Общее ощущение, конечно, такое, что положение лучше, чем в прошлой войне, но после марта, который фактически прошел впустую, стало непонятно, чего мы выжидаем? Может быть этого ПАСЕ боимся? У всех есть ощущение страха перед какими-то закулисными переговорами - и у солдат и офицеров. И все говорят: неужели опять все зря? Ведь сколько людей положили? Они ведь перевернутся в могилах…

А с другой стороны - я помню в первые поездки - в ноябре, декабре, январе, феврале, все было изумительно. Военные были твердо настроены: вот на этот раз мы их точно раздолбаем! Тогда мы с Шамановым пролетели над Ханкалой, на вертушке. И я увидела наши войска. Мощнейшая группировка - целый палаточный город. Было чувство уверенности. И это ощущение нашей силы душу радовало!

А потом, после новой поездки (я вернулась как раз третьего марта, когда псковские десантники погибли) смотрю телевизор, жду. - Когда же вы про десантников скажете? - Было уже восьмое число, и все молчали. Меня это задело, нельзя так поступать!

А после выборов и солдаты, и офицеры почувствовали перемену. Такое ощущение, что Путина выбрали, теперь ему ничего не нужно - и все замерло. Может быть, конечно, это ложное впечатление. Но, прошел месяц, целый месяц - все стоит. Ситуация совершенно непонятная. Разгар войны. А Казанцев в отпуске, Трошин в больнице, Шаманова - отстранили. И этими огромными массами солдат командуют даже не вторые, а третьи лица.

Есть много людей, серьезно относящихся к вере. Я вот привозила в Урус-Мартан крестики, календари, книги. Солдаты воспринимают это по-разному. Некоторые возьмут крестик - и все. А некоторые берут и видно, что понимают, что это святое.

И я вспоминаю, когда Женя служил, - я видела его и других ребят на зарядке, - он был с крестом один. А теперь таких ребят очень много. И среди офицеров, и среди генералов. Вот генерал Шаманов, он пишет благодарность и добавляет, - храни вас Бог. И если бы Вы видели, как он принял крестик. Он его взял и поцеловал и Евангелие взял.

Да, конечно. И я когда раздаю крестики, спрашиваю, - а что тебе мама крестик не дала? - Многие говорят, - дала, но потерял. А другие говорят. - Я никогда не носил. А некоторые, я вижу, что они колеблются, взять или не взять. И я их спрашиваю, - я тебе дам крест, но зачем ты его берешь? Они говорят. - На всякий случай. И я думаю. - И слава Богу. Может быть, там глубоко верующих и мало, но я абсолютно уверена - сейчас и именно там им понадобился Господь. Там не на кого надеяться больше. Абсолютно.

И каждый парень, я знаю это точно, там живет с ощущением постоянной опасности, - почему у них глаза такие взрослые, настороженные, - в любой момент может начаться бой. К тому же они там по пять месяцев в сырых портянках, ни разу не помывшись. Многие ведь там заживо гниют. На ночь не раздеваются, ведь зима, холодно. Но они не жалуются! Они благодарят за помощь. Я еще ни разу не слышала, чтобы кто-то сказал: да я вот такой несчастный, как бы мне отсюда выбраться. Такого нет. Им очень сложно - тяжело, грязно, но живут они, как одна большая семья - под подушкой украдкой не поешь, ничего не спрячешь и не скроешься. Там вот и выясняется - кто есть кто?

Когда я приезжаю, - к пограничникам, или армейцам - я специально их нигде не собираю. Они слышат, что привезли помощь и сами собираются. И такие радостные у них глазенки. А кто-то говорит: а вы письма возьмете? И бегут писать. Их много, а я одна. Единственная мать, которая ездит к ним. Это мне очень горько, - да где же вы другие матери-то? Ведь если захотеть, то можно туда попасть. У меня изначально цель была одна - всколыхнуть в первую очередь матерей.

Я все никак не могу понять одного. Как же так? Пришла беда в наш дом, пришла война. Как ни назови "кампания" или "антитеррористическая операция" - это война. И она уносит жизни наших мальчишек. И я никогда не смирюсь с тем, что одну часть общества эта война задела, а другую часть общества, это все как бы не касается. Так не бывает, это наша общая беда. Не обязательно, конечно, каждому все силы этому посвящать, но хотя бы в чем-то надо помочь.

Я понимаю это. Но - если боишься, или не можешь - ради Бога, я съезжу, ты другим чем-то помоги. Я сделала пять поездок, в общей сложности отвезла туда почти сорок тонн помощи. Если посмотреть, откуда они взялись, получится, что половина собрана московским Сретенским монастырем, деньги и продукты. Процентов десять-пятнадцать дала администрация Подольского района. Все остальное - это не крупные, скорее даже мелкие предприниматели и люди, которые собирали по храмам и монастырям. И посмотрите, что получилось: эта идея помощи солдатам объединила нас. Чиновников, простых людей и, простите, торгашей. Все хорошо!

