Воинство Византии (+ВИДЕО)

О том, чем армия отличается от воинства, а империя – от царства, почему святого воина нельзя назвать героем, можно ли прославлять павших на поле боя и какая брань – главная, рассказывает историк Павел Владимирович Кузенков.

Здравствуйте, дорогие читатели и зрители! Сегодня мы будем говорить об армии, хотя правильнее будет сказать – о воинстве: как оно мыслилось в Византийской империи, чем было для византийцев и в чем отличие древнего представления о военном служении от нашего, современного.

Не армия, но воинство

Прежде всего – о терминологии. Когда мы говорим о современной сфере вооруженных сил, то используем, как правило, латинское слово «армия», связанное с античной эпохой, с древнеримской культурой. Говоря о Византийской империи, правильнее было бы говорить о воинстве или войске, поскольку со времен святого равноапостольного императора Константина, когда империя берет свой курс на христианизацию, на воплощение заповедей Христа в своем политическом строительстве, армия исчезает как нечто самодостаточное – она становится органичным элементом общего человеческого служения Богу. Ведь христианство мыслится именно как путь построения общества богоугодного, и теперь и военная служба, и служение в воинстве становятся одним из элементов этого общечеловеческого служения, которое направлено, прежде всего, на то, чтобы «работать Господу».

Из суровых воителей императоры превращаются в миротворцев: в их титуле появляется именование «тишайший»

Сама идея войны претерпевает в византийскую эпоху существенное изменение. Это хорошо видно по титулатуре императоров. Если все античные и раннехристианские императоры неизменно назывались победоносными, счастливыми (имелось в виду воинское счастье), победителями, великими, то уже к концу V – началу VI века в их титулатуру прочно входит такое именование, как миролюбивый – оно по-русски иногда переводится как «тишайший». Император теперь главной целью своей имеет спокойствие на земле, мир. Из суровых воителей императоры превращаются в миротворцев. И главная идея войны меняется: отныне любая война мыслится как оборонительная, либо как война для возвращения утраченных империей или захваченных у нее территорий, что понимается как восстановление справедливости. Исчезает элемент захватнический, грабительский, понимание войны как источника счастья и богатства. В принципе, устанавливается уже отношение к войне как к аномалии. Она мыслится как отступление от Божественных заповедей, поскольку связана с убийством и противоречит главной идее христианства – жертвенному служению.

Конечно, в самой службе воинской есть очень большое пространство для жертвенности, потому что человек, сражающийся в битвах не за себя, а за своих ближних, исполняет центральную, важнейшую заповедь Господа: полагает душу свою за други своя. Он, не щадя своей жизни, защищает Отечество, защищает родную землю, родные стены от врагов. Но даже это жертвенное служение, так как оно приводит к убийствам, всё равно рассматривается как вид греха, и за убийство, совершенное на войне, следует церковное наказание, впрочем, гораздо более мягкое, чем за обычное убийство. То есть отныне война перестает восприниматься как нечто естественное, что было характерно для языческого мира, для античного общества, где война не просто допускалась – она прославлялась. Военные успехи в античности считались одним из главных признаков благоволения богов, и потому любые военные убийства не воспринимались как что-то такое неестественное, аномальное и недопустимое. Напротив, они всячески возвеличивались.

Не империя, но царство

Византийские императоры попали в достаточно сложное положение, потому что традиции Римской империи – это традиции войны, и империя – это, прежде всего, военное государство, да и сам титул «император» – титул военный. В контексте гражданской жизни они, эти владыки Рима, не именовались императорами. Они считались принцепсами, то есть старшинами Сената. И парадокс в том, что в современной истории на первое место вышло это военное именование – император.

