Чтобы любить Бога, нужно быть беззащитным

И один из них, законник, искушая Его, спросил, говоря: Учитель! Какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки (Мф. 22, 35–40).

Итак, любить Бога мы должны прежде всего. Но как ответить самому себе на вопрос: люблю ли я Господа? По каким признакам, по каким своим ощущениям или переживаниям может и должен человек понять: да, я Его люблю. И напротив: какие наши черты, какие проявления нашей внутренней жизни говорят об отсутствии либо о крайней слабости любви к Богу?

На непростые (как всегда!) вопросы отвечает главный редактор журнала Саратовской митрополии «Православие и современность» игумен Нектарий (Морозов).

Среди камней Синайской пустыни расцвело немало цветов христианского духа

— Отец Нектарий, мне, как, думаю, и многим другим не так уж сложно ответить на вопрос, что значит любить человека. Если я скучаю в разлуке с человеком, хочу его увидеть, радуюсь, когда вижу наконец, и если эта моя радость бескорыстна — то есть никаких материальных благ, никакой практической помощи я от этого человека не жду, мне нужна не помощь, а он сам — значит, я люблю его. Но как это к Богу применить?

— Прежде всего — хорошо, когда этот вопрос в принципе возникает у сегодняшнего христианина. Мне, как, полагаю, и любому другому священнику, очень часто приходится сталкиваться с людьми, которые на вопрос о любви к Богу отвечают сходу, не задумываясь и однозначно утвердительно: «Да, конечно, люблю!». Но не могут при том ответить на второй вопрос: а что такое любовь к Богу? В лучшем случае человек говорит: «Ну это же естественно — любить Бога, вот я Его и люблю». И дальше этого дело не идет.

И сразу вспоминается диалог валаамского старца с офицерами из Петербурга, приехавшими в монастырь. Они стали его уверять, что очень любят Христа. И старец сказал: «Насколько же вы блаженны. Я оставил мир, удалился сюда и в строжайшем уединении подвизаюсь здесь всю жизнь для того, чтобы хотя бы немного приблизиться к любви к Богу. А вы живете в шуме большого света, среди всех возможных соблазнов, впадаете во все грехи, в которые только можно впасть, и вам удается при этом любить Бога. Какие вы счастливые люди!». И тогда они задумались…

В Вашем утверждении — знаю, что значит любить человека, а вот что значит любить Бога, не знаю — заключается некоторое противоречие. Ведь всё то, что Вы сказали о любви к человеку, относится и к любви к Богу. Вы говорите, что Вам дорого общение с человеком, Вы скучаете, когда его долго не видите, Вы радуетесь, когда его видите; помимо этого, Вы наверняка стараетесь сделать этому человеку что-то приятное, помочь ему, позаботиться о нем. Зная этого человека — а ведь невозможно человека любить и при том не знать — Вы угадываете его желания, понимаете, что именно доставит ему сейчас радость, и делаете именно это. Всё то же самое можно сказать и о любви человека к Богу. Проблема в том, что человек для нас конкретен: вот он, здесь, его можно потрогать руками, с ним непосредственно связаны наши эмоции, наши реакции. А вот любовь к Богу у многих людей носит некий абстрактный характер. И потому людям кажется, что ничего конкретного здесь не скажешь: вот, люблю, и всё. А между тем Господь в Евангелии очень конкретно отвечает на вопрос, в чем проявляется любовь человека к Нему: если любите Меня, соблюдите Мои заповеди (Ин. 14, 15). Вот оно, свидетельство любви человека к Богу. Человек, который помнит и исполняет заповеди Божии, любит Бога и своими делами это доказывает. Человек, который их не исполняет, что бы он о себе ни говорил, любви ко Христу не имеет. Потому что как вера, если не имеет дел, мертва сама по себе (Иак. 2, 17), точно так же мертва без дел любовь. Она живет в делах.

— Это ведь и дела любви к людям тоже?

— Говоря о Страшном суде, Спаситель сообщает Своим ученикам и всем нам нечто очень важное: всё то, что мы сделали по отношению к нашим ближним, мы сделали по отношению к Нему, и именно исходя из этого каждый из нас будет осужден либо оправдан: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25, 40).

Господь за наше спасение заплатил страшную цену: цену Своих крестных страданий и смерти. Он пришел для того, чтобы нас спасти по Своей безмерной любви к нам, Он пострадал за нас, и наш отклик на Его любовь — это исполнение в нашей жизни того, ради чего Он нам дал эту свободу и возможность возрождения, восхождения к Нему.

