Святоотеческое наследие второй половины VI века

Сайт «Православие.ру» продолжает публикацию фрагментов книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина « История Европы дохристианской и христианской».

Рембрандт. Святой Анастасий Синаит в монастыре. 1631 г. Фрагмент

Вторая половина VI столетия не явила миру учителей Церкви, сопоставимых творческой глубиной богословской мысли и точностью изложения догматов с отцами предшествующего века, но сочинения некоторых церковных писателей этой эпохи оставили заметный след в истории богословской мысли. К их числу принадлежит патриарх Антиохийский святой Анастасий Синаит. Уроженец Палестины, он подвизался на Синае, затем занимал должность апокрисиария Александрийского патриарха в Антиохии и после смерти патриарха Домна в 559 году занял Антиохийский престол. Его первосвятительское служение на нем продолжалось до кончины, последовавшей в 599 году, но с перерывом в 23 года. В 570 году император Юстин II по ложному обвинению в растрате церковных средств велел его низложить и выслать в Иерусалим, откуда он вернулся на свою кафедру при императоре Маврикии благодаря заступничеству разных лиц, в том числе и папы Григория Великого.

Пребывая в ссылке в Иерусалиме святой Анастасий составил ряд богословских и полемических трактатов, из которых пять сохранились в латинском переводе: «О Пресвятой Троице», «О беспредельном», «О Божественном Домостроительстве, или Боговоплощении», «О страсти и бесстрастности Христа», «О Воскресении». В них он излагает догматы, полемизируя с еретическими искажениями Священного Предания, в особенности против афтартодокетизма и тритеизма. В своих рассуждениях Анастасий опирается почти исключительно на Священное Писание, редко ссылаясь на отцов. Его богословская мысль, сосредоточенная на воплощении, страданиях и крестной смерти Христа, заострена против любых уклонений в сторону докетизма и тем самым обнаруживает свою принадлежность антиохийской традиции и школе.

Авва Дорофей и его труды

Авва Дорофей Самыми читаемыми на протяжении столетий христианскими писателями VI века явились составители аскетических творений, в которых отразилось монашеское предание и их личный опыт подвижничества. Одна из таких книг – «Поучения» аввы Дорофея. О времени его жизни и подвигов до недавних пор высказывались разные суждения: некоторые исследователи считали его подвижником рубежа VI и VII века, другие датировали время его жизни значительно более ранней эпохой – V столетием. Французский патролог С. Веле в начале XX века время рождения преподобного Дорофея Газского отнес к началу VI века, а дату его преставления – к промежутку между 560 и 580 годами. И эта датировка принята современной наукой.

Авва Дорофей родился, вероятно, в Антиохии, по другой версии – в окрестностях Аскалона в Палестине, в состоятельной семье и провел годы отрочества и юности в Аскалоне. Он получил классическое образование, но где именно – неизвестно, хотя, вероятнее всего, в одном из городов Палестины, однако не там, где жили его родители. О своем ученичестве он писал: «Когда я обучался светским наукам, мне казалось это сначала весьма тягостным… когда же я продолжал понуждать себя, Бог помог мне, и прилежание обратилось мне в такой навык, что от усердия к чтению я не замечал, что я ел, или что пил, или как спал»^[1].

Авва Дорофей: “От усердия к чтению я не замечал, что я ел, или что пил, или как спал”

Эти слова: «Бог помог мне» в усвоении внешних наук – чрезвычайно характерны: они свидетельствуют о том, что авве Дорофею была чужда обскурантистская неприязнь к классическому образованию и внешней философии. Чтение книг увлекало и поглощало его всецело. Характеризуя затем свой ученический быт, он писал: «Когда же учитель отпускал нас, я омывался водою, ибо иссыхал от безмерного чтения… приходя же домой, я не знал, что буду есть, ибо не мог найти свободного времени для распоряжения касательно самой пищи моей, но у меня был верный человек, который готовил мне, что он хотел. А я ел, что находил приготовленным, имея книгу подле себя на постели, и часто углублялся в нее. Также и во время сна она была подле меня на столе моем, и, уснув немного, я тотчас вскакивал для того, чтобы продолжать чтение. Опять вечером, когда я возвращался (домой) после вечерни, я зажигал светильник и продолжал чтение до полуночи и (вообще) был в таком состоянии, что от чтения не знал сладости покоя»^[2]. Кроме внешних философов он читал и творения христианских писателей, в особенности святителя Василия Великого.

