«Как это: я тебя матерю, а ты мне: “С праздником”?..»

Будущей вдове

В многоэтажных домах соседи едва знакомы друг с другом. Иное дело на дачах — всё как на ладони. И вот смотрю я на соседей. И горько на душе. Все были с мужьями. Теперь уже — одна вдова, другая...

И всё-то командуют, муштруют своих мужиков, нагружают, чтоб ни минуты простоя. У Фаины Пётр уж с одним лёгким был после операции, а она его каждое росное утро с вёдрами да букетами — на рынок. Иду, бывало, в воскресенье на службу — все наши деды уже возле остановки на сквозняке на ящиках с ягодой сидят, метёлки гладиолусов в руках. Но разве он, навар-то с огорода, может сравниться с жизнью человеческой? Дядя Петя ушёл, за ним через год — дед Митрий, безотказный, добрый и безответный пред боевущей женой Степанидой. Как же потом убивалась она по нему. Как жалела, что мало жалела. Но и в храм помолиться за него не пошла, всё меня просит подавать да свечки ставить: «Всё некода, сама знашь, кролики, огород...».

Однажды сосед по даче, поднявшись с грядки, протирая от пота очки, спросил меня: «Зачем вам столько цветов?»

Теперь вот смотрю кругом: как зубы в стариковском рту, редеют в соседях мужики. Совсем рядом, через сетку-рабицу, уже много лет вижу, как жучит Анна своего Иосифа. Всё-то не по её, вскопал не так, полил не то... Однажды, поднявшись с грядки, протирая от пота очки, он спросил меня: «Зачем вам столько цветов? Их ведь на хлеб не намажешь...». Что тут сказать? Жить, чтобы только работать и есть? Никогда не видела соседей отдыхающими, чтоб Иосиф или Анна просто с книгой посидели в тени или на небо полюбовались. Может, они на второй даче это делают? Да, у них ещё и вторая есть.

Я так, наверное, и не осмелюсь, и ничего не скажу тётке Анне (она значительно старше меня), как и другим. И, конечно же, умирают не только деды, порой им тоже приходится провожать своих жён. Но кто будет спорить: чаще у нас в России бабушек хоронят уже вдовами.

И вот, сполна испившая чашу одиночества, от имени всех одиноких обращаюсь к вам. Цените, берегите свои семьи, близких, мужей и жён, пока они есть у вас, пока они рядом и нуждаются в вашей заботе и любви.

Милостыня

На рынке Зинаида подавала нищим. Вот и на этот раз заметила слепенькую старушку. Но пока покупала продукты себе, а потом булочку «подать», нищенка исчезла.

Огорчившись, Зина шла по улице с липкой, политой глазурью, булкой и, помня слова святых отцов, что «настоящего нищего ещё надо искать», смотрела по сторонам. И вдруг увидела сидящего прямо на грязной мостовой мужчину. По всему его виду она определила: спился. И намерилась уже с презрением пройти мимо. Но что-то в последнее мгновение остановило её, и она сунула булку в чёрную ладонь. Мужчина удивлённо поднял на Зинаиду глаза. Сколько же боли и благодарности было в их пронзительной синеве!

Ну, вы смешная!..

Раньше-то Анна и с соседями через раз здоровалась, и что вокруг творилось, не особо замечала. Теперь старушке с первого этажа всё что-нибудь несёт. Многодетным с пятого одежонку соберет, когда хлеба даст. Родители-то пьют, ребятишки без присмотра. Жалко.

Уже который год с внуком Колей газон под окном вскапывают, шины-клумбы, загораживаясь от автомобилей, ставят. Сирень посадили.

Они сеют да поливают. Мимо люди ходят. Один сосед так и продолжает кататься на своей «Ауди» по цветам-кустам. Другой каждый раз остановится, с укором вздохнёт:

Однажды утром, придя поливать цветы, Анна увидела на газоне посаженную кем-то берёзку

– Ну, вы смешная, женщина! Надрываетесь зачем-то. Кому теперь что надо?

