому – Кавамура без Вас не может пропеть панихиды». Но уже с 3 (16) ноября болезнь возобновилась, и, без сомнения, в большей силе, чем в октябре: «В половине 3-го часа ночи астма разбудила и не дала больше спать; встал и занимался делами. Освоившись с этой болезнью, жить можно; дал бы Бог побольше прожить, чтобы побольше перевести…»

<…> В предпоследнем письме, писанном 2 (15) декабря, владыка как бы в жизненное наставление мне писал: «Берегите здоровье. Ох, как надо беречь здоровье. Будете невнимательны к своей карада, очень пожалеете потом». На койку владыка почти перестал и ложиться, ибо его сразу же начинало душить. <…>

Вот что сам владыка заносил на календарные листочки: 1 января 1912 года: «Ни один год не начинался так скверно, как нынешний. В церкви был, но не служил… По возвращении из церкви я никуда не выходил из теплой комнаты и поздравителей не принимал… Целый день мучила астма…» Выход в холодный собор в день русского Нового года, кажется, окончательно свалил его в постель. И как я просил его не ходить! Вечером удалось уговорить, и ко всенощной он не пришел… Но когда я пришел к нему в Новый год утром, нашел владыку крайне расстроенным. «Все в церкви… Один я сижу дома… Скука смертная… Не могу выносить… Сегодня пойду в церковь», – говорит Владыка. Я начинаю уговаривать. Ссылаюсь на запрещение доктора. Но последняя ссылка испортила дело: «Я – свободный человек… Сделаю, как захочу. До свиданья». Но мне все еще хотелось верить, что владыка послушается голоса благоразумия. Однако во время малого входа действительно пришел и пошел в алтарь. Стоял всю литургию. Тяжело дышал и охал. А литургия, как нарочно, была продолжительна, ибо было посвящение корейца в диаконы. Когда после литургии я зашел поздравить владыку с Новым годом, он сидел в кресле, вытянув ноги на кровать, и что-то просматривал. «Где справедливость? Сходил помолиться – и страдаю, как никогда», – говорит мне владыка. Было много и других причин, которые сильно расстраивали владыку. Владыка не любил говорить о своей болезни; не любил и расспросов о здоровье. Но в последний год жизни он не мог равнодушно слушать о смерти, особенно близких и знакомых лиц. Между тем умирает его брат, младший по возрасту. Умирает Иркутский святитель, архиепископ Тихон, товарищ владыки по академии. Умирают другие архиереи, протоиереи. Но едва ли не больше всего расстраивали его неудачи по сбору средств на построение церкви в Хакодате. Нужда в церкви настоятельная.

Денег не было. Владыка начал просить, собирать. Письма знакомым и незнакомым. Письма незнатным и знатным. Письма состоятельным. Но девять из десяти писем оставлены были даже без ответа, хотя бы и отрицательного. «Вот прислал бы кто-нибудь на построение церкви в Хакодате – это было бы для меня лучшим лекарством», – часто повторял владыка во время болезни. И действительно, нужно было видеть, как ожил владыка, когда его известили о пожертвовании в 3000 йен нашими щедрыми благотворителями из Москвы И.А. и К.Ф. Колесниковыми. Но в общем таких радостей было мало.

С 11 (24) января 1912 года архиепископ Николай был перевезен в госпиталь. Вместе с вещами в чемодан была положена иконка «Отрада и Утешение», несколько номеров «Московских ведомостей», «Правила Православной Церкви с толкованиями Никодима, епископа Далматинско-Истрийского», в новом издании СПДА. «Съезжу. Только если и там толку не будет, то дня через три-четыре вернусь домой. Одна канитель. Работать нужно. А тут эта дрянь привязалась», – недовольно рассуждает владыка.

Госпиталь святого Луки. Больница принадлежит Американской миссии. Владыке отвели перворазрядную комнату «Святой Троицы». На двери комнаты владыки повесили надпись: «Входить к больному и разговаривать с ним абсолютно воспрещается». К счастью, эта надпись не простиралась на меня. <…>

(Епископ Сергий (Тихомиров) вызвал иереев и преподавателей семинарии и с ними решил начать ежедневные моления за владыку).

