Бомж Василек, просфорница и ботинки

Живёт в одном маленьком городке бомж по имени Василек. На самом деле его зовут Василий, а Васильком его прозвали лет 15 назад за одноимённый цвет лица по причине постоянного пьянства.

Последний раз я видела его прошлым летом у магазина. Он был уже не васильковый, а фиолетовый, весь опухший и больной, и удивительно, что вообще ещё живой.

Я попыталась с ним поздороваться, ведь мы были раньше знакомы, но он не узнал меня. Только бессмысленно и как-то сквозь меня посмотрел своими мутными, заплывшими глазами. И страшно закашлялся – так что на губах выступила кровь. Было ясно, что осталось жить ему совсем немного.

* * *

А когда-то давно Василёк побирался у местного храма. Там мы часто и виделись.

Вел он себя тихо, прилично. В благодарность за милостыню говорил: «Спаси, Господи!» и умело крестился, хотя в церковь не заходил ни разу. Был он к тому же единственным на тот момент бомжом в городке. Поэтому его никто не гонял, и подавали, по провинциальным меркам, немало.

Хотя и знали сердобольные прихожане, что врет Василек, когда утверждает, что собирает исключительно на пропитание и лечение.

На лечение (у него уже тогда было что-то с легкими) ему уже раза три давал денег местный настоятель отец Евгений. И собственноручно сажал на электричку до ближайшей нормальной больницы. Василек же, как рассказывали очевидцы, сходил на следующей станции и топал в магазин за спиртным. А потом со слезами на глазах опять являлся на паперти.

Но его все равно жалели. Кормили и продолжали подавать. И люди, и батюшка. Последний выгонял его из притвора только тогда, когда бомжик приходил вдрызг пьяным. «Это храм Божий, имей благоговение!», – говорил он строго.

В общем, все к Васильку как-то привыкли, и он был «неотъемлемым атрибутом» того маленького прихода.

* * *

Но был у бездомного пьянчужки в том храме злейший враг. Просфорница Варвара Васильевна.

Рассказывали, что в своё время она была жутко идейной коммунисткой. Даже когда времена изменились, она долго оставалась верна заветам Ильича, и на заднем стекле ее стареньких жигулей, которые остались от покойного мужа, тоже идейного коммуниста, красовался лозунг «Слава КПСС!». В зрелом уже возрасте она получила права и на зависть другим старушкам ездила на этой машине в магазин и на рынок.

Но однажды Варвара Васильевна чуть не попала на своих «идеологических» жигулях под электричку – замечталась на переезде. Очнулась она от оглушительного гудка и в последнюю секунду чудом успела проскочить. Это настолько ее напугало, что она резко перешла из коммунистических рядов в ряды православные. И «Слава КПСС!» на ее авто сменилось надписью тем же шрифтом: «Слава Богу!».

Прихожанкой она стала самозабвенной. Правда, духовная жизнь покорялась ей с трудом. Храмовые шутники язвили, что и в церкви Варвара Васильевна своих партийных наклонностей оставить не смогла и, как и раньше, зорко следила за всеобщей моралью-нравственностью и чтобы «всё было как положено».

Нет, она никому не грубила. Но если ей казалось, что кто-то ведёт себя недостаточно благоговейно или, упаси Бог, не должным образом одет, Варвара Васильевна неслышно подкрадывалась и елейно-железным голоском бывалого сексота шипела: «А плечики нужно бы прикрыть… Спаси Вас, Господи!». И человек сразу понимал, что, действительно, лучше прикрыть. А то, не ровен час, «спасёшься», не сходя с места…

Справедливости ради стоит заметить, что к себе Варвара Васильевна была строга не менее, чем к другим. Да и вообще, была женщиной хорошей и в храме безотказной и незаменимой. И просфоры у неё получались – чудо.

* * *

Но Василек был у Варвары Васильевны прямо таки бельмом в глазу. И имела она на него вполне законный зуб.

Не могла благочестивая просфорница забыть ему ботинок, которые ей от того же покойного мужа достались. Хорошие, импортные, которые чудом когда-то завезли в их глушь и за которыми в давние советские времена пришлось отстоять длинную очередь. Супруг их очень берег и надевал лишь в особенных случаях. После его смерти они были как новенькие и долго ещё у неё хранились.

Василек появился на храмовой паперти примерно в одно время с началом бурного воцерковления Варвары Васильевны. О его неуёмной тяге к спиртному мало кто тогда знал.

В общем, сидел он в притворе и слезно просил на одежду и пропитание. «Помогите, люди добрые, подайте хоть мелочь, смотрите, в чем хожу», – жалобно гнусавил он и показывал на свои вонючие дырявые кеды, из которых торчали пальцы.

Посмотрела Варвара Васильевна на Василька, послушала, вспомнила слова Спасителя: «Был наг и вы одели Меня…» – и помчалась домой за мужниными ботинками. Вручила их бомжу и с радостным чувством выполненного христианского долга пошла молиться в храм.

А через пару дней отправилась на рынок за продуктами. Проходя мимо прилавка, где располагался местный секонд-хенд, увидела она эти ботинки. Стоят на самом видном месте – продаются.

– Откуда они у вас? – возмущённо спросила она у продавца.

– Да пьянчужка один принёс, уговорил взять. Трубы горели.

Купила Варвара Васильевна свои же ботинки. Не хотела, чтобы чужим людям достались, раз уж из-за Васильковой подлости не получилось у неё «одеть Христа». И долго потом кричала на бомжа у храма. Даже обзывалась неблагочестиво. А он все отнекивался, врал, что украли.

