Естественная этика поэта

Патриаршая литературная премия имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия будет вручена 26 мая. Подробнее об этой новой инициативе Церкви можно прочесть в январском номере “Православного книжного обозрения” за 2011 год. В ожидании результатов решения Попечительского совета ответственный редактор журнала Алексей Сагань встретился с Борисом Николаевичем Тарасовым председателем Совета экспертов Патриаршей литературной премии, доктором филологических наук, ректором Литературного института им. А. М. Горького, заслуженным деятелем науки РФ, сопредседателем Союза писателей России.

Всякая художественная деятельность, а русская художественная литература в особенности, связана с тем, что Достоевский называл тайной человека. Тайна человека - это сочетание в нем самых разных и противоречивых сторон... Вспомним Державина “Я царь — я раб — я червь — я бог!” Или Достоевский еще говорил об этом, что человеческий мир это “чистилище духов небесных, отуманенных грешною мыслью”. Суть этого высказывания можно прояснить еще и высказыванием Паскаля о том, что человек не ангел, не животное, он и то и другое вместе.

Действительно - человек это такое явление, которое несет в себе и добро, и зло, и свет, и тьму и в этом его своеобразная кентавричность, уникальность. Он сочетает в себе то, что в святоотеческой литературе называется смертными грехами: гордыня, тщеславие, сребролюбие и так далее; а с другой стороны он имеет такие качества как совесть, любовь, честь, достоинство... Это противоречивое сочетание и является в православном вероучении одним из центров христианской антропологии. Не случайно и Гоголь писап: “Как мало заботятся об узнании природы человека, в то время как это есть главное начало всему”.

Внимание к тайне человека обязательно сочетает в себе этику художественного творчества и эстетику. Сочетание этики и эстетики при глубочайшем внимании к тайне человека и составляет краеугольную особенность русской классической литературы и объединяет ее с религиозным миропониманием, с православным учением о человеке. Это мы наблюдаем во всяком истинно классическом художественном произведении. Возьмите Пушкина, Гоголя, Достоевского, возьмите, несмотря на все противоречия декларативного плана, Толстого. Вторая очень важная особенность, которая объединяет русскую классическую литературу и церковное учение, это понимание иерархии высших и низших ценностей, в соответствии с этой онотологической противоречивостью человека. Все предметы поэзии, как и предметы жизни распределены в сответствии с известной иерархией. У великих поэтов эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства, скажем, в “Капитанской дочке” Пушкина, а смешение высшего с низшим или принятие низшего за высшее есть самый крупный камень преткновения, который является соблазном для многих писателей.

Если брать современное состояние культуры, литературы, жизни, то эта важная иерархия как раз нарушается и переворачивается. Сейчас не только низшее смешивается с высшим, но и низшее агрессивно восстает на высшее. Это то что мы наблюдаем в феномене массовой культуры и вообще в развитии самой жизни. Мы имеем и нарушение этой иерархии и непонимание, что при такой перевернутости высшие начала в человеке “царь и бог” начинают отступать в тень и как бы угасать, а “раб и червь” выступают на передний план. Что сейчас происходит? Жизнь строится на каких основаниях? Не на чести, не на совести, не на любви, не на достоинстве, а на совекорыстии, на конкуренции, на зависти, на тщеславии, сребролюбии, похоти... На тех самых грехах смертных, которые составляют низшую человеческую природу. Перевернутость иерархии и ее сцепленность с низшими качествами человеческой природы позволяет нам говорить о том, куда движется история - вперед вверх или вперед вниз. Понятно, что когда внутри человека доминируют “червь и раб” они распространяют свое влияние во внешнюю деятельность, во внешнее окружение, все заражают своими токами, своими ядами. И это понимание должно привести нас к мысли, что без исправления этой перевернутости, - когда духовные, нравственные начала, играющие в истории первостепенную роль, займут подобающее место в нашей жизни, - невозможно исправление этой критической ситуации, которая существует в России и во всем мире. Тогда мы сможем понять, что внутреннее, сокровенное определяет судьбу внешнего, видимого. В том числе и всевозможных реформ, всевозможного прогресса и всевозможных чаяний и упований на какие-то наши внешние достижения. Без внутреннего прогресса такие достижения не имеют никакого смысла. Еще Хомяков в свое время замечал, что прогресс есть понятие, которое требует субъекта. Без субъекта прогресс является чистой бессмыслицей.

