Нетерпение сердца
У дверей иркутского Михаило-Архангельского храма прочла объявление: «Двухлетней девочке из Дома ребёнка предстоит операция. Нужны люди для дежурства в больнице». И если у человека мирского, неверующего, оно может вызвать недоумение: мол, что это я пойду ухаживать за чужим ребёнком, то для воцерковленного это призыв о помощи, на который надо бы откликнуться. Однако не так всё просто...
Вера мертва без добрых дел. Но торопимся ли мы совершать их? Мало кто, наверное, даже из людей, считающих себя верующими, может этим похвалиться. А те, кто незаметно, и не только в дни постов, творит добро, предпочитают не выпячивать себя. Вот и в Михаило-Архангельском храме есть группа прихожанок, постоянно посещающих детдома, ухаживающих за больными сиротами.
Я разговариваю с двумя молодыми девушками — Наташей и Леной.
Когда я впервые вошла в палату к больным детям, у меня перехватило дыхание: сколько горя!
— Когда я впервые вошла в палату к больным детям, — говорит Наталья, — у меня просто перехватило дыхание. Я сделала глубокий вдох и как бы оцепенела в ужасе: сколько горя! Хотелось выскочить в коридор и рыдать, рыдать! Осмысление того, что наши проблемы (которые ещё вчера казались ужасными и неразрешимыми) по сравнению с их бедами — просто мелочи, появилось позднее. Здесь же, при виде уродств и страданий брошенных несчастных ребятишек быстро пришла спасительная мысль, что жалость тут лишняя. Надо действовать, работать, постараться помощь им чем-то, облегчить боль, утешить. Кормить, переодевать, менять им пелёнки, играть с ними... Потом я уже видела, как одна (видно, новенькая) нянечка плакала над малышкой. Сидит рядом с кроваткой, рыдает, а горшок у ребёнка полный...
Слушая Наташу, я вспомнила слова Стефана Цвейга:
«Есть два рода сострадания. Одно — малодушное и сентиментальное. Оно, в сущности, не что иное, как нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостного ощущения при виде чужого несчастья. Это не сострадание, а лишь инстинктивное желание оградить свой покой от страданий ближнего. Но есть и другое сострадание — истинное, которое требует действий, а не сантиментов, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать всё, что в человеческих силах и даже свыше их».
Но, наверное, непросто человеку, особенно молодому, сразу же начать действовать. Может быть, для этого надо пережить, пройти то самое «нетерпение сердца».
Вот и Наташе прежде, чем она стала больше общаться с больными детишками, пришлось пройти через испытания или, как говорят верующие, через искушения.
— Меня подруга Маша звала поучаствовать в крещении сирот и стать кому-то из них крёстной, — говорит она. — Но я, испугавшись, отказывалась: ни сил у меня нет, ни времени. Крёстная — это же такая ответственность... Но вот удивительно: прошло время, и я, видимо, созрела, чтобы стать крёстной.
И тут началось: теперь уже Наталье никак не удавалось стать крёстной — то одно препятствие, то другое. Однажды её попросили помочь свозить детишек на Причастие. И вот все торопятся, разбирают, одевают детей, а она стоит в растерянности и не знает, что делать. И кто-то подал ей девочку — голубоглазую, кудрявую, такую хорошенькую... Она берет её на руки, и только тогда под «дутым» комбинезоном обнаруживает, что у девочки с одной стороны нет руки и ноги: эта «полдевочки» была жертвой криминального аборта... Наконец с большими искушениями крещение состоялось, и Наташа стала крёстной улыбчивого ласкового мальчика Андрюши.
Прекрасное и удивительное событие — крещение. Здесь красота и чудо не только в самом таинстве, но и в особой слитности, единении крёстных и крестников. Было ощущение, словно у каждого из этих взрослых родился ребёнок. Все просто сияли от счастья...
Сколько промыслительного, таинственного в отношениях с крёстными, от Бога данными сиротам родителями! Девочке Даше сделали операцию — зашили «заячью губу», и она «вдруг» стала как две капли воды похожа на детскую фотографию своей крёстной Тамары. Крёстному Александру, который постоянно подвозит детей на своей иномарке, и крестник достался по имени Саша.