— А если я не чувствую, не опознаю в себе любви к Богу как таковой, а заповеди всё же стараюсь исполнять?

— В том-то и дело, что исполнение заповедей Христовых — не только свидетельство любви человека к Богу, но и путь к этой любви. Преподобный Амвросий Оптинский отвечал человеку, который жаловался, что любить не умеет: «Для того, чтобы научиться любить людей, делай дела любви. Ты знаешь, какие дела любви? Знаешь. Вот и делай. И спустя какое-то время твое сердце откроется к людям: за твой труд Господь тебе даст благодать любви». То же самое — с любовью к Богу. Когда человек трудится, исполняя заповеди Христовы, в его сердце зарождается и крепнет любовь к Нему. Ведь каждая евангельская заповедь противостоит нашим страстям, болезням нашей души. Заповеди не тяжки: иго Мое благо, и бремя Мое легко(Мф. 11, 30), — говорит Господь. Легко, потому что естественно для нас. Всё, что сказано в Евангелии, для человека естественно.

— Естественно? А почему же нам так трудно этому следовать?

— Потому что мы находимся в противоестественном состоянии. Нам трудно, но в то же время в нас живет этот закон — закон, по которому человек, созданный Богом, должен жить. Вернее будет сказать, что в нас два закона живет: закон ветхого человека и закон человека нового, обновленного. И поэтому мы одновременно склонны и ко злу, и к добру. И злое, и доброе присутствует в нашем сердце, в наших чувствах: желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю — так писал о состоянии человека апостол Павел в Послании к Римлянам (7, 18–19).

Почему преподобный авва Дорофей пишет, что человек — это существо, которое очень сильно зависит от навыка? Когда человек привыкает делать добрые дела, то есть дела любви, это становится как бы его естеством. Благодаря этому человек изменяется: в нем начинает побеждать новый человек. И точно так же, а может быть, и в большей степени человека изменяет исполнение заповедей Христовых. Он изменяется, потому что происходит очищение от страстей, избавление от гнета самолюбия, а ведь где самолюбие, там и тщеславие, и гордость, и прочее.

Что мешает нам любить ближних? Мы любим себя, и наши интересы сталкиваются с интересами других людей. Но, как только я ступаю на путь самоотвержения, хотя бы частичного, у меня появляется возможность огромный валун самолюбия сдвинуть в сторону, и мне открывается мой ближний, и я могу, я хочу что-то сделать для него. Я устраняю препятствия для любви к этому человеку, значит, у меня появляется свобода — свобода любить. И точно так же, когда человек отвергает себя, чтобы исполнять заповеди Христовы, когда это становится для него навыком, который меняет всю его жизнь, тогда путь его расчищается от препятствий для любви к Богу. Представьте себе — Господь говорит: сделай то-то и то-то, а я не хочу этого делать. Господь говорит: не делай того-то, а мне хочется это сделать. Вот оно, препятствие, мешающее мне любить Бога, между мною и Богом стоящее. Когда я начинаю понемногу освобождаться от этих привязанностей, от этой несвободы, у меня появляется свобода Бога любить. И естественное, живущее во мне стремление к Богу пробуждается таким же естественным образом. С чем это можно сравнить? Вот, положили камень на растение, и оно под этим камнем умирает. Сдвинули камень, и оно сразу начинает распрямляться: листочки расправляются, веточки. И вот оно уже стоит, к свету тянется. Точно так же человеческая душа. Когда мы камень наших страстей, наших грехов сдвигаем в сторону, когда мы из-под своих завалов выкарабкиваемся, мы естественным образом устремляемся ввысь, к Богу. В нас пробуждается чувство, заложенное с сотворения нашего, — любовь к Нему. И мы убеждаемся, что она естественна.

— Но любовь к Богу — это ведь еще и благодарность…

— В нашей жизни бывают тяжелые моменты, когда нас либо бросили, либо поневоле оставили — просто не могут ничем нам помочь — все, даже самые близкие люди. И мы совершенно одиноки. Но именно в такие моменты человек, если у него есть хоть немного веры, понимает: единственный, Кто его не оставил и не оставит никогда, — это Господь. Нет никого ближе, нет никого роднее. Нет никого, кто любит тебя больше, чем Он. Когда это понимаешь, у тебя отклик возникает совершенно естественным образом: ты благодарен, и это тоже пробуждение изначально заложенной в человека любви к Богу.