А, например, мобильная связь, на ваш взгляд сама по себе она не прогресс?

В определенном смысле да, но если человек при этом дебилизируется, то мобильная связь помогает ему только распространять свое дебилизм более эффективно. В свое время еще наши русские классики интересовались этим вопросом в связи с телеграфом. А что по нему передавать? Этот вопрос, конечно, может показаться детским, но он задан по существу.

Но есть поэты, вполне в эстетическом и художественном смысле состоявшиеся, которые сознательно выносили этическое начало за скобки. Я поэт, для меня главное, чтобы было красиво, а этику я никак не расцениваю, не вижу и вообще это не мое дело. И в русской литературе такие примеры есть.

Вы каких авторов имеете в виду?

Из наиболее известных Маяковский, Есенин, у которого есть прямо антихристианские стихи, возможно, что это и привело Есенина к “Черному человеку”, но тем не менее, как поэт он состоялся.

Насколько я сам это понимаю, и насколько я слышал мнения других людей по этому поводу, поэты таким образом заявляют о свободе своего творчества от любой утилитарности, в том числе и утилитарности нравственного порядка. Федор Сологуб в “Мелком бесе” ни к чему не призывает, он ничему не хочет нас научить, он просто показывает нам Передонова - любуйтесь. Два или три раза я с интересом перечитывал этот роман и нигде в нем не обнаружил какого-то нравственного послания к зрителю. Тем не менее, роман состоялся.

Дело в том, что в художественной литературе речь идет не о призывах, не о морализаторстве, а о понимании двойственности человека и о путях движения от низшего к высшему. Наличие этого движения определяет степень глубины литературного произведения и возможности для него остаться в большом времени. Возьмем Пушкина, Пушкина богохульника конца десятых - начала двадцатых годов XIX века и возьмем Пушкина эпохи “Маленьких трагедий”, “Капитанской дочки”, Пушкина в его последних стихотворениях. Это два совершенно разных Пушкина и движение от юного Пушкина к зрелому составляет важный элемент для понимания того, что этическое начало это не начало насильственное, внесенное для каких-то посторонних целей, это глубочайшее свойство самого искусства, чем глубже искусство, тем органичнее этическое начало соединяется с эстетическим. Искусство это коромысло, которое должно оба этих начала гармонично сочетать. Перевес в ту или иную сторону подлинное искусство искажает, оно превращается в морализаторство или в чистую игру. Можно вспомнить писателей самых разных эпох, например, Шекспира. Вы не найдете у Шекспира никакой апологии зла и проповеди добра, но благодаря самой структуре художественного произведения вы понимаете, что он не смешивает добро и зло и что он понимает, что есть зло и что добро и как человек изнутри должен двигаться от низшего к высшему. То же ощущение вы испытываете, когда читаете у Пушкина “Дон Жуана”, “Скупого рыцаря”, “Медного всадника”.

В этом и заключено высочайшее искусство, когда вы различаете светлое и темное и после прочтения такого произведения у вас никогда не останется того послевкусия, которое остается после прочтения “Мелкого беса” или других произведений подобного рода. Глубина больших произведений как раз и заключается в том, что они сочетают этическое и эстетическое в глубочайшей гармонии, и это связано как раз с тем, что такие писатели устремлены к познанию тайны человека. Потому что человек в этом своем основном качестве не меняется несмотря на то, что изменяется историческое содержание его деятельности. Внешняя оболочка его активности изменяется, а в этом противостоянии внутри самого себя человек остается одним и тем же. Само понимание поврежденности человека первородным грехом как раз объединяет православное миропонимание и понимание настоящего писателя. У настоящего писателя вы никогда не найдете никаких утопических проектов по спасению мира и человечества.

Думаю, что после всего сказанного читателям уже вполне понятны Ваши взгляды и для них уже понятно, что за человек возглавил экспертную комиссию патриаршей литературной премии. Давайте поговорим теперь о современной литературе.

Если говорить о патриаршей премии, то как раз она находится в рамках той логики, о которой мы с вами говорили. Она дается за художественные произведения и творческий путь, в котором духовное и нравственное начала органично подчеркнуты.

То есть Пушкин мог бы удостоиться патриаршей премии?

За “Капитанскую дочку” - безусловно.

А как же “Гаврилиада”?

“Гаврилиада” должна быть понята в динамике его творческого развития.