Сострадать истинно
Сироты! Сколько же у нас теперь сирот! Да при живых родителях. А сколько больных детишек! И сколько ещё будет?.. Да, они всегда были, сирые да убогие. «Убогий, — читаю в словаре В. И. Даля, — юродивый, дурачок, нищий духом». Вот — «нищие духом»! Именно о них Иисус Христос говорит в Нагорной проповеди: «Блаженны нищие духом; ибо их есть Царствие Небесное». Не отсюда ли и само слово «убогий» — значит, «у Бога»?
— К юродивым в православной России всегда относились хорошо, — говорит прихожанка студентка Лена. — Обидеть убогого считалось большим грехом. Мы, конечно, живём в другое время, в другом мире, полном равнодушия, жестокости. И когда попадаешь к убогим детям и стараешься помочь, то радуешься их самостоятельности, стойкости. И хорошо, что их крестят, причащают, учат жить в Боге, идти к Нему.
Вот это, сказанное Леной, особенно важно. Моя мать рассказывала мне, как её ровесники — приходившие с войны калеки — выбрасывались из окон, вешались в палатах на солдатских ремнях. Безрукие, безногие, слепые и обожжённые молодые парни, не видя смысла в своих мучениях и дальнейшем существовании, добровольно уходили из жизни, которую они защищали на фронте. Лишь вера в Бога могла удержать того изувеченного воина-победителя, который бросился из окна на мостовую в иркутском Доме кузнеца, где располагался госпиталь. Вера в бессмертие души могла остановить тех молодых самоубийц, которым Господь судил остаться живыми в самой страшной из войн.
Вера и умение сострадать, «сострадать истинно» вели в бессмертие, к святости Великую княгиню Елизавету Феодоровну, сестру последней русской Императрицы Александры Феодоровны. Это она, собственноручно собравшая останки погибшего от бомбы террористов своего мужа Великого князя Сергея Александровича Романова, продала своё имущество и открыла в Москве уникальную — даже в прежней, православной России — Марфо-Мариинскую обитель. Елизавета Феодоровна была не только чрезвычайно деятельной настоятельницей обители, где находили приют и лечение множество сирых и убогих, она, переодевшись в простое платье, тайно ходила по домам бедняков, ухаживала за больными, перевязывала гнойные раны, стирала бельё в многодетных семьях, приносила продукты, одежду, лекарства.
Сам Господь ведёт милосердных. От жалостливых и любящих Бога, от жён-мироносиц, от сестёр знаменитой Марфо-Мариинской обители несут свои светильники сострадания нынешние няньки и крёстные сирот и одиноких больных стариков.
— Больные дети — крест для родителей, — говорит Лена. — И для нас всех они — упрёк и крест, который нужно нести, чтобы не очерстветь душой.
«Я ничего не чувствую?..»
Сегодня главные организаторы помощи больным детям — мамы Наташи и Лены — Надежда Михайловна и Татьяна Ивановна. С Божьей помощью откликаются на их призывы прихожанки других храмов — святой Ксении Петербургской, святого Александра Невского. И конечно, хотелось, чтобы больше пришло людей с желанием помочь.
— Бывает, придёшь из больницы уже поздно вечером, — рассказывает Надежда Михайловна, — а дома свои заботы, проблемы... Но ведь ребятишечек больных, брошенных так жаль! И снова звонишь кому-то, зовёшь, просишь кого-то подменить, посидеть хоть два часа. Ведь в соборности наша сила. Вместе, соборно мы можем столько сделать, стольким сироткам помочь! Но в ответ на наш призыв, увы, так часто получаем отказ, что порой душат слёзы отчаяния.
Сейчас вот годовалую девочку готовим к операции на сердце. Наша прихожанка Валентина лежит пока с Алёнкой в инфекционной больнице. После операции тоже потребуется дежурство, круглосуточное. Опять люди нужны. Ромочке предстоит длительное лечение...