<…> Уехал в Цукидзи владыка… Как будто солнышко красное удалилось из Суругадая. Все ходят пасмурные. На душе скверно. После разговора с докторами понял, что надежды на поправку нет никакой. «Никорай-китоку», – вечером выкрикивали уже на улицах газетчики, продавая газеты… Итак, всему Тоокео (Токио) оповестили: «Николай при смерти».

15 (28) января. Воскресенье. Собор переполнен христианами. Я совершал литургию. Как сиротливо в соборе! В левом приделе, бывало, стоит он, коленопреклоненный, и усердно молится во время херувимской. Нет с нами нашего молитвенника и сомолитвенника! Вместо этого на ектениях поминаем «болящего архиепископа Николая», читаю молитву о даровании ему исцеления после сугубой ектении. Слышны всхлипывания. Ох, крепкие нужны нервы, чтобы в такой обстановке и самому не заплакать. 21 января (3 февраля) владыка занимался с Павлом Накаи проверкой перевода Цветной Триоди. 23 января (5 февраля) владыка готов к переезду из госпиталя в Миссию (в Суругадай). «Я всю свою жизнь отдал Японской Церкви. А теперь пришла пора отдать ей же и тело. Мое тело, видите, обратится в японскую землю. И пусть будет оно залогом, что моя душа всегда будет с Японскою Церковью. И там я за нее буду молиться. Чувствую, что слабею. Ежедневно слабею. Хоть бы скорее кончалась эта трагедия. Ведь раз я не могу работать – какая же это жизнь! И на что мне “это” (показывая на тело)? Говорят некоторые, что человек только тело, что души у него нет. Нет, батенька, если бы человек состоял только из тела, то – не беспокойтесь – тело о себе позаботилось бы. Поберегло бы себя! Не допустило бы утомить себя до болезни. А так как кроме тела есть душа, да и сильнее она тела – вот душа и работает, и волнуется, и меры-удержу не знает… на тело смотря, как на помеху. Глядь – а тело-то и ослабело! Непорядок. Во всем должна быть гармония. Знал бы это в свое время – во всем бы меру соблюдал. А теперь и расплачивайся за свою неосторожность».

«Католические миссионеры приходили в гости в Русское консульство. Их кто-то и спрашивает, как они смотрят на успех Православия в Японии? Что же они ответили? Да, сделано много, но все это есть личное дело Николая, все это есть, пока жив Николай. Не станет Николая – и дело рушится. Да разве у нас здесь Николаево дело? Тьфу! Тьфу! Не Николаево дело! Божье дело! Бог дело начал. Бог Церковь созидал. А мы лишь Его недостойные слуги. Что в нас есть такого, что не от Бога? Что ты имеешь, чего бы не получил? Помните, у апостола Павла (1 Кор. 4, 7)? Что Бог именно мне или вам дал, так в этом нашей заслуги ни на волосок! Разве есть какая-нибудь заслуга у сохи, которою крестьянин вспахал поле? Разве может она хвалиться: “Глядите-ка, православные, что я наделала! Хорошо вспахано”… Разве кто-нибудь скажет: “Хорошо соха вспахала”? Все скажут: “Молодец мужичок. Ловко вспахал”. Так и здесь. Николай. Сергий. Роль наша не выше роли сохи. Вот крестьянин попахал-попахал, соха износилась. Он ее и бросил. Износился и я. И меня бросят. Новая соха пахать начнет. Так смотрите же, пашите! Честно пашите! Неустанно пашите! Пусть Божье дело растет! Пусть посрамятся католики. Дайте слово! А все-таки приятно, что именно тобой Бог пахал… Значит, и ты не заржавел. Значит, за работой на Божией ниве и твоя душа несколько очистилась. И за сие будем всегда Бога благодарить».

2 (15) февраля. «Сердце исправилось, и мы еще вместе поживем. Итак, завтра же принимаюсь за перевод Миней. Будет даром дорогое время терять».