Образ жизни аввы Дорофея в пору ученической юности живо напоминает годы студенчества святых Василия Великого и Григория Богослова, хотя, очевидно, слушая лекции в Афинах, они были старше и их погружение в книжную мудрость не достигало столь полной концентрации, как у Дорофея, который, впрочем, был всегда большим почитателем Василия Великого и его монашеские правила считал образцовыми. На духовное становление юноши особое влияние оказало посещение святых мест Палестины, беседы с насельниками монастырей Святой земли.

Когда в душе его загорелось стремление к иночеству, он не сразу поступил в монастырь, но поселился вблизи киновии аввы Серида, где тогда подвизались в затворе богомудрые наставники христианской жизни старцы Варсонофий Великий и Иоанн, прозванный Пророком за свою прозорливость. О старце Варсонофии писал его современник, автор «Церковной истории» Евагрий Схоластик: «Варсануфий, египтянин родом, во плоти так упражнялся в бесплотной жизни в одном уединенном месте близ городка Газа, что совершил множество чудес… он живым держит себя заключенным в какой-то клети, хотя… с тех пор его не видели вот уже 50 с лишним лет и (за это время) он не участвовал ни в чем земном». Наставлениями старцев Варсонофия и Иоанна Дорофей пользовался через игумена обители преподобного Серида. Старцы советовали ему не спешить с постригом и, прежде чем брать на себя телесные подвиги, научиться отсечению собственной воли. Постигнув эту науку, авва Дорофей затем преподал ее в своих «Поучениях».

Пребывание в миру тяготило его, и наконец по благословению старцев он дал монашеские обеты и был принят в число братии киновии. В монастыре он выполнял вначале должность привратника, затем заведовал странноприимным домом. Вспоминая об этом времени, авва рассказывал: «Бывало, вечером приходили странники, и я проводил вечер с ними, потом приходили еще погонщики верблюдов, и я служил им… И едва только я засыпал, как канонарх уже будил меня, но от труда или болезни я был в изнеможении, и сон опять овладевал мною, так что, расслабленный от жара, я не помнил сам себя и отвечал ему сквозь сон: “Хорошо, господине, Бог да помянет любовь твою и да наградит тебя; ты приказал, я приду, господине”. Потом, когда он уходил, я опять засыпал и очень скорбел, что опаздывал идти в церковь»^[3].

Позже, как писал сам Дорофей, «старцы нашли нужным, чтобы» он «устроил больницу и, поместившись там, сам имел о ней попечение», и он устроил ее «при пособии родного брата своего, который снабдил его всем нужным… потому что был муж христолюбивый и монахолюбивый»^[4]. Заведуя больницей, авва Дорофей являл пример деятельной любви к ближнему. Удостоверившись в духовной опытности Дорофея, авва Серид поставил его своим помощником в деле окормления монастырской братии – принимать откровения помыслов насельников киновии.

Там, в Гефсимании, Досифей был поражен увиденным им изображением Страшного суда

Авва Серид поручил его руководству новопостриженного инока Досифея. В прошлом он был блестящим молодым офицером, родственником одного генерала, жил в роскоши и мало задумывался о спасении души. И вот однажды он более из любопытства, чем ради того, чтобы прикоснуться к святыне, отправился Иерусалим. И там, в Гефсимании, Досифей, подобно русскому великому князю Владимиру, был поражен увиденным им изображением Страшного суда. Когда он рассматривал это изображение, ему было видение «благолепной Жены, облаченной в багряницу», Которая «объясняла ему муку каждого из осужденных». На вопрос юноши: «Что должно делать, чтобы избавиться от сих мук?» – Она отвечала ему: «Постись, не ешь мясо и молись часто – и избавишься от мук», – после стала невидима. Досифей пытался затем отыскать Ее в Святом городе, но тщетно, «ибо, – как пишет авва Дорофей, составивший житие своего послушника и ученика – случай необычный в агиографии, – то была Святая Мария Богородица»^[5]. Досифей вернулся на воинскую службу, но образ его жизни резко изменился. Он неукоснительно соблюдал заповеди, которые были ему даны перед изображением Страшного суда. Его товарищи по оружию, наблюдая эту происшедшую с ним перемену, сказали ему однажды: «Юноша! То, что ты делаешь, неприлично человеку, хотящему жить в мире; если ты хочешь так жить, то иди в монастырь и спасешь душу»^[6]. Его привели в обитель аввы Серида, и тот, как уже было сказано, вручил его окормлению аввы Дорофея. Досифей скоро преуспел в науке послушания и совершенного отсечения своей воли; пользуясь руководством старца, он достиг высокой степени бесстрастия и по воле Божией еще в юные годы отошел ко Господу, а его наставник составил в похвалу ему и для назидания братии его краткое житие.