В общем, после этих ботинок и невзлюбила она его всем сердцем. Не давала ни копейки. И в свои особо религиозно-вдохновенные дни, наклонялась ему к уху и угрожающе шипела: «Слышишь, Василек, не обманывайся: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют… Слышишь – НИ ПЬЯНИЦЫ!!!»

Бомж лишь обреченно вздыхал и разводил руками, мол, не судьба мне, да…

* * *

Шло время. Варвара Васильевна пекла в храме просфоры и, как и раньше, ругалась на Василька. А он так же побирался и пил. И тихо обзывал ее вслед ведьмой.

Но однажды перед службой прибежала она к отцу Евгению вся в слезах.

Потом, после проповеди, батюшка попросил народ не расходиться и помочь, кто чем может, Варваре Васильевне. Оказалось, что пока она ездила к врачу в соседний город, у неё в квартире случился пожар. Хорошо, хоть документы с собой были.

Жить ей было негде, и временный кров просфорнице решил предоставить сам отец Евгений, хотя и ютился с многодетной семьей в малогабаритной «двушке». Кто-то пообещал собрать необходимые вещи. Местные рукастые мужички вызвались сделать ремонт. Но вот на материалы и всё необходимое денег у погорелицы не было.

Стали скидываться – кто сколько может. Приходские бабушки клали на поднос свои жалкие пенсионные копеечки. Люди позажиточней – купюры посерьезней. Варвара Васильевна смотрела на всё это и лишь вытирала рукавом слезы.

Вдруг все замерли… У двери покашливал и переминался с ноги на ногу Василек. Он смотрел то на батюшку, то на свою вонючую и грязную одежду, то на всех этих людей… И как будто не решался войти… Как тот мытарь.

«Ты что, Василий? – спросил его батюшка. – Ну, заходи».

Бомжик вздохнул, дрожащей рукой перекрестился. Не так лихо и картинно, как раньше, когда клянчил на паперти, а как-то робко и по-настоящему. И шагнул внутрь… Прихожане молча расступились.

Василек прошаркал подносу и высыпал всё, что было его кружке, – всё, что насобирал за этот день.

Потом бомж и пропойца поднял глаза на Варвару Васильевну, и они несколько секунд смотрели друг на друга. Она – с растерянностью и удивлением. А он… Он – с ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ сочувствием. И какой-то своей болью. И мне даже показалось тогда – любовью. Потом молча опустил голову и поплёлся к выходу. А Варвара Васильевна все так же растерянно смотрела ему вслед.

Вдруг в этой тишине кто-то громко, по-детски всхлипнул. Все обернулись.

Это был Мишка Кривой. В прошлом местный бандюган, потерявший когда-то во время «разборок» один глаз, а ныне респектабельный владелец нескольких магазинов. Но местные жители его так и звали по привычке – Кривым. Оставшимся здоровым глазом он прекрасно считал деньги и был человеком весьма обеспеченным. Но прижимистым. И появляясь в последнее время в храме, в особо щедрых пожертвованиях замечен не был.

Он и сейчас, когда отец Евгений объявил сбор средств для Варвары Васильевны, собирался слинять. Но увидев, что сделал Василек, не удержался, издал тот самый растроганный «всхлип» и с громким: «Эхххх!» (мне даже показалось, что он добавит: «Гулять, так гулять!») – кинул на поднос толстую пачку банкнот. И вслед за бомжом вышел из храма.

* * *

Что было потом? Да ничего особенного.

Варваре Васильевне сделали ремонт. И она опять зажила в своей квартире. И так же печёт просфоры.

Изменилась она? Не знаю. Но к Васильку больше не придиралась и на ухо ничего не шипела. И в благодарность купила ему новые ботинки – те, мужнины, сгорели. А иногда даже приносила ему пирожки. Но денег не давала – всё равно пропьёт.

А Василек всё так же побирался у храма и пил. Но ботинки эти надел и, сколько я его видела, не снимал. А потом, говорят, вообще перестал появляться…

В общем, жизнь текла своим чередом, и о том случае все скоро забыли…

Прошло много лет, я давно уехала из того городка и бывала там только наездами. И прошлым летом впервые за много лет увидела Василька у того магазина…

– Отец Евгений, а помните, как Василек высыпал всю свою мелочь Варваре Васильевне? – спросила я батюшку через пару дней. – Кстати, я его видела. Он совсем плох.

– Да, плох… Спился совсем. Жалко. А знаешь, почему он тогда это сделал?

– Почему?

– Так он сам погорелец. Василий же не всегда был таким – бомжом и пьяницей. Жил в селе. Был у него и дом, и хозяйство. Жена была, но умерла. Дочь взрослая. Только замуж вышла. Но сгорел у него дом. Пошёл он к дочери, а та: «Извини, папаша! Самим места мало». Вот и запил он с горя. И бомжевать стал. К нам в городок потом пришёл… Всем казалось, что всё он пропил: и мозги, и человеческий облик, – но сердце, оказывается, не пропил. Хоть и гоняла его Варвара Васильевна, отозвалось оно на ее беду, такую же, как он пережил. И это хорошо, что люди хорошие рядом с ней были, помогли… А ведь могла и она стать, не дай Бог, Варькой-бомжихой. Василек это знал…

Отец Евгений помолчал…

– Да…. Спился он совсем, – заговорил он опять, – Опустился… Но знаешь, что я думаю. Не забудет ему Господь той кружки мелочи. Ей он и спасётся. Верю, что спасётся! И посмотрев на икону, батюшка перекрестился.