Неизвестный Иван Грозный

Споры вокруг личности Ивана Васильевича IV Грозного ведутся вот уже четыре с лишним столетия и не утихают до сих пор. Для одних он – кровавый тиран, одержимый манией преследования, убийца тысяч своих подданных, для других – праведный царь, каравший изменников, державший на себе Русь, вполне достойный канонизации. Когда сталкиваешься с такими полярными точками зрения, возникает соблазн найти нечто среднее, но это – ловушка: среднего арифметического в таких случаях не бывает.

Без гнева и пристрастия

Однако такие видные ученые, как Д.Н. Альшиц, В.В. Шапошник, Б.Н. Флоря, не спешат с приговором относительно деятельности Грозного, но стремятся к объективному, многомерному и всестороннему рассмотрению его деятельности.

Для того, чтобы «без гнева и пристрастия» явить подлинный облик грозного царя, на наш взгляд, надлежит исходить из следующих принципов:

1. следование источникам и отбор наиболее беспристрастных; подчеркнем: абсолютно беспристрастные источники найти для такого времени очень трудно, подчас невозможно;

2. нравственная оценка героя должна исходить из нравственных критериев его среды и эпохи, и по возможности следует реконструировать его собственную нравственную самооценку;

3. в историософской перспективе для оценки героя мы обязаны считаться с реальными фактами, реальными следствиями его деятельности, а не с групповыми и тем более «партийными» взглядами тех или иных историков.

Что касается базы источников, то с ней исследователи испытывают серьезные проблемы. Самый известный источник «История о великом князе Московском»^[1], который оказал на историков и публицистов наибольшее влияние, в том числе эмоциональное, не может считаться беспристрастным и правдивым, поскольку он принадлежит перу князя-изменника и изгоя Андрея Михайловича Курбского, Юрьевского воеводы, бежавшего в 1564 году к литовцам. После бегства Курбский воевал против своих соотечественников и единоверцев, и не только мечом, но и пером. Очевидцем событий в России после 1564 года он быть не мог, писал по сообщениям и слухам. Гиперболизм и недобросовестность Курбского зачастую очевидны: десятки тысяч жертв, погибших в Новгороде от рук опричников, – плод его вымысла. В достаточной мере пристрастны и необъективны и показания опричников Таубе, Крузе и Штадена, служивших у Грозного, а затем перешедших в стан его врагов. О правдивости и точности свидетельств Джерома Горсея говорит хотя бы тот факт, что численность погибших во время Новгородского дела он оценивает… в 700 000 человек, а в Новгороде 60-х годов XVI века жило всего-то 30 000.

Не лучше обстоит дело и с русскими источниками. Официальное летописание прекращается с 1568 года. Неофициальные летописи вроде «Псковского летописца» также не составляют полной и объективной картины. Хуже всего с документальной базой: царский архив Грозного был утрачен частично в результате событий Смутного времени, частично в результате пожара 1626 года. Один из главных документальных источников – Синодик опальных, составленный, вероятно, по донесениям опричников, является реконструктом, сделанным на основании разных рукописей ΧVII века^[2].

«Тогда натерпелись мы лишений»

Тем не менее, в общих чертах картину царствования Грозного составить все же возможно. Какова она?

Во-первых, не будем забывать, что Иван Васильевич Грозный был сиротой. Его отец, Василий III Иванович, умер, когда Ивану было три года. Отметим, что сама эта кончина была весьма странной, если не сказать более: пустячный нарыв, несмотря на лечение лучшего врача, переходит в обширный сепсис, при этом лекарь всерьез не борется за жизнь пациента, а торжественно объявляет, что болезнь смертельна. Такой видный российский историк, как И.Я. Фроянов, считает, что смерть Василия ΙΙΙ могла быть связана или с отравлением, или со злонамеренно неправильным лечением^[3]. Мать Иоанна Грозного, Елену Глинскую, согласно общему мнению, опоили ядом бояре.

Малолетний Иван во всей силе познал горечь сиротства. У него на глазах бояре Шуйские узурпировали власть и расхищали казну. «И чего только они не натворили! Сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили! Дворы, и села, и имущества наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери нашей перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча палками, а остальное разделили», – писал позднее Грозный Курбскому^[4]. За наружным уважением к царскому сану очевидными были презрение и кичливая спесь бояр-временщиков: «Нас же с единородным братом моим, святопочившим в Боге Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ».

В активе воспоминаний Грозного были и убийства его верных слуг Бельских, и расхищение родительской казны, и мятеж удельного князя Андрея Старицкого в 1537 году, и кровавое Московское восстание 1547 года, невозможное без подстрекательства бояр, когда погиб ближайший родственник царя – его дядя Юрий Глинский.