В течение девяти лет до преставления преподобного старца Иоанна Дорофей прислуживал ему как келейник, внимая наставлениям великого подвижника. После того как преподобный Варсонофий окончательно затворился для мира, авва Серид скончался и через 15 дней после преставления преподобного Иоанна Пророка – это было не ранее 540 года, – Дорофей оставил киновию, в которой принял постриг, и поселился неподалеку от прежней своей обители – между Газой и Маюмом. Вокруг него затем собрались ученики, и он стал игуменом новой киновии, о которой, однако, нет сведений. В этой обители он и отошел ко Господу.

Подвизаясь в киновии аввы Серида, Дорофей переписывал, собирал и хранил ответы, которые он получал чрез переписку от старцев Варсонофия Великого и Иоанна Пророка. К ним он присоединил также ответы, полученные от аввы Зосимы, подвизавшегося в Кесарии Палестинской. Там же он составил житие своего ученика преподобного Досифея, которое и легло в основу той редакции жития этого удивительного подвижника, которую оно приобрело после позднейших дополнений и переработки. В основанной им обители он составил поучения, сохранились также его изречения и послания. Уцелевшие «тексты являются только частью всего написанного Дорофеем Газским, поскольку кодификация его творений происходила в VII – начале VIII века, то есть значительно позже его смерти и в условиях арабского завоевания»^[7].

Авва Дорофей Поучения аввы Дорофея адресованы, прежде всего, монашествующим, но также и всем, кто искренне стремится следовать в жизни спасительным узким путем. Он писал их так, чтобы они были предельно понятны, предельно доступны читателю; высокие идеи автор иллюстрирует множеством жизненных примеров. Так, объясняя максиму христианской аскезы, что по мере преуспеяния в борьбе с грехом подвижник все больше проникается смиренным сознанием своего несовершенства и греховности, авва воспроизводит беседу с одним знатным жителем Газы, который, подобно другим, испытывал по этому поводу недоумение: «Я сказал ему: “Именитый господин, скажи мне, за кого ты считаешь себя в своем городе?” Он отвечал: “Считаю себя за великого и первого в городе”. Говорю ему: “Если же ты пойдешь в Кесарию, за кого будешь считать себя там?” Он отвечал: “За последнего из тамошних вельмож”. “Если же, – говорю ему опять, – ты отправишься в Антиохию, за кого ты будешь там себя считать?” “Там, – отвечал он, – буду считать себя за одного из простолюдинов”. “Если же, – говорю, – пойдешь в Константинополь и приблизишься к царю, там за кого ты станешь считать себя?” И он ответил: “Почти за нищего”. Тогда я сказал ему: “Вот так и святые: чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными. Ибо Авраам, когда увидел Господа, назвал себя землею и пеплом (Быт. 18: 27)”»^[8].