Понятие империи вытесняется понятием царства, и это естественно: идея царства – сакральна

Конечно, в древности ведение войны главой страны – царем, как бы мы сейчас сказали, хотя римские правители так себя не называли… – так вот, ведение войны главой страны было неотъемлемой частью его государственного служения. Но в Византии, по мере христианизации политического мышления, понятие императорства, империи начинает вытесняться понятием царства, и это естественно, потому что идея царства, как она заложена в ветхозаветной истории, – это не столько военная, сколько сакральная идея, идея некоего политического лидерства, связанного в значительной мере со служением Богу, с религиозным компонентом. Как мы знаем, первые израильские цари были помазанниками Божиими через первосвященников, которые как бы передавали им функции судий, функции теократического института. Поэтому цари мыслились не столько как военные вожди, сколько как народные вожди, народные лидеры, которые при этом отвечают перед Богом за судьбу своего народа.

Изменение вектора служения главы государства с военного на сакральное, понимаемое не столько как духовное, сколько как юридическое, то есть поддержание правды и справедливости при помощи благочестивых законов, но прежде всего – личным примером благочестивого поведения, – вот та граница, которая отделяет античных императоров от христианских.

Герой или святой?

И тема военного предводительства теперь приобретает совершенно новый аспект. Отныне предводителем византийского воинства выступает Сам Господь, или Богородица, или святые. Воинство теперь воюет как библейское воинство во времена древних царей, во времена Моисея, когда воинство вел Сам Бог. И, естественно, теперь такое воинство не имеет никакой возможности воевать за неправедные цели, за неправильные плоды или выгоды. Поэтому любая война приобретает характер войны вынужденной, ибо другие типы войн запрещены в христианстве.

Святые воины избирали именно верность Богу как самое главное

И само служение воинов приобретает удивительный аспект. Как мы знаем, очень многие древние великомученики, наиболее почитаемые святые, были людьми военными, происходили из военного сословия. Это были времена еще языческой империи, воины эти служили в армии языческой, но своим подвигом засвидетельствовали истину христианства. Святые Георгий Победоносец, Феодор Стратилат, Феодор Тирон и многие другие являли собой удивительный тип воина-святого. Они давали главный пример, главный образец последующим поколениям, что такое святость именно воинская. Эта святость связана не с какими-то подвигами на поле брани, эта святость связана, прежде всего, с исполнением заповедей Христовых. Но с исполнением, которое именно для воина является особенно, скажем так, сложным, потому что требует от него совместить служение своему государю, своему народу, то есть верность присяге, и служение Богу и верность заповедям. И всегда святые воины избирали именно верность Богу как самое главное, но это не противопоставлялось их воинскому долгу, а скорее дополняло его.

Недостаточно было убить как можно больше врагов, недостаточно было стать героем на поле брани. Вообще слово «герой», которое сейчас для нас очень привычно, является такой реанимацией античного представления об образце поведения. Кто такой герой? Герой – это представитель специфического класса полубогов, который совершает разные необыкновенные подвиги. О героях слагались античные, прежде всего древнегреческие, мифы. Это элемент античной мифологии. Но уже в христианском мироощущении нет места для такого рода деятелей. Их место занимают святые. Но святые воины соединяют в себе эти два типа идеала: идеал храбрости, жертвенности, исполнения долга и идеал исполнения заповедей Божиих, идеал, в котором нет места жестокости и гордости.

Святые воины являются воплощением идеала, заданного Самим Господом Иисусом Христом, когда погибают, приносят себя в жертву ради того, чтобы спасти других людей, спасти не только ближних, но и дальних, спасти не только друзей своих, но и людей, часто неведомых, враждебных.

От войн мира сего к брани духовной

Христианское представление о войне, христианское воинство являют собой некое парадоксальное явление, потому что в подлинном христианском мире не может быть войн. И только в момент, когда христианство противостоит языческому миру, противостоит враждебному окружению, войны являются неизбежным явлением, потому что христиане вынуждены защищать себя.

Но не может быть места священной войне, на которую потом был настроен ислам, как политическая и религиозная культура. Сама идея того, что, убивая, можно оказаться угодным Господу и сподобиться рая за свое свидетельство верности Богу через военные подвиги (так называемый джихад в исламе), глубоко чужда христианству – и именно потому, что любая форма убийства недопустима в христианстве.

Поэтому все попытки императоров приобщать к лику святых тех воинов, что пали на поле боя, наталкивались на категорическое неприятие священноначалия: такая «святость» лишала смысла главнейшую заповедь христианства, утверждавшую, что спасти человечество нельзя через насилие – спасти можно только через жертву, и жертву мирную.