Но вот однажды летним утром, придя поливать цветы, Анна с внуком увидели на газоне только что посаженную кем-то берёзку.

«Наплодила…»

Пришла поздравить Катю с третьей дочерью. Миру явилась синеглазая тихая Марфинька. В то время как старшие — Анфиска и Пелагия — делили надувной мяч, она спокойно лежала на диване, сосредоточенно изучая потолок.

Катя, всё такая же тоненькая, как в девичестве, хлопотала с чаем. А мне, однодетной, казалось, что вот ударится шебутная рыжекосая Анфиса, что упадёт со стула Поленька или вот-вот заплачет новая — ну как её можно оставить лежать одну? Да какой уж тут чай, когда кругом чада!

Оказалось, можно и чай, и два слова до кормления...

Катя с мужем Андреем строят для семьи дом. Денег не хватает.

— А материнский капитал на третьего тоже дают? — спрашиваю.

— Нет, только за второго. Обещали дать на жилье. Не можем выходить.

— Такое чувство, будто все эти бюрократические препоны для того, чтобы человек отступился.

А как-то соседская бабушка бросила вслед: «Наплодила...»

— Да, именно так. А когда ещё дети, совсем трудно. Но главное другое — отношение к многодетным, — запальчиво продолжала Катерина. — Я тут искала информацию, зашла на местный сайт, а там сразу заставка: «Многодетность аморальна». Как пощечина. На улицу выйдешь с детьми — косые взгляды ловишь. А как-то соседская бабушка бросила вслед: «Наплодила...»

— Кать, а ты можешь — ну не обращать внимания, жалеть их по-христиански? Они же бедные!

— Я всё понимаю. И всё же больно, когда так вот, предательски — вслед...

Сумка

Инна ехала в храм. Автобуса долго не было, и пришлось стоять. Только к «Угольной» ей уступил место паренёк азиатского вида. У них, видно, в крови уважение к женщине в платке.

Перед Инной сидела молодуха с пышной причёской. Рядом стояла девушка с сумкой через плечо и, наверное, машинально елозила молодухе по голове и плечу. Инна уже было собралась сделать девушке замечание, мол, отодвинься.

Женщина терпела. Потом Инне стало смешно: надо же, одна будто не замечает, что делает, другая молчит. Молодуха уже и села полубоком, и голову отклонила: сумка доставала всюду. И тут вдруг Инне подумалось, сколько раз она уже выговорила бы девушке, будь на месте той женщины, молча и наглядно явившей ей, считающей себя верующей, пример обыкновенного человеческого долготерпения и элементарной воспитанности.

Выйдя на «Узловой», женщина направилась в сторону рынка. Инна же по дороге на службу, всё ещё улыбаясь, покачивала головой и сокрушалась о собственном несмирении.

Катя-Катюша

Все трое – Катя-Катюша, Володька и Миша – были однокурсниками в «нархозе». Вместе ездили на электричке из Ангарска. Миша с Вовкой дремали или резались в шахматы, а Катя всё что-то читала. И вот каждый раз, когда проезжали Иркутск-Сортировочный, она поднималась, как тонкая трепещущая свечка, и крестилась на маленькую, едва видную среди деревьев церковь. Володька отворачивался, словно ему было стыдно, а Миша всегда пренебрежительно хмыкал: Катя в эту минуту казалась ему жалкой и... глупой. Она вообще была странной – одна на курсе с косой, одевалась скромно. Но вдруг глянет своими серыми глазищами – красавица!

Как-то Мишка даже попытался приударить за ней, она только молчала и улыбалась, не по-современному стыдливо прикрывая лицо ладонью. За ним девчонки ещё со школы бегали, но Катюша выбрала невзрачного и основательного Володьку.