В своих наставлениях преподобный Дорофей опирается на Священное Писание, которое он обильно цитирует, на учение отцов, на известный ему духовный опыт своих старцев и других подвижников, на лично пережитое. В «Поучениях» он нередко пишет о собственных искушениях и о том, как они преодолевались с помощью Божией, по молитвам и советам старцев. Рассказывает он и о своих братиях из числа монашествующих, приводя порой в качестве предостережения примеры гибельного падения. Так, поучая смирению и смиренномудрию, авва рассказал печальную историю духовной гибели монаха, лишенного добродетели смиренномудрия: «Сначала, если кто из братий говорил ему что-либо, он уничижал каждого и возражал: “Что значит такой-то? Нет никого (достойного), кроме Зосимы и подобного ему”. Потом начал и сих осуждать и говорить: “Нет никого (достойного), кроме Макария”. Спустя немного начал говорить: “Что такое Макарий? Нет никого (достойного), кроме Василия и Григория”. Но скоро начал осуждать и сих, говоря: “Что такое Василий и что такое Григорий? Нет никого (достойного), кроме Петра и Павла”. Я говорю ему: “Поистине, брат, ты скоро и их станешь уничижать”. И поверьте мне, чрез несколько времени от начал говорить: “Что такое Петр? и что такое Павел? Никто ничего не значит, кроме Святой Троицы”. Наконец возгордился он и против Самого Бога и таким образом лишился ума»^[9]. Авва преподнес своим читателям и пагубный пример лжесмирения, которое служило маской презрения к братиям: «В общежитии… был один брат, которого я никогда не видал смутившимся, или скорбящим, или разгневанным на кого-либо, тогда как я замечал, что многие из братии часто досаждали ему и оскорбляли его… Однажды отвел я его в сторону и, поклонившись ему, просил его сказать мне, какой помысл он всегда имеет в сердце своем, что, подвергаясь оскорблениям или перенося от кого-либо обиду, он показывает такое долготерпение. Он отвечал мне презрительно: “Мне ли обращать внимание на их недостатки или принимать от них обиды, как от людей? Это – лающие псы”»^[10].

Наставления аввы Дорофея носят прагматический и педагогический характер, в них много практических и даже бытовых советов относительно поста, молитвы, послушания, в то же время за этими его рекомендациями стоит безукоризненно точное богословие, аутентично православная антропология. Авва Дорофей вновь и вновь повторяет мысль о том, что человеческая природа в ее первозданном состоянии лишена порока и что страсти, овладевшие душами прародителей вследствие их непослушания воле Божией, противоестественны: «По естеству Бог дал нам добродетели. Страсти же не принадлежат нам по естеству, ибо они даже не имеют никакой сущности или состава… но душа, по сластолюбию уклонившись от добродетелей, водворяет в себе страсти и укрепляет их против себя»^[11]. Поэтому аскеза – это не насилие над собственной природой, но средство освобождения истинной природы души от овладевших ею враждебных страстей.

Одной из главных пружин подвижничества служит страх Божий. Комментируя слова апостола Иоанна Богослова «Совершенная любовь изгоняет страх» (1 Ин. 4: 18), авва Дорофей учит, что бывает два разных страха: «один первоначальный, а другой совершенный… Например, кто исполняет волю Божию по страху мук, тот… еще новоначальный: ибо он не делает добра для самого добра, но по страху наказания. Другой же исполняет волю Божию из любви к Богу… Сей-то имеет истинную любовь… И эта любовь приводит его в совершенный страх, ибо таковой боится Бога и исполняет волю Божию уже не по (страху) наказания… но потому, что он… вкусив самой сладости пребывания с Богом, боится отпасть, боится лишиться ее. И сей совершенный страх, рождающийся от этой любви, изгоняет первоначальный страх: посему-то апостол и говорит: совершенная любы вон изгоняет страх»^[12].

Путь к совершенной любви проходит чрез отсечение греховного своеволия, поэтому для подвизающегося столь необходимо подчинять собственную волю духовному руководству: «Никогда, – пишет авва Дорофей, – не попускал я себе повиноваться своему помыслу, не вопросив (старца). И поверьте мне, братия, что я был в великом покое, в полном беспечалии, так что я даже и скорбел об этом… ибо слышал, что многими скорбями подобает нам внити в царствие Божие (Деян. 14: 22) и видя, что у меня нет никакой скорби, я боялся и был в великом недоумении, не зная причины такового спокойствия, пока старец не объяснил мне этого, сказав: не скорби, ибо каждый предающий себя в послушание отцам, имеет сей покой и беспечалие. Постарайтесь же и вы, братия, вопрошать и не надеяться на себя. Познайте, какое в сем деле беспечалие, какая радость, какое спокойствие»^[13]. Венцом подвига является богоподобное бесстрастие, вводящее в вечную жизнь со Христом.