А одновременно с этим Ивану Грозному внушались высокие понятия о его царской власти, о том, что, сообразно словам диакона Агапита, царь по природе, конечно, человек, но властию подобен Христу, Сыну Божию. Высоту его призвания подчеркивало и венчание на царство, свершенное в 1547 году. Однако формальное самодержавие царя ограничивалось на каждом шагу – и традициями, и вмешательством Церкви, и многочисленными советниками типа священника Сильвестра и Алексея Адашева. Сам Грозный горестно резюмирует эти ограничения в Первом послании к Курбскому: «…и так вместо духовных стали обсуждать мирские дела, мало-помалу стали подчинять вас, бояр, своей воле, из-под нашей же власти вас выводя, приучали вас прекословить нам и в чести вас почти что равняли с нами… Потом же окружили себя друзьями и всю власть вершили по своей воле, не спрашивая нас ни о чем, словно нас не существовало, – все решения и установления принимали по своей воле и желаниям своих советников. Если мы предлагали даже что-либо хорошее, им это было неугодно, а их даже негодные, даже плохие и скверные советы считались хорошими»^[5].

За фасадом успехов

Возможно, в словах Грозного было и сильное преувеличение, однако, действительно, так называемая «Избранная Рада» – Адашев, Сильвестр, Курлятев и другие – реально правила страной.

Историки считают 50-е годы ΧVI века – время «Избранной Рады» – самым блестящим периодом правления Грозного. Действительно, в это время присоединяется Казанское ханство, Астраханское ханство; проходит Стоглавый Собор; вводится земское самоуправление; принимается новая редакция Судебника; удачно – взятием Нарвы – начинается Ливонская война.

Тем не менее, было бы недолжным преувеличением считать эти победы исключительным достижением кружка Сильвестра и Адашева. В целом ряде событий мы видим руку молодого царя. Именно его решимость и энергия удержали русское войско под Казанью в 1552 году, когда многие воеводы были склонны снять осаду и вернуться домой. Грозному принадлежало решающее слово в принятии плана штурма Казани в октябре 1552 года, он же деятельно участвовал в определении мест, где были установлены русские орудия, сыгравшие решающую роль во взятии города. Такое деяние, как Стоглавый Собор, на целое столетие определивший жизнь Русской Церкви, было немыслимо без активного участия царя, который и созвал Собор, и ставил вопросы пред отцами Собора, и умело, но ненавязчиво вел его ход. Влияние государя Ивана Васильевича ощущалось и в новой редакции Судебника, и в земской реформе, которая оформила и развила и городское, и сельское самоуправление. Наконец, война с Ливонией является исключительно инициативой царя, вызвавшей его трения даже с ближайшим окружением. Как показывают новейшие исследования (А.И. Филюшкин и др.)^[6], война за Ливонию связана не столько со стремлением «открыть окно в Европу» – для этого достаточно было бы основать порт в устье Невы, что и сделал впоследствии Петр, – сколько с необходимостью увеличить земельный фонд для служилого дворянства, а равно раз и навсегда покончить с опасностью для северо-западных рубежей Руси.

Однако Грозный видел, что за всеми этими успехами скрываются так и не исправленные беззакония, неправосудие, рознь, неподчинение царю, а временами – измена и прямой саботаж боярства. Митрополит и его приближенные ходатайствовали за явных изменников, бежавших в Литву. Особенно болезненным был для Иоанна Грозного 1552 год, когда он заболел и его ближайшие приближенные отказались целовать крест в верности законному наследнику – малолетнему царевичу Дмитрию, а были готовы поддержать двоюродного брата царя – князя Владимира Андреевича, сына мятежника Андрея Старицкого. На следующий год при весьма странных обстоятельствах Дмитрий погиб: во время паломнического плавания почему-то под мамкой проломились сходни и почему-то царевич утонул. В 1560 году в расцвете лет неожиданно скончалась царица Анастасия – самый близкий царю Иоанну Васильевичу человек. В ее смерти Грозный прямо обвиняет бояр, преследовавших ее при жизни лютой ненавистью и в конце концов, по его словам, отравивших ее^[7].

Васнецов А.М. Москва при Иване Грозном

Первая половина 1560-х годов ознаменовалась целым рядом отъездов в Литву и побегов: особенно болезненным было предательство Андрея Курбского, Юрьевского воеводы, который не только выдал литовцам все секреты и планы русского военного руководства, но и лично предводительствовал отрядом против своих же соотечественников и единоверцев. Грозный справедливо сравнивает Курбского с Иудой-предателем и с Иродом: «Представь же себе, как во время военного нашествия конские копыта попирают и давят нежные тела младенцев! Когда же зима наступает, еще больше жестокостей совершается. И разве твой злобесный собачий умысел изменить не похож на злое неистовство Ирода, явившегося убийцей младенцев?»^[8]. В этой обстановке, как считал Грозный, необходимо решительно действовать. Но как?