Блаженный Августин говорил, что Бог сотворил человека для Себя. В этих словах заключается смысл сотворения человека. Он сотворен для общения с Богом. Каждое живое существо существует в каком-то установленном для него порядке. Хищник живет как хищник, травоядное — как травоядное. Вот перед нами огромный муравейник, и в нем каждый муравей абсолютно точно знает, что ему делать. И только человек — какое-то неприкаянное существо. Для него нет заранее установленного порядка, и его жизнь постоянно находится под угрозой хаоса или катастрофы. Мы видим: абсолютное большинство людей не знают, что им делать. Люди потеряны, каждый лихорадочно ищет хотя бы что-то, за что он мог бы зацепиться, чтобы как-то в этой жизни реализоваться. И всегда что-то происходит не так, и человек чувствует себя несчастным. Почему столь многие скатываются в алкоголизм, в наркоманию, в игроманию, в другие страшные пороки? Потому что человек не может ничем в жизни насытиться. Безудержное стремление убивать себя наркотиками, алкоголем говорит о том, что человек во всем этом пытается найти не себя даже, а возможность заполнить ту бездну, которая постоянно в нем разверзается. Все попытки лечить алкоголизм или наркоманию носят временный характер — физиологическую зависимость можно снять, но научить человека жить иначе — это уже не медицинский вопрос. Если не дать той бездне, которую человек чувствует в себе, настоящего наполнения, он вернется к наполнению ложному и пагубному. А если всё же не вернется, то полноценным человеком не станет всё равно. Мы же знаем людей, которые бросили пить или принимать наркотики, но выглядят несчастными, угнетенными, часто озлобленными, потому что у них отняли прежнее содержание их жизни, а другого не появилось. И многие из них ломаются, теряют интерес к семейной жизни, к работе, ко всему. Потому что нет в их жизни самого главного. А пока его нет, пока не чувствует человек любовь Божию к себе, он всегда остается каким-то пустым. Ибо бездну, о которой мы с вами говорим, может опять-таки, по блаженному Августину, заполнить только бездна Божественной любви. И как только человек возвращается на свое место — а его место там, где он с Богом, и всё остальное в его жизни выстраивается должным образом.

— Принимать Божественную любовь, о которой Вы говорите, и любить Бога — одно и то же?

— Нет. Мы же очень эгоистичны в своем падшем состоянии. В жизни мы сплошь и рядом наблюдаем ситуации, когда один человек любит другого безоглядно и совершенно без критики, а другой этим пользуется. И точно так же мы привыкаем пользоваться любовью Божией. Да, мы знаем и узнаем опытно, что Господь милостив, человеколюбив, что Он легко нас прощает, и мы неосознанно начинаем этим пользоваться, эксплуатировать Его любовь. Не отдавая, правда, себе отчета в том, что благодать Божия, отвергнутая нами в грехе, каждый раз возвращается со всё большим и большим трудом; что сердца наши черствеют, и мы меняемся совсем не в лучшую сторону. Человек уподобляется неразумному животному: вот, не захлопнулась же мышеловка, значит, можно дальше сыр таскать. А то, что ты не можешь жить полной жизнью, то, что твоя жизнь — это не жизнь, а какое-то прозябание, это уже не так важно. Главное, что ты жив-здоров. Но полной жизнью человек живет лишь тогда, когда он исполняет евангельские заповеди, которые открывают ему путь любви к Богу.

— Грех ведь есть преграда между нами и Богом, помеха в наших с Ним отношениях, так? Я это очень хорошо чувствую именно тогда, когда ко мне приходит раскаяние в каком-либо грехе. Почему я раскаиваюсь? Потому что боюсь наказания? Нет, такого страха во мне нет. Но я чувствую, что сама себе где-то перекрыла кислород, сделала невозможным получение необходимой мне помощи от Него.

— На самом деле страх если не наказания, то неизбежного наступления последствий человеку тоже необходим. Не зря ведь Адаму было сказано: в день, в который ты вкусишь от него (от древа познания добра и зла. — Ред.), смертью умрешь (Быт. 2, 17). Это не угроза, это констатация, так мы говорим ребенку: если ты сунешь два пальца или мамину шпильку в розетку, тебя ударит током. Совершая грех, мы должны знать, что будут последствия. Бояться этих последствий для нас естественно. Да, это низшая ступень, но хорошо, когда есть хотя бы это. В жизни это редко в чистом виде бывает: чаще в раскаянии присутствует и страх последствий, и то, о чем Вы говорите: ощущение того, что я сам себе полагаю препятствия для нормальной, полноценной, подлинной жизни, сам нарушаю гармонию, которая так мне нужна.