Сейчас все кричат: давайте объединяться. Так давайте! Есть вокруг чего, надо помочь людям, которым сейчас очень трудно. Меня опять упрекают: тебя зацепило, поэтому ты так и рвешься. Что вы хотите, чтобы и вас зацепило? Как раз, чтобы вас не зацепило, давайте поможем тем, кто там. И тогда жертв будет меньше.

Я еду туда и обязательно: в Москве препятствия, в дороге что-то не так. Еду и думаю, - я последняя идиотка, в последний раз еду, но когда я вижу, как они меня встречают и как они разом закуривают привезенные сигареты и облако дыма поднимается над их головами - все проходит.

Первое что они хватают - сигареты, а второе - конфеты, сгущенка. Ведь они дети где-то еще в душе. А сладкого в армии вообще не дают ничего. Они прокалывают две дырочки в банке от сгущенки и по очереди пьют. И они счастливы. Счастливы! Я им обычно говорю, - я не ваша мать, а вы не мои сыновья, только и я мать и вы чьи-то сыновья. И представьте себе, что ваша мама прислала вам посылочку. - И я вижу, как мальчишки улыбаются… И так мало нужно для того, чтобы душа их отогрелась. Что же мы боимся им капельку тепла-то дать? Но у нас много, много людей еще совсем глухих, абсолютно глухих. И хочется всех разбудить, доцарапаться до самой груди.

Но с другой стороны, не раз так было, - звонит телефон и люди, оказавшие помощь, говорят, спасибо Вам. А я им, - за что? Это вам спасибо! - А они говорят. - Нет. Вы нам даете возможность приоткрыть душу для добра. - То есть человек сделал доброе дело, и потом сам же за него благодарит! Это просто поразительно!

И я думаю: вот мои эти поездки, без фондов, с простыми людьми, такими же, как я - у нас же получилось! И если бы каждый город, каждый район по чуть-чуть поддержал бы армию, солдатам бы было хорошо.

Погиб генерал Малофеев. Почему бы нам полк не назвать его именем? И город, где он родился и жил, мог бы проявить особую заботу о этом полке. Взял бы шефство над ним. Вот она связь между армией и народом!

Может быть, и есть какие-то комитеты солдатских матерей и другие "союзы"... Но дальше Моздока - у них нет желания ехать. Тот же генерал Шаманов всегда бы пошел навстречу, как он делает это со мной. Но они не хотят.

Вообще, я вам скажу, меня возмущают эти бабские комитеты. Они бьют себя в грудь и кричат: мы любим русский народ! Так любите его не на словах, а на деле. Да и в самой армии, мощнейшие воспитательные структуры, чем они занимаются? Чем угодно, но только не работой с солдатами. Объединений и комитетов - море. А солдату - как было плохо, так и становится все хуже и хуже. Никому он не нужен. И выходит, что если не мы - женщины-матери, - то никто ему не поможет…

По-разному. Вот я поехала к директору хлебокомбината и стала ему рассказывать, как плохо живут солдаты на фронте. А они ведь действительно очень плохо живут. И то, что им дают немного сечки, не гречки даже, а сечки с каплей тушенки - с такой едой не только воевать, а ноги еле-еле будешь таскать. Этот директор послушал меня и сразу выдал десять мешков сушек. А ведь сушки на войне - это знаете что такое?! И директор трикотажной фабрики также безо всяких разговоров - откликнулся. Или вот директора рынков (у нас их три) вы знаете ведь, что такое наши рынки? Что там говорить, рынки наши - бандитские. И, тем не менее, они выслушали меня внимательно, спросили, - это Ваш сын погиб - мы читали. Я говорю, - да мой. Они тогда купили фонарики, футболки, перчатки, продукты. И все передали мне для солдат.

А бывает и по-другому. Поехала я как-то на фабрику, швейное производственное объединение "Орел", где одни женщины. Еду и думаю, - вот здесь-то меня точно поймут - женщины ведь. Но, встретила меня главный инженер и говорит, - да, жалко нам солдатиков, но они ведь тоже - вон, что там вытворяют. И что же они там вытворяют? А она мне, - а вон, по телевизору показывают, как они тела боевиков сваливают с грузовиков, таскают по земле. - Боже мой, вы же матери, и так думаете! А что вы хотите, - если чеченцы их не хоронят, они им не нужны, а вы хотите, чтобы наши дети таскали эти полу развалившиеся трупы на руках? Да вы поклонитесь нашему солдату, что он этим занимается, своих врагов хоронит.