В поисках образца правления

Вынужденный досуг царя Ивана Васильевича в отрочестве и юности способствовал глубокому знакомству с обширным кругом книг и прежде всего со Священным Писанием. Острый и наблюдательный ум царя подсказывал ему, что все прежние политические образцы для нынешней Руси не годятся: Византийская, или, лучше сказать, Восточно-Римская империя, и другие православные государства пали в силу того, что ее цари и правители, по мнению Грозного, слишком сильно зависели от вельмож и Церкви, государство разорялось, частные лица богатели, воинская сила слабела, и дело кончилось турецким нашествием и погибелью. «Посмотри на все это и подумай, какое управление бывает при многоначалии и многовластии, ибо там цари были послушны епархам и вельможам, и как погибли эти страны. Это ли и нам посоветуешь, чтобы к такой же гибели прийти? И в том ли благочестие, чтобы не управлять царством, и злодеев не держать в узде, и отдаться на разграбление иноплеменникам?» – пишет он Курбскому. О русском удельном порядке и говорить нечего: он привел к междоусобице и кошмару татарщины: «Ты сам своими бесчестными очами видел, какое разорение было на Руси, когда в каждом городе были свои начальники и правители, и потому можешь понять, что это такое»^[9].

«И в том ли благочестие, чтобы… злодеев не держать в узде и отдаться на разграбление иноплеменникам?»

Что до польских и литовских порядков, которые были вожделенны для части русского боярства в силу вольности польских магнатов, то Иван Грозный прозорливо видел гнилость и бесперспективность этого строя: «Поэтому ты и нашел себе такого государя, который – как и следует по твоему злобесному собачьему желанию – ничем сам не управляет, но хуже последнего раба – от всех получает приказания, а сам никем не повелевает. Но ты не найдешь себе там утешения, ибо там каждый о себе заботится. Кто оградит тебя от насилий или защитит от обидчиков, если даже сиротам и вдовицам не внемлет суд. Что вы, желающие для христианства бед, творите!» Грозный как в воду глядел: в Литве Курбского ограбили, и он так и не нашел управы на своих оскорбителей.

В поисках иных образцов Грозный обращается к Востоку. Весьма популярным на Руси было сочинение Ивана Пересветова «Сказание о Магмет-салтане»^[10], где в образе Магмет-салтана выведен идеальный правитель, жесткий, временами жестокий, но мудрый и правосудный. Иван Пересветов провозгласил: «Правда выше веры». В его словах – тоска по правосудию и правде многих русских людей, например знаменитого путешественника Афанасия Никитина, написавшего: «А русскую землю Господь сохранит, ибо нет земли подобной ей, а правды в ней мало»^[11].

Но так ли это, неужели правда выше веры? У святителя Николая (Велимировича) есть проницательные слова: «Когда угасает любовь, люди ищут справедливости. На развалинах справедливости люди пытаются выстроить равенство. Когда и это не удается, погибает все». Искони и русское общество, и русское государство утверждались на идеалах любви и братолюбия. Вот как обращается к своим боярам перед смертью победитель татар на Куликовом поле Димитрий Донской: «Подойдите ко мне, да поведаю вам, что совершил я в жизни своей. Старцы – что отцы мне были, средних лет мужи – словно братья, молодые же – как дети. Знаете привычки мои и нрав: при вас я родился, на глазах у вас вырос, с вами и царствовал и землю Русскую держал двадцать семь лет, а от рождения мне сорок лет. И воевал с вами против многих стран, и супротивным страшен был в бранях, и поганых попрал Божией помощью, врагов покорил, княжество укрепил, мир и тишину на земле водворил. Отчину свою, которую передал мне Бог и родители мои, с вами сберег, чтил вас и любил, под вашим правлением свои города держал и великие волости. И детей ваших любил, никому зла не причинял, ничего силой не отнимал, не досаждал, не укорял, не разорял, не бесчинствовал, но всех любил и в чести держал, и веселился с вами, с вами же и горе переносил. Вы же назывались у меня не боярами, но князьями земли моей. Ныне же вспомните о словах своих, сказанных мне в свое время: “Должны мы, тебе служа и детям твоим, за вас головы свои сложить”. Скрепите их правдою, послужите княгине моей и детям моим от всего сердца своего, в часы радости повеселитесь с ними, а в горе не оставьте их. Пусть сменится скорбь ваша радостью. Да будет мир между вами»^[12].

Новый Моисей?