Творения аввы Дорофея оказали влияние на аскетических писателей последующих эпох: на его младшего современника преподобного Иоанна Лествичника, на преподобного Феодора Студита, который успешно опровергал версию о мнимой приверженности аввы Дорофея монофизитству, возникшую из-за того, что был другой монах, носивший имя Дорофея, известный как противник Халкидонского ороса, но он жил столетием раньше автора «Поучений». В своих творениях преподобный Феодор многократно цитирует авву Дорофея и ссылается на него.

Особенности богослужения второй половины VI века

Лавра святого Саввы Освященного

Авторитет монастырских подвижников и монастырей во второй половине VI века продолжал расти. Это влияние обнаруживалось в разных сферах церковной жизни, в том числе и в богослужении, и в этом отношении особенно выдающуюся роль играли монастыри Святой земли. Именно там, в Иерусалиме и в монастырях Палестины, в особенности в Лавре преподобного Саввы Освященного, складывается Иерусалимская богослужебная традиция, преемственно связанная с богослужением первых христиан.

Иерусалимский обряд известен лучше других современных ему обрядов. «В отличие от большинства древних литургических традиций… для Иерусалимского богослужения известен достаточно полный корпус богослужебных текстов уже V–VII веков, содержащихся в богослужебных книгах иерусалимского происхождения, которые сохранились как в греческом оригинале, так и в переводах на армянский и грузинский языки»^[14]. Святая земля служила притягательным центром для паломников из всего христианского мира. Именно этим объясняется влияние иерусалимского обряда на богослужение, которое совершалось в других регионах Римской империи – на Востоке и Западе, а также за ее пределами – в Ирландии, Иране, Эфиопии.

Наряду с Иерусалимским обрядом на Востоке употреблялись также близкие к нему другие обряды: Антиохийский, Каппадокийский – оказавший значительное влияние на армянское богослужение, и Константинопольский, основу которого составил богослужебный обряд Великой церкви – храма Святой Софии. «Годовой круг богослужения регламентировался константинопольским лекционарием доиконоборческого периода… рождественско-триодная структура которого была сходна со структурой иерусалимского лекционария»^[15], но «в константинопольской традиции сформировался свой набор евхологических текстов, отличный от иерусалимского. В его состав входили молитвы Литургий святителей Василия Великого и Иоанна Златоуста, служб суточного круга и чинопоследований таинств»^[16]. Впоследствии из синтеза родственных иерусалимской и константинопольской литургических традиций вырос византийский богослужебный обряд.

На Востоке сложились и другие богослужебные традиции, принципиально отличающиеся от Антиохийской, Иерусалимской и Константинопольской, а именно Александрийская и Восточносирийская. Александрийская традиция, оказавшая в свое время значительное влияние на Римский обряд, под влиянием Константинополя пресеклась в православных церквях Египта, где ее вытеснил византийский обряд, но она сохранилась у коптов и в Эфиопии, а Восточносирийский обряд, который был в употреблении за восточными границами Римской империи – в Иране, ныне составляет основу богослужения у несториан, а также в униатских Халдейской и Сиро-Малабарской церквах.

На Западе, несмотря на тенденцию к унификации церковного устройства, церковной дисциплины и богослужения, проявившуюся уже в V столетии, особенно при папе Геласии, сохранялись разные богослужебные традиции, из которых Римская была лишь самой влиятельной, но в VI веке еще не самой распространенной. Древний Рим был полиэтническим городом, и он оставался таким в раннехристианскую эпоху. В нем жили разноязычные христиане, среди которых, однако, преобладали носители не латинского, но греческого языка, так что и богослужение в столице империи во времена гонений совершалось в основном на греческом языке. Массовая христианизация римлян относится уже к эпохе после издания Миланского эдикта, в связи с чем произошел постепенный переход к преобладанию в богослужении латинского языка.