И очень хорошо показал себя Шаманов, он встал и сказал, - это я приказал! Хотя мог этого и не говорить, он ведь, как командующий не обязан во все вникать. Отсюда и всенародная любовь и уважение к этому генералу.

Много, в 96 году десять месяцев день в день - постоянно встречалась. И в эту кампанию, когда приезжала туда с помощью, три раза к нему ездила. Я приезжаю в его группировку в Урус-Мартане и говорю: Владимир Анатольевич, я бы хотела попасть на самый трудный участок. И он, говорит мне, что я сумасшедшая, отчаянная и так дальше, - но не разу мне не отказал.

Трудно бывает с вертушками. Потому что нужно ведь сопровождение, сформированная колонна - ведь по одному там никто не ездит. И тем не менее. Мы берем БРДМку, КАМАЗ загружаем и едем. Шаманов и тут берет на себя ответственность. И мы едем на перевалочный путь и потом летим в Хорсиной, высоко в горы. И Шаманов мне ни разу не сказал: сгрузи все в госпиталь или в Урус-Мартане раздай и все. Хотя и ему так было бы проще. Но он понимает, что там, на передовой, еще труднее, хотя и везде не легко. И поэтому на это идет.

Про Шаманова я вот что скажу, вы же знаете, что у нас не любят людей, которых любят люди. Этого никто не любит, ни начальство, ни Москва. И вот началась грызня. Единственная причина всех этих неурядиц, я считаю - зависть к его славе.

И к тому же непонятность ситуации - то Шаманова задвинут в его 58-ую армию, то вернут назад. Да и вообще, совмещение - это ужасно. Нельзя совмещать несовместимое! Если он командующий 58-ой армией, пусть он ей и командует, а не управляет фронтом и наоборот. Постоянная неясность: то он общий командующий, то только 58-ой армией.

Я знаю и других генералов, например, Макаров - неплохой генерал. Но, Шаманов - очень важно это понять - для чеченцев это не просто генерал Шаманов, это символ. Они его одновременно ненавидят и боятся. Заметьте, как только его отстраняют, - сразу у наших случаются какие-то большие потери.

Во-первых, он и в той войне и в этой проявил себя как человек, который не покупается и не продается. А с нашей стороны, конечно, тут много значит его заступничество за солдат. Помните, когда он сказал: "Руки прочь от российского солдата, я не дам порочить святое имя русского солдата!". Я помню, как тысячи матерей вздохнули, наконец-то появился такой генерал!

Воюют они неплохо, многие из них прошли уже две-три войны, они постоянно тренируются. Это у нас, кончилась в 96-ом году война - наступил перерыв. У них же в Бамуте, в Ножай-Юрте лагеря подготовки не прекращали действовать. Они все время готовились. И не только мужчины, но и женщины.

И когда говорят о переговорах с ними - тут нужно подходить к этому вопросу очень осторожно. Переговоры с кем? Если говорить о Хаттабе - то даже речи о переговорах быть не может. Потому что он закончит войну здесь - и начнет ее в другом месте. А что он уйдет живым, я нисколько не сомневаюсь, потому что все уже давно проплачено. Переговоры с такими людьми бесполезны.

Да и много раз.

Что это за люди? Убийцы. Что за человек, например, Арби Бараев, 1972-го года рождения, который детям, крошкам вырывал волосы и отрезал пальцы? И когда нам говорят о мирных жителях - я все время удивляюсь. Моего сына, Женю и трех его друзей держали в подвале жилого дома. Не в лесу, не в блиндаже! И в этом доме жили женщины и дети. И если мы говорим, что эти мирные жители не причем и не в чем не виноваты, что же они не пожалели их? А ведь не пожалели, не выпустили. И если вы спросите тех людей, которые вышли из плена, кто больше всего над ними издевается? Эти самые мирные жители. И женщина лишнего куска хлеба не даст. И поэтому я сказала - для чеченцев, даже если они "мирные жители", помощь не повезу. Господь простит меня! Моя задача - это только солдаты.

Что они "воины ислама" - это я отметаю сразу. Они говорят, что Аллах запрещает пить водку, и в тоже время пьют ее, они говорят, что Аллах запрещает трогать русских женщин, а смотрите, что они вытворяют! Запрещает Аллах красть, насиловать, - но они все это делают. Эта война, даже в большей степени, чем та, не религиозная, а денежная. У них безработица, - а боевикам платят по полторы тысячи долларов. Для них это просто работа, способ зарабатывать деньги. А если он еще и пленника возьмет - продаст, то еще больше денег будет. Никакой особой религиозности у них нет.