Грозный, формально чтя своего предка – «достойного хвалы великого государя Дмитрия, одержавшего за Доном победу над безбожными агарянами», по сути дела отказывается от его духовного и государственного наследия и ищет иных образцов. Один из них – грозный пророк Моисей, который ради спасения народа не усомнился перебить 3 тысячи израильтян, поклонившихся золотому тельцу: «Вспомни, когда Бог избавил евреев от рабства, разве он поставил перед ними священника или многих управителей? Нет, он поставил владеть ими одного царя – Моисея, священствовать же приказал не ему, а брату его Аарону, но зато запретил заниматься мирскими делами; когда же Аарон занялся мирскими делами, то отвел людей от Бога». Не исключено, что когда Грозный шел в новгородский поход, где истребил около 2000 новгородцев (число, сравнимое с численностью евреев, убитых Моисеем) и уничтожил товары новгородских купцов, роптавших на него из-за упадка торговли, то уподоблял себя Моисею, который не только убивал идолопоклонников, но и стер в прах золотого тельца, смешал его с водою и дал пить его неверным израильтянам (см.: Исх. 32: 20).

Иван Грозный в Вологде

Еще одна параллель между Моисеем и Иваном Грозным: во время казни 1570 года в Москве он лично пронзает копьем одного из приговоренных. Тем самым он как бы уподобляется ревнителю Финеесу, который остановил языческое развращение израильтян, прилепившихся было к языческому богу Ваалу и вызвавших гнев Божий на Израиль: «Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священника, увидев это, встал из среды общества и взял в руку свою копье, и вошел вслед за Израильтянином в спальню и пронзил обоих их, Израильтянина и женщину (мадианитянку. – д. В.В.) в чрево ее: и прекратилось поражение сынов Израилевых. (Чис. 25: 7–8).

Однако в приведенных выше словах царя значимо и другое: отказ от симфонии государства и Церкви, выражавшейся в праве патриарха или митрополита давать советы царю и печаловаться за опальных, отрицание всякой роли Церкви в государственной жизни и церковного законодательства для государственного: «Или скажешь мне, что там (то есть в Византии. – д. В.В.) повиновались святительским наставлениям? Хорошо это и полезно! Но одно дело – спасать свою душу, а другое дело – заботиться о телах и душах многих людей; одно дело – отшельничество, иное – монашество, иное – священническая власть, иное – царское правление. Отшельничество подобно агнцу, никому не противящемуся, или птице, которая не сеет, не жнет и не собирает в житницу; монахи же, хотя и отреклись от мира, но, однако, имеют уже обязанности, подчиняются уставам и заповедям – если они не будут всего этого соблюдать, то совместное житие их расстроится; священническая же власть требует строгих запретов словом за вину и зло, допускает славу, и почести, и украшения, и подчинение одного другому, чего инокам не подобает; царской же власти позволено действовать страхом, и запрещением, и обузданием и строжайше обуздать безумие злейших и коварных людей. Так пойми же разницу между отшельничеством, монашеством, священничеством и царской властью. И разве подобает царю, если его бьют по щеке, подставлять другую? Это самая совершенная заповедь. Как же царь сможет управлять царством, если допустит над собой бесчестие? А священникам это подобает. Уразумей поэтому разницу между царской и священнической властью! Даже у отрекшихся от мира встретишь многие тяжелые наказания, хотя и не смертную казнь. Насколько суровее должна наказывать злодеев царская власть!»

«Даже у отрекшихся от мира встретишь тяжелые наказания. Насколько суровее должна наказывать злодеев царская власть!»

Иными словами, Грозный, в отличие от византийских императоров, не считал себя ответственным перед Церковью, тем более перед подданными, но только перед Богом. С другой стороны, ответственность перед Богом за врученный ему народ он воспринимал со жгучей серьезностью, осмысляя ее, как и всю человеческую жизнь, в перспективе Страшного суда. Вот с какими упреками он обращается к Курбскому: «Зачем ты, о князь, если мнишь себя благочестивым, отверг свою единородную душу? Чем ты заменишь ее в день Страшного суда?» При этом Курбский погубил не только свою душу, но и души предков. Вот и царь несет ответственность не только за настоящее и будущее русского народа и своей семьи, но и за прошлое и уподобляется Моисею, который, как мать, носил Израиль на своих руках. Тем более что Россия – Московское царство – является Третьим Римом и одновременно Новым Израилем, «станом святых и градом возлюбленных», со всех сторон окруженным еретиками, язычниками и врагами – предтечами антихриста. Это – святой воинский стан, подобный ветхозаветному, внутри которого нельзя допустить никакой скверны и никакой измены.

Все это достойно уважения, однако гиперответственность и эсхатологическое перенапряжение сыграли, на наш взгляд, с царем Иваном Васильевичем злую шутку. Деятельность его можно было бы определить двумя цитатами из русских классиков. Первая: «Одно правительство желает сопротивляться, но машет в темноте дубиной и бьет по своим» (Ф.М. Достоевский. Бесы). И вторая: «Каялись и грешили и под видом антихристов укокошили неантихристов» (Н.В. Гоголь. Мертвые души. Второй том). Результаты репрессий и опричнины оказались существенно отличными от поставленных целей.

(Окончание следует.)