Какими бы священными целями ни прикрывались военные действия, всё равно это отступление от заповедей Христовых, всё равно это отклонение от главного пути проповеди – пути мирного убеждения. И потому христианское воинство оказывалось частью христианского церковно-политического целого как некий элемент, связанный с переходным, временным состоянием падшего мира, где еще не могут быть реализованы в полноте те высокие идеалы, которые задает нам Господь в Новом Завете и к которым призван человек при творении.

Как и войны, так и воинство – это явления мира сего. Они чрезвычайно ценны в этом мире в силу того, что именно воины отстаивают свободу людей, но они не самоценны, они подчинены главной задаче – задаче, которая заключается в том, чтобы стяжать святость и сподобиться обожения.

Вот поэтому очень многие воины в византийской истории в конце своей служебной карьеры уходили в монастыри и там продолжали свое воинское служение, но уже в новой форме: теперь они были воинами духовными, и брань свою, к которой приучены были с юности, они теперь вели с врагами именно духовными, с бесами и в этом находили исполнение своего первоначального воинского призвания.

Источник любой вражды – в нас самих, и потому внутренняя брань гораздо важнее брани внешней

Как древний, Ветхий закон был исполнен в эпоху Благодати, так и ветхое представление о зле и о врагах исполняется в христианстве в подлинном понимании источника зла и вражды. Мы понимаем, что это не люди и не какие-то враги являются нашими соперниками, которых нужно побеждать. Подлинный источник любого зла, любой вражды находится в нас самих, и поэтому внутренняя война, внутренняя брань гораздо важнее брани внешней. Это очень хорошо понимали византийцы, поэтому они часто стремились уклоняться от войн. Отнюдь не в силу своей природной трусости, как многие иногда воспринимали это со стороны. Например, крестоносцы считали греков достаточно трусливыми людьми, потому что они пытаются любыми дипломатическими и какими-то другими способами предотвратить междоусобные брани, а именно так, как к междоусобным, относились византийцы к войнам с западными странами, так как воспринимали западных братьев как единоверцев, как сохристиан.

Примирять, а не воевать

Идея мира, миротворчества, поддержания тишины и спокойствия коренилась как раз в глубоком богословском понимании войны как проявления греховности человеческой. В любой войне, особенно в войне междоусобной или гражданской, проявляется именно человеческая гордыня – неспособность пойти навстречу, договориться, возлюбить ближнего своего и смириться. Поэтому византийцы стремились как можно реже воевать, тем более воевать с народами, которые, в общем-то, и многочисленнее, и сильнее их. И часто получалось так, что именно своей миролюбивой политикой империя добивалась самых эффективных результатов.

Не боялись святители ехать в стан врага, уговаривать, давать клятвы, примирять враждующих

Конечно, самой большой драмой для византийцев были войны внутренние, междоусобные, поскольку политическая система империи часто приводила к возникновению нескольких центров силы, которые начинали противопоставлять себя другим. И тогда на первый план выходило духовенство. Именно духовенство брало на себя главную умиротворяющую функцию. И не боялись святители – митрополиты и патриархи – ехать в стан врага, уговаривать, давать клятвы, примирять враждующих политиков. Точно так же, кстати, действовали византийские митрополиты и у нас на Руси. Киевские митрополиты неоднократно примиряли враждовавших русских князей. Правда, срабатывал еще и авторитет иностранцев: митрополиты были представителями, что называется, другого государства, и это добавляло весомости их словам. Но и внутри Византии духовенство часто успокаивало страсти и смиряло вражду.

И отсюда вытекает очень важный вывод: так как любая форма военного противостояния неизбежно приводит к катастрофе, то для того, чтобы полностью искоренить саму природу воин, нужно непрестанно заниматься духовным воспитанием народа. В том числе и воинов. И тут нет противоречия. Потому что именно военное понимание служения, военное понимание дисциплины очень хорошо соизмеряется, сочетается и с церковным пониманием службы, устава и долга.