Я слушаю полные боли, взволнованные слова Надежды Михайловны, которая способна в пургу и тридцатиградусный мороз бежать с больным ребёнком из одной больницы в другую. Именно так они с Наташей тащили маленького Алёшу, который в свои два года пролежал уже почти во всех отделениях. Я слушаю их, смотрю в их чистые глаза и думаю вот о чём. Есть совершенно определенные типы людей. Ну одни уже так прикипели ко греху, стремясь «жить в кайф», что о них вроде и говорить нечего. Но есть и особое, морально обоснованное писателем-гением, равнодушие этаких «непротивленцев злу насилием». У профессора Московской духовной академии Михаила Дунаева в четвёртом томе его серии «Православие и русская литература» нашла я (и ужаснулась!) эти строки Ф.М. Достоевского:
«И что за бесчувственность рядом с сентиментальностью! Ведь у Левина самого есть ребёнок, мальчик, ведь он же любит его, ведь когда моют в ванне этого ребёнка, так ведь это в доме вроде события; как же не искровенить ему сердце своё, слушая и читая об избиениях массами, о детях с проломленными головами, ползающих около изнасилованных своих матерей, убитых, с вырезанными грудями. Так было в одной болгарской церкви, где нашли двести таких трупов после разграбления города. Левин читает всё это и стоит в задумчивости: “Кити весела и с аппетитом сегодня кушала, мальчика вымыли в ванне, и он стал меня узнавать: какое мне дело, что там в другом полушарии происходит; непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть, — потому что я ничего не чувствую”».
Ну если бы ещё думал так повеса Курагин или дуэлянт Долохов — куда ни шло... Но ведь это — Левин, один из самых любимых и положительных героев писателя!
А сегодня?! Украина, Сирия... Да, верно, не каждый способен всё бросить и поехать добровольцем на Донбасс или спасать кого-то после землетрясения. Но вот купить пачку памперсов или пару яблок для чужого больного ребёнка могли бы многие.
— Эти дети учат нас по-другому смотреть на жизнь, — говорит Лена. — Глядя на них, понимаешь относительность счастья. Видишь, что понятие «полноценная жизнь» для каждого имеет свои рамки. В Боге человек может быть счастлив, будучи калекой. Безбожник способен наложить на себя руки, имея прекрасное здоровье и полный набор материальных благ. Когда мы приходим к больным детям, врачи, медсёстры сначала удивляются, потом приглядываются. А позже... сами крестятся. Замечала я: есть люди чуткие, отзывчивые, со своими понятиями о добром и злом. Они, например, сдирают на улице непотребные объявления, любят природу, песни поют у костра. Но порой не знают, как и где приложить свои силы. А горя вокруг столько!..
Да-да, Лена права, людям невоцерковленным, мирским, конечно, не надо объяснять слово «равнодушие». Верующим же знакомо понятие несколько иного порядка — теплохладность. Это когда и в храм вроде ходишь, и молишься, и в таинствах Церкви участвуешь. Но вот нет ни слезинки на исповеди, и судишь без конца ближних своих, а любви и радости в душе почти нет. Тяжкое и не столь уж редкое — по грехам нашим — состояние. И порой нам, наверное, требуется мощное средство, чтобы выйти из него и обрести живую, трепещущую душу, способность любить, видеть красоту и чувствовать чужую боль.
Ромочка
...Признаюсь, я боялась. Шла в Ивано-Матрёнинскую детскую больницу после внутренней борьбы и сомнений. Надо было сдвинуть что-то, преодолеть в своём сердце перед тем, как прийти к больному чужому ребёнку, окунуться в эту огромную боль маленького человека.
И вот я здесь, в палате травматологического отделения, где лежит после операции «отказной» мальчик Рома. До того, что увидела, я не знала, что такое вообще бывает. Представьте себе примерно полуторагодовалого ребёнка, сидящего в железной кроватке, словно в клетке. Не просто сидящего: ножки его растянуты в «жгуте», каждая щиколотка, пронзённая спицами, укреплена в металлическом кольце, и к ней подвешен груз. В таком положении мальчик, которому на самом деле три года, находился после операции уже около двух месяцев. Мне казалось невероятным, как это можно выдержать. Ромка выдерживает. И ещё смеётся и радуется каждой новой игрушке, каждому новому человеку. И каждую женщину, приходящую ухаживать за ним, называет «мамой». Это единственное слово, которое он умеет говорить.