Координаты литературной и нравственной ценности произведений, очерченные в положениях Патриаршей премии понятны, но всех интересует воплощение этой идеи в реальной жизни. Например, пассажиры московского метро, поднимаясь наверх через новый вестибюль станции метро “Маяковская”, могут прочесть на потолке очень интересные стихи, которые характеризуют Маяковского, как природно нравственного поэта, а совсем не как большевика и богохульника. Как быть с таким противоречивым поэтом как Маяковский? Можно дать ему такую премию или нет?

Думаю, что нет. Можно дать Пушкину, Гоголю, Достоевскому.

А Льву Толстому?

За “Войну и Мир” я дал бы, за “Анну Каренину” тоже, а вот учитывая, его беспрецентное желание переписать Евангелие и заменить собой апостолов и самого Христа это как раз не позволило бы Льву Николаевичу такую премию вручить. В личности человека, получившего такую премию, должна быть цельность.

На момент вручения премии?

Не на момент... Как ни крути, недаром сказано, что Лев Толстой это зеркало русской революции, много запутанных судеб сложилось благодаря его проповеднической деятельности. Его пример в какой-то степени послужил оправданием сектантства... Подобные вещи, конечно, трудно совместимы с тем, чтобы дать Льву Толстому такого рода премию.

Давайте не будем забывать о том, что вручая премию от имени Церкви, - при этом, замечу, что премиальный фонд состоит именно из церковных денег, - Святейший Патриарх не может забывать о своем пастырском долге и такая ограниченность, если строгий нравственный выбор вообще можно назвать ограниченностью, вполне объяснима и понятна любому здравомыслящему человеку.

Кому из ныне здравствующих писателей можно вручить Патриаршую премию? Думаю, что читателям “Православного книжного обозрения” будет интересен Ваш личный взгляд на современную русскую литературу. Вы можете сейчас назвать каких-то людей не в качестве лауреатов, а в качестве людей, на которых стоит обратить внимание?

Поскольку список номинантов уже существует, вести разговор о них для меня будет преждевременно. Критерии Патриаршей премии, безусловно, не легки для исполнения, тем более в наше время, когда особенно трудно сочетать высокую художественность и утверждение духовных и нравственных ценностей, потому что передоновщина преобладает. Когда смакуются “червивые и рабские” свойства человека, когда человек просто растаптывается и при этом забывается мысль Достоевского о том, что человек даже в самом низком своем падении сохраняет представление о высших человеческих ценностях.

По Передонову этого не скажешь.

Не скажешь, здесь мы действительно видим какой-то целенаправленный пафос утери высшего в человеке и нагнетание, искусственное акцентирование низшего в нем.

Вы считате, что со стороны Сологуба такое нагнетание искусственно?

Я думаю, что искусственно в том смысле, что это подыгрывание тому что русский философ Борис Вышеславцев называл профанацией человеческой культуры в цивилизации, когда все опускается, все доводится до предмета потребления. Вот кстати еще один пример общей тенденции иерархического переворота. Известны мысли Марины Цветаевой о творчестве Пушкина, когда вопреки иерархии, вопреки смыслу, вложенному в произведение самим автором, Пугачев представляется ею как герой, а Гринев как посредственность. Торжество таких героев в уме читателей и ведет к новой пугачевщине. А Гриневы, хоть и не были героями с точки зрения Марины Цветаевой, но Россия держалась именно на них.

Вам не кажется, что вместе с появлением Патриаршей литературной премии напрашивается мысль о создании связанного с ней издания в виде альманаха или, может быть, строго периодического издания, посвященного современной русской литературе.

Думаю, что да. Результаты, которые мы обнаружим в результате знакомства с присланными текстами и с теми тенденциями, которые обрисуются, когда мы соотнесем их с аналогичными тенденциями в окружающей нас литературной действительности, вполне логично было бы опубликовать. Думаю, что такое издание было бы не только уместным, но и имело бы большое значение для понимания тех важных вопросов, социальных и интеллектуальных, литературных, духовных, которые поднимает Патриаршая литературная премия.

Но как обосновать появление еще одного “толстого журнала” в глазах общества?

Дело в том, что в существующих журналах, вопросы, которые мы сейчас обсуждали, как бы рассеяны по большой площади. Их приходится выискивать, что при теперешнем культурном состоянии общества, представляется слишком сложной задачей для современного читателя. Поэтому, конечно важно, чтобы сам литературный круг Патриаршей премии был очерчен как можно более четко.