Преподобный Силуан Афонский

Но, помимо этого, есть ведь еще и то, что мы не можем на самом деле до конца осознать. Для человека, как бы он ни был озлоблен, как бы ни был он злом искажен, всё равно естественно стремиться к благу и творить благо и неестественно творить зло. Силуан Афонский говорил, что у человека, творящего благо, меняется лицо, он становится похож на Ангела. И у человека, который творит зло, лицо меняется, он уподобляется демону. Мы не во всем хорошие люди, но ощущение блага, ощущение того, что для нас естественно, в нас присутствует, и, когда мы делаем что-то вопреки ему, мы чувствуем, что сломали, повредили что-то очень важное: то, что больше нас, что в основе всего лежит. И в минуты раскаяния мы похожи на ребенка, который поломал что-то и не понимает еще, что и каким образом он поломал, понимает только, что оно было целое, хорошее, и вот оно уже никуда не годится. Что делает ребенок? Он бежит к папе или маме в надежде, что они это починят. Правда, есть дети, которые предпочитают сломанное спрятать. Это как раз психология Адама, прячущегося от Бога между деревьями рая (Быт. 3, 8). Но нам, если мы что-то сломали, лучше уподобиться ребенку, бегущему со сломанной вещью к родителям. Раскаиваясь в содеянном, мы как бы говорим Богу: я сам не могу это починить, помоги мне. И Господь, по милости Своей, помогает, восстанавливает разрушенное. Так опыт покаяния способствует возгоранию в сердце человека огонька любви к Богу.

Христос распялся за нас всех — и таких, и сяких, и прочих: Он нас полюбил такими, какие мы есть. У святителя Николая Сербского есть такая мысль: представьте, идут по дорогам Палестины злодеи, разбойники, блудницы, мытари, люди с совершенно сожженной совестью. Идут и вдруг видят Христа. И разом всё бросают и устремляются за Ним. И как! Один на дерево лезет, другая миро покупает на все последние, может быть, деньги и не боится подойти к Нему у всех на глазах, не думает о том, что с нею сейчас могут сделать (см.: Лк.7, 37–50; 19, 1–10). Что с ними такое происходит? А вот что: они видят Христа, и встречают Его, и встречаются их взгляды. И вдруг они в Нем видят то лучшее, что есть в них самих, что вопреки всему в них осталось. И пробуждаются к жизни.

И когда мы в момент нашего покаяния что-то подобное переживаем, то, безусловно, у нас появляется совершенно личное, непосредственное отношение к Богу. Ведь самая страшная беда современного христианства, и вообще, самый страшный порок, который сводит христианство в человеке на нет, — это отсутствие ощущения Того, что Бог — это Личность, отношения к Нему как к Личности. Ведь вера — это не просто вера в то, что есть Бог, что будет Суд и вечная жизнь. Всё это лишь периферия веры. А вера заключается в том, что Бог — это реальность, что Он призвал меня к жизни, и что нет никакой другой причины мне существовать, кроме Его воли и Его любви. Вера предполагает именно личные отношения человека с Богом. Только когда эти личные отношения есть, есть всё остальное. Без этого нет ничего.

— Нам свойственно думать о любимых нами людях — всё время или не всё, чаще или реже, это уж зависит от силы привязанности. Думать, по сути, значит помнить об этом человеке. Но как научиться думать и помнить о Боге?

— Конечно, человек должен размышлять, ведь не зря ему дана эта удивительная способность мышления. Как говорит преподобный Варсонофий Великий, твой мозг, твой ум работает как жернова: ты можешь с утра бросить в них какую-то труху, и они весь день будут эту труху перетирать, а можешь всыпать доброе зерно, и у тебя будет мука и затем хлеб. В жернова своего ума нужно влагать те зерна, которые могут питать нашу душу, наше сердце и взращивать нас. Зерна в данном случае — это те мысли, которые могут в нас любовь к Богу возгреть, укрепить, усилить.

Ведь как мы устроены? Пока мы не вспоминаем о каких-то вещах, их для нас как бы нет. Мы забыли о чем-то, и этого как будто и не случалось в нашей жизни. Вспомнили — и оно для нас ожило. А если не только вспомнили, а задержали на этом свое внимание?.. Пример, который можно здесь привести, — мысль о смерти: а ведь я умру, а я ведь скоро умру, а ведь это неизбежно, а ведь я совершенно не знаю, что будет потом. Минуту назад человек об этом не думал, но вот задумался, и всё для него изменилось.