Богослужение Рима сближала с иерусалимской традицией и стациональная система

Была еще одна черта в богослужении Рима, которая сближала его с иерусалимской традицией, – это стациональная система, когда богослужение в определенной последовательности совершалось в разных местах города и в разных храмах. И в Иерусалиме, и в Риме эта особенность связана была с паломничеством христиан, приходивших поклониться их святыням: в Риме покоились мощи апостола Петра и многочисленных мучеников. Прототипом христианских церковных процессий – крестных ходов – в Риме послужили триумфальные помпы императоров языческой эпохи, которые, однако, совершались для прославления не военачальников и правителей, но Христа Царя. Папа Григорий Великий утвердил места стояния на каждый день богослужебного календаря. Среди них были Латеранский кафедральный собор, Ватиканская базилика апостола Петра, церкви Святого Креста Иерусалимского и мученика Лаврентия, Либериева базилика, позже названная Санта Мария Маджоре. Стациональные дни были позже отражены в Римском миссале. Папе Григорию традиция усвояет и составление чинопоследования римской мессы, анафора которой близка александрийской, хотя действительная история ее формирования была достаточно сложной. Совершение часов в римском обряде и суточного круга богослужений в целом сложилось под влиянием устава преподобного Бенедикта Нурсийского, который применялся в основанном им монастыре в Монте-Кассино и в других обителях, заимствовавших его устав.

Латеранский собор, Рим

Римский устав влиял на иные литургические традиции, существовавшие в Италии и на Западе, но в VI веке местные Церкви сохраняли богослужебное своеобразие. В строгом соответствии с Римским уставом богослужение совершалось в субурбикарных епархиях. Значительное сходство с римской литургической традицией имело богослужение Карфагена и Африканской Церкви. Но в городах Северной Италии употреблялся иной богослужебный обряд, который сложился в Милане и который поэтому так и называется Миланским, или чаще Амвросианским – в честь Амвросия Медиоланского, потому что первые сведения о нем содержатся в творениях этого святителя. Подвергавшийся впоследствии унификаторским исправлениям в сторону сближения с римским ритуалом, он все же сохранился в церковном употреблении и поныне в церквях Милана и других городов Ломбардии. По своему характеру Амвросианский обряд представляет собой синтез особенностей римской и галликанской традиции, которая в середине I тысячелетия была самой распространенной на Западе, охватывая обширную территорию Галлии, ставшей Королевством франков. Ее особой разновидностью были литургические традиции Испании и – со значительными местными особенностями – Ирландии.

Несмотря на ряд спорных вопросов в основном юрисдикционного и дисциплинарного характера, христианский Восток и христианский Запад в VI веке сохраняли вероисповедное единство и евхаристическое общение в лоне Единой Кафолической и Православной Церкви.

Литургия по важности своей превосходила все иные события из государственной, общественной и частной жизни

Богослужение совершалось в храмах: кафедральных, приходских, монастырских, мученических, куда приходили паломники, чтобы поклониться мощам свидетелей веры. За Литургией совершалось таинство Евхаристии, которое по важности своей превосходило все иные события из государственной, общественной и частной жизни.

В эпоху Юстиниана это стало очевидной истиной для значительного большинства ромеев и латиноязычных римлян, для эллинизированных и латинизированных потомков варваров, для коптов, сирийцев, армян – граждан Римского государства и подданных императора. Язычники не вымерли без остатка и не были изгнаны за пределы империи, но в VI веке это были уже маргиналы, утратившие надежду на реванш, смирившиеся с тем, что время работает против них. Многобожники обретались еще среди крестьян, живших в изолированных высокогорных деревнях; поклонниками древнего паганизма оставались упрямые оригиналы из потомков старинных сенаторских фамилий, робко фрондировавших и ностальгировавших по известным им из книг и семейных преданий временам Траяна и Августа, и последние из эпигонов неоплатонизма, окопавшиеся в Афинской академии. На грекоязычном востоке империи, который и составлял ее ядро, слова «ромеи» и «христиане» в расхожем употреблении стали синонимами, а слово «эллин», обозначавшее язычников, по преимуществу уже не носителей эллинского, но варварских языков, приобрело тогда негативное и почти бранное звучание. Из примерно 30 миллионов жителей империи после ее восстановления при святом Юстиниане язычников в конце его правления оставалось не больше 1 миллиона; вероятно, приблизительно такой же была и совокупная численность евреев и самарян.

Ромеи и латиноязычные римляне регулярно, по возможности – в каждый воскресный день, приходили в храм на богослужение, любили церковные службы и не жалели ни личных, ни муниципальных средств на храмостроительство. И если иные из расходов имперской казны, например на содержание армии, которая рекрутировалась в основном из варваров, на войну с Персией, на подкуп варварских королей и герцогов, шейхов и ханов и их продажных и жадных слуг, вызывали ропот в народе, то употребление средств фиска на храмостроительство благочестивый народ искренне одобрял.