И почему они Женю замучили и других, заставляя отречься от Христа и принять Ислам? Да не потому, что им надо увеличит численность мусульман. Задача стоит другая и совершенно конкретная. Человека надо сломать и уничтожить. А потом посмеяться и выбросить. И все.

Принимай Ислам или не принимай, доверять тебе не будут. На равных с ними не будешь никогда. Хотя многие наши мальчишки и надеются на это. Говорят, - вот мы в Сибири бедно живем, а у них вон какие дома. Так это ведь у них. Примешь ислам, - будешь, ну максимум, хорошим рабом. Они ведь считают, что если ты не из них, то ты вроде как "недочеловек".

Да. Я уверена, сила силу ломит.

Да. Военными. Один военный человек мне рассказывал, что когда генерал Скобелев в прошлом веке воевал с мусульманами, он несколько раз отдавал их города на разграбление. И не потому, что он был жестокий человек. Нет. Он просто понял психологию дикаря-бандита. Можно убить всех его родственников - он это переживет. Но вот когда ты лишаешь его имущества, он чувствует себя побежденным.

В первой войне мы их побили, - а потом сразу сытно накормили. И сейчас - мы их потихоньку бьем и теперь они открыли рты и ждут, когда их будут кормить. Нельзя так поступать. И не надо думать, что это какое-то унижение для них особое. Просто мы должны поступить так, чтобы они почувствовали - в России есть сила способная управлять, есть сила, которая может за себя постоять. Ведь посмотрите - Ставропольский и Краснодарский край намучались от них, в Ингушетии не осталось ни одного русского.

Вот вам пример, а вы судите сами - омоновцы заняли здание, неделю в нем живут, а в подвале живут боевики. Бывало такое. А мы повесим флаг - и гордимся: мы победили. К тому же - страшная продажность. Все знают, что блокпосты в Чечне берут деньги. А если он берет деньги за проход, то он просто возьмет большие деньги за проход с оружием. Боюсь, что ОМОН и МВД без армии не справятся. Они и сейчас не справляются со своими функциями. И пока у нас будет все это продолжаться - продажа пропусков и прочее, никогда не будет у нас там порядка. Это все должно быть поставлено очень жестко: провинился омоновец, взял с кого-то деньги - в тюрьму. Наказывать надо немилосердно. Он зарабатывает себе деньги, а другого убивают.

Да. Намного. Вся армия держится на срочниках, на пацанах, даже не на контрактниках. Может быть, потому что им по двадцать лет и в них еще сильно ратное чувство, долг, верность присяге. Они понимают, что делают великое дело, и армия держится на них.

Ценить нам надо этих ребят. И когда они вернутся, - а ведь мы еще забываем, что они вернутся не все. - Тот кто получил пакет этих сушек, получил банку сгущенки и пачку сигарет, он будет помнить, что его не бросили и кто-то о нем позаботился по мере возможностей. А тот о ком не позаботились и кто вернется в эту жизнь, может быть изуродованным и с неспокойной душой и увидит эту сытость, он скажет: что же это, зачем же я пять месяцев гнил? Где вы были все это время? Это серьезная проблема. Доброта еще никому не помешала. А солдат - это еще ребенок, но просто рано повзрослевший.

И как же мне людям рассказать, как солдаты нуждаются? Я не могу выразить их радость в глазах при встрече - мальчишескую, детскую. В этот момент - я знаю точно - он счастлив. Я не знаю, что с ним будет вечером, может быть, он погибнет, но сейчас он счастлив.

В его жизни много значил крест: по крестику мы его нашли - ведь крестик-то необычный - орден мужества в форме креста. И самое главное - какой тяжелый крест был ему предназначен. Когда спрашивают - каким он был, я могу сказать честно и откровенно - красавцем он не был. Каким-то особенным, ярким, красивым юношей он не был. Каким-то особо талантливым - тоже не могу сказать. Он - не художник, не поэт. Он конечно писал неплохо теплые стихи мне, спортом занимался… Но я два главных слова могу сказать о его характере: во-первых, он был очень верный. Верен мне, верен, как жизнь показала, присяге. Он был верным и надежным. Вот два его качества о которых я хочу сказать.

После его гибели два года мне настолько было больно, что, я честно вам скажу, я все время думала - Женька, Женька, что ты натворил. Лучше бы ты как-то вышел, вернулся. Но потом я стала понимать, что не знаю как там было бы, но в душе я все равно думала бы, что он там предал и меня предаст. Ведь мать, конечно, всегда сына поймет. Но в душе-то она все равно будет мучаться. Я вам честно скажу, что однажды в Хорсиное, когда вертушка, на которой мы летели, попала под обстрел, я подумала, что это конец. И была бы рада, если бы меня там убили. Потому что это была бы прекрасная смерть. Но видно не судьба. Вернулись.