И так, безусловно, должно быть и с мыслью о Боге и о том, что нас с Ним связывает и соединяет. Для этого каждый должен задуматься: откуда я взялся, почему я есть? Потому что Бог мне эту жизнь дал. Сколько в моей жизни было ситуаций, когда моя жизнь могла прерваться?.. Но Господь меня сохранил. Сколько было ситуаций, когда я заслуживал наказания, но никакой каре не подвергался. И сто раз был помилован, и тысячу раз. А сколько раз в трудные минуты помощь приходила — такая, которой даже чаять не мог. А сколько раз нечто сокровенное происходило в моем сердце — то, чего кроме меня и Него никто не знает… Вспомним апостола Нафанаила (см.: Ин. 1, 45–50): он приходит ко Христу, полный сомнений, скептицизма: …из Назарета может ли быть что доброе? (46). А Господь говорит ему: когда ты был под смоковницею, Я видел тебя (48). Что там было, под этой смоковницей? Неизвестно. Однако понятно, что под смоковницей Нафанаил был один, наедине со своими собственными мыслями, и там произошло нечто, очень важное для него. И, услышав слова Христа, Нафанаил понимает: здесь находится Тот, Кто был с ним вместе под смоковницей, Кто его знал и там, и раньше, и до его рождения — всегда. И тогда Нафанаил говорит: Равви! Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев! (Ин. 1, 49). Это встреча, это восторг, который невозможно описать. Были ли такие моменты в вашей жизни? Наверное, были. Но это всё необходимо регулярно вспоминать. И как царь Кощей над златом чахнет и перебирает его, перебирает, так и христианин должен это сокровище, это золото регулярно перебирать, рассматривать: вот что у меня есть! Но не чахнуть над ним, конечно, а, наоборот, оживать сердцем, исполняться живого чувства — благодарности Богу. Когда в нас есть это чувство, все искушения, испытания переживаются нами совершенно иначе. А каждое искушение, в котором мы верность Христу сохранили, нас к Нему приближает и укрепляет в нас любовь к Нему.

— Творец проявляется в твари, и, если мы видим, чувствуем Его в сотворенном мире и откликаемся на это, значит, мы любим Его, разве не так? Если вдуматься — почему мы любим природу? Почему так нуждаемся в общении с нею, так устаем без нее? За что мы любим родники, реки и моря, горы, деревья, животных? Кто-то скажет: нам это нравится, потому что красиво. Но что значит «красиво»? Где-то я читала, что невозможность определения красоты есть доказательство бытия Божиего. Бога ведь тоже невозможно определить, объяснить, посмотреть на Него со стороны нельзя — можно только встретиться с Ним лицом к Лицу.

— «Красиво» — это очень ограниченное определение на самом деле. Конечно, есть красота окружающего нас мира, красота и величие. Но, помимо этого, есть вещи, еще более интересные. Смотришь на какую-то зверушку — она, может быть, и не очень красивая (назовем ли мы красивым ежика, например? Вряд ли), но она так привлекательна, так занимает нас, нам так интересно за ней наблюдать: она и смешная, и трогательная. Смотришь, и сердце твое радуется, и ты понимаешь: ведь Господь это существо сотворил таким, какое оно есть… И это действительно человека к Богу приближает.

Но есть и иные пути. И пути святых были разными. Иные из них смотрели на окружающий мир и в нем видели совершенство Божественного замысла, премудрость Божию. Например, великомученица Варвара именно так Бога постигала. Неслучайно ведь во многих церковных песнопениях Господь именуется «Изряднохудожником». Но были и другие святые, которые, наоборот, удалялись от всего этого и жили, например, в Синайской пустыне, а там вообще взгляду нечем утешиться, там только голые скалы, то жара, то холод и практически ничего живого. И там их Бог учил и открывался им. Но это уже следующая ступень. Есть время, когда нам о Боге должен рассказать окружающий мир, и есть время, когда даже этот мир нужно забыть, нужно помнить только о Нем. На первых этапах нашего становления Бог постоянно нас ведет с помощью конкретных, непосредственно переживаемых нами вещей. А дальше уже иначе всё может происходить. О том же говорит наличие двух богословий: катафатического и апофатического. Сначала человек как бы характеризует Бога, сообщая себе о Нем нечто необходимое: что Он всемогущ, что Он есть Любовь; а потом человек просто говорит, что Бог есть и никакими человеческими характеристиками определен быть не может, и никакие опоры, никакие понятия и образы человеку уже не нужны — он к познанию Бога непосредственно восходит. Но это уже иная мера.