Рома родился калекой — с изуродованными ножками.
И вот теперь искусные хирурги-ортопеды пытаются «сделать» ему более-менее нормальные ноги. Его ещё будут оперировать, и, может быть, не раз. Не нужен оказался такой ребёнок родной мамочке. И пока у него есть другая мама — в лице женщин и девушек, дежурящих возле него (а их около семидесяти). Они идут к нему после работы, после занятий в институте, находят время и силы для малыша и иные пенсионерки. На Пасху одна из них — Галина Петровна — дежурила возле ребёнка целые сутки.
— И все наши сиделки влюбляются в своих подопечных, — говорит Надежда Михайловна, — сердцем прикипают...
У каждого маленького пациента в этой палате — своя беда. Вот девочка Юля: десять лет ей, а не учится. Нервная, на весь мир обозлённая. Но какой же должен быть ребёнок, битый-перебитый, сирота, обуза для пьющих родственников?! Вот годовалый мальчик с гидроцефалией. Пока его готовили к операции, его мать всё приглядывалась к нянькам, ухаживающим за Ромой. И, может быть, не столько наши разговоры о Боге, о вере, сколько сам факт этого коллективного дежурства привёл к тому, что Светлана покрестила своего Димку в прибольничном храме Ксении Петербургской. Таинство совершил отец Александр, а потом батюшка по просьбе одной из прихожанок прямо в палате отслужил молебен, пришли все дети отделения, и лица их сияли от радости и удивления.
Это они нам нужны
...Смотрю в синие глаза Ромочки, глажу его шелковистые волосы, ловлю маленькую нежную ладошку. А он с аппетитом и причмокиванием сосёт свои пальчики то на руке, то на ноге, легко, словно акробат, наклоняясь к окольцованной ступне. И хотя он не говорит, голова его несколько сплюснута с боков и он «распят» на растяжках, ведёт себя очень живо и столь мил в своем стремлении облить новую «маму» молоком, запустить руки в её волосы и откусить у игрушечной машинки колесо, что скоро привыкаешь и к его позе, и к общению без слов, и уже не знаешь, как же теперь расстаться с ним и уйти, возможно, навсегда.
— Это не мы им — они нам нужны, — вспомнились слова Татьяны Ивановны.
...Я прошу тебя, читатель, о невозможном, но попробуй вообразить себя ребёнком. За окном кружатся хлопья снега и звенит трамвай, рядом с тобой дерутся мальчишка с девчонкой, а ты лежишь с гирями на ногах на мокрой холодной простыне. И никому на земле ты не нужен. Наверное, это трудно, но всё же попытайся представить даже, что у тебя нет матери, отца. Представь, что никогда никто не пролил над тобой слезы, и твои боль и одиночество среди людей бесконечны и безутешны. И ты будешь кричать и просить, и боль будет разрывать на части твоё тело, и никто не приласкает, не пожалеет тебя, не облегчит страдания... Вот когда ты, читатель, представишь всё это, боль и сострадание не смогут не обжечь зачерствевшей в грехах души. И твоё сердце подскажет, что, когда и как сделать.
...Я уходила из больницы. От Ромы — в свою жизнь. На прощанье перекрестила его, поцеловала в шёлковую макушку. И всё стояла в дверях, не в силах уйти. Бог даст, когда-нибудь он поднимется на свои ножки и пойдёт. Сам. И «мамы» придут провожать его в жизнь. Какой-то она будет?..
P. S. Имена в очерке изменены, потому что люди не хотят возглашать о себе, считая свою деятельность очень скромной.
Ошибки нет, это строки Достоевского, а вовсе не цитата из "Анны Карениной" Толстого.
Будьте внимательней, не спешите критиковать, друзья!
Людмила Листова привела слова Достоевского о героях Толстого. Найти их вы можете здесь:
Достоевский Ф. М. Полное собр. соч. Т. 11. СПб., 1895. С. 272, 273, 275.