3 (16) февраля. Итак, 3 февраля в 7 часов вечера, а по-петербургски – около 12 часов дня, не стало Высокопреосвященного Николая, архиепископа Николая Японского. Он мирно, без каких-либо предсмертных страданий, но после долгой и тяжелой болезни преставился ко Господу на 76-м году своей жизни, на 52-м году своего служения Церкви Божией, на 51-м году со времени своего прибытия в Японию. Горько заплакал я, стоя у постели владыки, только что покинувшего меня одиноким. Последние четыре года моя жизнь переплелась с личностью владыки. И вот я стою у его ног. «Владыка, владыка!» – зову я. Но молчит он. А только сейчас вот дышал, хотя и тяжело дышал. Тайна великая воли Божией. Но сердцу от этого не было легче, и оно плакало. В 7 часов 15 минут раздался с колокольни удар за ударом звон нашего колокола. Даже не предупрежденные о смысле 12 ударов (а они раздались в Японии по случаю смерти впервые), обитатели семинарии и женской школы с плачем прибежали в Миссию.

4 февраля вся Япония уже знала о смерти «Никорая».

В понедельник, 6 февраля, утром и вечером в Крестовой церкви, где находилось тело архиепископа Николая, были совершены панихиды в переполненной церкви. Христиане приходили с вечера и бодрствовали до утра, слушая чтение Евангелия. Но мне не забыть одной ночи. Потянуло к владыке. Пошел. Открываю дверь. И что же? Вокруг тела владыки сидят по-японски девочки нашей женской школы, человек 40. У всех в руках Святое Евангелие и зажженные свечи. Все с благоговением в последний раз поучаются от безмолвного владыки словесам Христовым. Любовь к своему владыке привела их на всю ночь разделить с ним безмолвие смерти! Но говорил им владыка через Христово слово.

Во вторник, 7-го числа, перед утренней панихидой, положили тело почившего святителя во гроб. Гроб был сделан из японского кипариса, из негниющего дерева хиноки. Обит белым шелком. Снаружи и внутри. Один гроб весил около 6 пудов. Гроб перенесен в Воскресенский собор.

9 февраля, в четверг, было совершено погребение Высокопреосвященного Николая, архиепископа Японского. <…>

(В 7 часов утра в соборе, в главном приделе Воскресения Христова, совершена литургия епископом Сергием (Тихомировым) в сослужении начальника Корейской духовной миссии архимандрита Павла и девяти иереев-японцев).

<…> Литургии об упокоении души новопреставленного архиепископа Николая совершались на всех четырех престолах начиная с 5 часов утра до 10, 5 часа дня. Прощание с владыкой продолжалось до 11 часов утра. Погода хмурилась. Во время отпевания поднялся ветер, сильный тайфун. Ровно в 11 часов начался перезвон всех колоколов, непрерывно продолжавшийся 2 часа. Ровно в 11 часов я вышел на отпевание, имея в сослужении архимандрита Павла, протоиерея П.И. Булгакова и 32 японских иерея при 5 диаконах. Верхом почета, какой воздала Япония владыке Николаю, было то, что сам император Японии Мейдзи-Тенноо прислал на гроб владыки великолепный громадный венок из живых цветов. И прислал не секретно! Сам император Японии увенчал победными цветами главу святителя Божия! Внутри венка два иероглифа: «Он-Си», то есть «Высочайший дар». Начав при смертных опасностях, закончил свою деятельность в Японии владыка Николай при одобрении с высоты трона.

Отпевание совершалось по-японски. Но некоторые ектении произносились и аллилуарии и молитвы читались мною, отцом архимандритом Павлом и протоиереем П.И. Булгаковым по-славянски. В 2 часа чин отпевания окончился. Последнее прощание священнослужителей.

При начавшемся трезвоне обнесли гроб вокруг собора, установили его на колесницу, отправились на кладбище Янака. На кладбище совершили последнюю литию и при пении Вечная память опустили гроб в могилу. Вся процессия среди сотен тысяч язычников была самым блестящим проповедническим собранием, какое когда-либо приходилось ему устроить. «Будет ли архиепископ Николай святым?» – спрашивает меня протестант профессор Мидзуно. «Я верю, что он с минуты своей смерти уже предстательствует за нас с вами пред престолом Вседержителя», – ответил я. Профессор-протестант заплакал. Заплакал слезами радости. С глубокою верою, что равноапостольный в подвиге будет равноапостольным и в воздаянии от сердца смиренного воззовем: «Святителю Божий, предстательствуй за нас в твоих молитвах святых!»