Они стали встречаться на третьем курсе, на четвёртом поженились, а вскоре после защиты дипломов у них уже родились двойняшки – Петька и Пашка (назвали в честь святых апостолов Петра и Павла).

Прошло уже немало лет. У Миши тоже появилась семья, дом, как говорится, полная чаша – жена–красавица, шейпингом занимается, классный программист, дочка играет на скрипке, а сын ходит на «у-шу».

Но почему, почему его так тянет в этот дом, полный икон и детей, в семью Володьки и Кати, где визг и смех, где вечный беспорядок, бесконечные ползунки на верёвках и игрушки на полу, где тесная прихожая завалена разнокалиберной обувью? Подросшие Петруха и Павлик качаются на самодельных качелях, четырехлетняя Ксенька укладывает спать хомяка (а он сопротивляется). Малышка Фрося думает, что она моет маме пол...

– Кусать хосесь, сяс дам, – говорит она жёлтому кенарю, отчаянно верещащему в клетке. И во всём этом шуме-гаме на диване спит Володька. Он – с ночной: крутится на трёх работах. Катюша, теперь располневшая, даже дома – в платке, но по-прежнему с сияющими глазами, недавно родила пятого ребенка. Однажды, доедая её вкусную постную кашу с изюмом, Миша осторожно спросил:

– Кать, ты же хорошо училась. Не жалеешь, что почти не работала, хотя могла бы сделать карьеру?

– А как же дети?.. – удивилась в ответ.

И сколько он ни бился – видел, она не понимает: дети, семья для неё – вся жизнь.

Когда от Володи и Кати Михаил возвращался в свой идеальный дом, где его стройная и вечно молодая «половина» сидела в позе лотоса, прижав головой к плечу мобильник и растопырив пальцы с сохнущим маникюром, его раздражало здесь всё – её холеное лицо, пассажи дочкиной скрипки, абстрактная картина-стена… И даже кот у семьи — не какой-нибудь Барсик, а породистый дымчатый Поль. «Зачем, зачем мне всё это?! — думал Миша. — Главного-то нет...»

Не чужая боль

Знаю их давно. Маша и Наташа – две сестры, две скромные девушки с тихим светом русской красоты в лицах. Для меня они – неброский образ нового поколения уповающей на возрождение России. И поражает в них, щедро отягощенных скорбями и недугами, не столько постоянное пребывание в заботе о ком-то, не строгая молитвенность и не их девическая комната-келия со множеством любовно развешанных и расставленных икон. Слёзы сострадания, принятие чужой боли в сердце, когда они стараются помочь глухой девочке, защитить сироту от детдомовского беспредела, обогреть и утешить каждого брошенного ребенка, ставят их в ряд милосердных плачущих жён, первыми пришедших ко Гробу Спасителя.

Веники

Когда рано утром я открыла дверь квартиры, то первым, кого увидела, был сосед Колян. Вместе с двумя дружками они сидели на корточках на лестничной площадке и опохмелялись пивом. Поборов вспыхнувшую неприязнь, неожиданно для себя бодро выпалила:

— С праздником, мужикиl

— С каким это? — просипел Колян.

— Троица сегодня, — поправив бирюзовый платок, я уже запирала дверь.

— А, это, слышь, значит, веники пора вязать? – спросил сосед.

— Какие веники?.. А, ну да, может, и веники тоже. А вообще-то сегодня Троица — день рождения нашей Церкви.

— Ну, с праздником, тётя Маша! — сосед поднял пивную банку. Дружки его тоже что-то одобрительно вякнули.

Прошло несколько дней. Встречаю Коляна в подъезде.

Вроде трезвый.

— Ну что, — спрашиваю, — наломал веников?

— Да, ладно там, тёть Маш. Я вот это, спросить хотел, как это — я тебя матерю, а ты мне: «с праздником...»? Я это, узнать хочу: а как вообще, таких, как я, крестят?