— Однако смотришь на иного человека и видишь, что он уже ничего не может любить — ни природу, ни людей, ни Бога — и вряд ли способен принимать любовь Божию к себе.

— У Варсонофия Великого есть такая мысль: чем мягче ты сделаешь свое сердце, тем больше оно сможет принять благодати. А когда человек живет в благодати, когда его сердце принимает благодать, то это есть и ощущение любви Божией, и любовь к Богу, потому что только благодатью Бога возможно любить. Поэтому ожесточение сердца — это именно то, что мешает нам любить и Бога, и ближнего, и просто жить полной, настоящей жизнью. Об ожесточении сердца говорит не только то, что мы на кого-то злимся, злопамятствуем, кому-то хотим отомстить, кого-то ненавидим. Ожесточение сердца — это когда мы сознательно своему сердцу позволяем очерстветь, потому что якобы иначе в этой жизни нельзя, не выживешь. Мир во зле лежит, люди в своем падшем состоянии бывают и грубыми, и жестокими, и коварными. И наша реакция на всё это выражается в том, что мы зачастую всю жизнь в бойцовской стойке какой-то стоим. Это можно наблюдать постоянно — в транспорте, на улице… Один человек задел другого, и этот другой сразу отвечает так, как будто он к этому готовился все предыдущие сутки. У него всё наготове! О чем это говорит? О том, в каком ожесточении находится сердце. Не только по отношению к людям — просто в ожесточении.

— Ожесточение — очень распространенная болезнь, она не только в транспорте наблюдается, ею многие страдают, и, кстати, в Церкви тоже. Более того, боюсь, что никого из нас совершенно здоровым не назовешь. Но как с этим справиться?

— Очень трудно с этим справиться. Очень трудно, страшно решиться жить, не защищаясь, отказаться от этой постоянной самообороны. Да, агрессия является проявлением страха. Но иногда человек может и не быть агрессивным, а может просто бояться. Просто спрятаться, жить в своем домике, как улитка, ничего не видя, не слыша вокруг, ни в чем не участвуя, только спасая себя. Но такая жизнь в раковине тоже ожесточает сердце. Сердце свое, как ни трудно, ни в коем случае нельзя ожесточать. Каждый раз, когда нам хочется обороняться или просто захлопнуть свою дверку и никого, ничто в свой домик не впускать, надо вспоминать о том, что есть Господь, что Он везде, в том числе между мной и этой угрозой, мной и этим человеком. У меня есть Свидетель, Который оправдает меня, если меня кто-то оклевещет, есть Защитник всей моей жизни. И когда ты Ему доверяешься, тогда тебе уже не нужно закрываться, и сердце твое раскрыто и к Богу, и к людям, и уже ничто не мешает Бога любить. Нет преград.

Вот какое свойство тоже нужно человеку, чтоб любить Бога, — беззащитность. Ведь когда ты сам себе защита, Защитник тебе не нужен.

— На самом деле это очень понятно и ощутимо — защищая себя (хотя бы внутренне, мучительно переживая свою обиду и споря с обидчиком), мы каждый раз противопоставляем себя Богу, как бы отказываемся от Него или демонстрируем к Нему недоверие.

— Конечно. При этом мы как бы говорим Богу: Господи, я на Тебя, конечно, надеюсь, но вот здесь — я сам. Этот наш отказ Богу, он совсем незаметно происходит, очень тонко. Почему преподобный Серафим опустил руки и дал напавшим на него разбойникам себя искалечить? Вот по этой причине. Желал ли он быть искалеченным, желал ли, чтобы эти люди взяли грех на свою душу? Конечно же, не желал. Но он желал другого — быть беззащитным ради любви к Богу.

* * *

Душа моя, Господи, занята Тобой: целый день и всю ночь я ищу Тебя. Дух Твой влечет меня искать Тебя, и память о Тебе веселит мой ум. Душа моя возлюбила Тебя и радуется, что Ты — мой Бог и Господь, и до слез скучаю я по Тебе. И хоть в мире все красиво, но ничто земное не занимает меня, и душа желает только Господа.

Познавшая Бога душа ничем не может удовлетвориться на земле, но всё стремится ко Господу и кричит, как малое дитя, потерявшее мать: «Скучает душа моя по Тебе, и слёзно ищу Тебя».

Из записок преподобного Силуана Афонского

* * *

Журнал «Православие и современность» № 35 (51)