«Можно проиграть сражение, но надо стремиться выиграть войну»

«Самое главное для бойца – это умение вовремя преодолеть страх, не дать ему тебя схватить, зажать в тиски. Чтобы ты понял: да, это страшно, да, это, может быть, последний миг твоей жизни, но он должен быть таким мощным, таким ярким, таким красивым…»

Слова эти сказаны не опытным бойцом и не генералом, а священником, который знает, что такое война и команда «В атаку!» совсем не понаслышке. Протоиерей Андрей Немыкин – настоятель храма святых равноапостольных Константина и Елены г. Новочеркасска, руководитель отдела по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями Ростовской-на-Дону епархии. Батюшка на первый взгляд ничем не отличается от других священнослужителей: ряса, священнический крест и очки. Однако в особые дни отец Андрей надевает ордена и медали, полученные им за участие в боевых действиях во время Чеченской кампании. Он – первый священник в Ростовской области, кто отважился отправиться в «горячие точки», чтобы поддержать наших воинов на поле битвы.

Протоиерей Андрей Немыкин с бойцами спецназа (Шатой)

На войне как на войне

– Отец Андрей, как вы впервые оказались в месте вооруженного конфликта?

– Меня «позвал» мой покойный друг Георгий Писарев – офицер пресс-службы Северокавказского округа внутренних войск. Когда началась вторая Чеченская кампания, были опять большие потери, он мне сказал: «Бойцы спрашивают: а почему наши батюшки не приезжают? Нам тут тяжело, хоть бы поддержали, помолились тут за нас, с нами…» Я подумал: а почему бы и нет, если раньше было духовенство полковое? И мы решились на такую авантюру. Ну, реально, конечно, в боевых действиях только я – ума хватило – принимал участие…

– Как именно?

– Ой, по-всякому. В том числе и с автоматом в руках. Владыка Пантелеимон, тогдашний наш епархиальный архиерей, когда услышал мой рассказ об обстановке, махнул рукой, сказал: «Смотри сам. Но учти: если сам кого-нибудь убьешь, будешь запрещен в священнослужении».

По милости Божией никого не убил и уже более 20 лет несу свое служение Богу и людям.   

Протоиерей Андрей Немыкин

– А как вы пришли к вере, к мысли избрать священничество? Кто оказал на вас особое влияние?

– Если бы мне 25 лет назад, когда я был студентом Новочеркасского политехнического института, сказали, что я стану священником, я бы очень удивился. Веры тогда у меня не было, но мне было интересно: все-таки нам говорили одно, а вокруг себя я видел другое. Нам говорили, что религия – это удел, как сейчас принято говорить, маргиналов, людей заблудших, но я, когда уже стал немножко приходить в «меру возраста совершенна», стал наблюдать, что в храм ходят не только старухи и старики. Да и те старики, с которыми я начал общаться, просто потрясли меня: люди были опытные, прошедшие войну, их нельзя было назвать невежественными, забитыми, задавленными… И эти стереотипы, которые создавали у нас в головах, стали постепенно рушиться.

Потом была встреча с отцом Модестом (Потаповым), сейчас уже покойным, – человеком, который обладал настоящим даром любви к людям. Именно он благословил стать священником.

– Итак, вы приехали в воюющую армию. Сложно было находить контакт с бойцами?

Надо с бойцами жить одной жизнью: они подвергаются риску – тоже подвергаться риску, идут в атаку – с ними идти в атаку

– Когда я там оказался, то увидел, что в принципе и делать-то ничего особо не надо. Надо просто быть с ребятами, жить с ними одной жизнью. И если они подвергаются риску – тоже подвергаться риску. Если они идут в атаку – с ними идти в атаку. Если они отступают – с ними отступать. То есть, как говорил апостол Павел, «с плачущими плачьте, со смеющимися смейтесь». Вот так и я старался поступать.

Конечно, в моменты, когда можно было поговорить, беседовали по душам. Сначала долго ребята привыкали, потому что им это было тоже в диковинку.

Ассиновская, граница Ингушетии и Чечни

– Вы носили священнические одежды или военную форму?

– Рясу я снял буквально на второй день. Первый день я еще в ней покрасовался, а потом ко мне подошел разведчик один и говорит: «Святой отец, мы, конечно, не против этих ваших всех нарядов, но знайте, что, во-первых, вы хорошая мишень: тут ребята сидят на пригорке, всё пасут, а мы на равнине – в любой момент пуля прилетит. А во-вторых, мало того, еще кого-нибудь рядом с вами ухлопают. Давайте вам чего-нибудь подберем из одежки…» «Ну, давайте», – говорю.

А когда находился уже непосредственно в лагере, на территории, освобожденной от боевиков, там надевал подрясник.

– Известно, что среди наших бойцов, задействованных в Чеченской кампании, были не только русские, но и татары, башкиры – то есть мусульмане. Как складывались отношения с ними?

– Ребят-мусульман было много. Подходили тоже, разговаривали, но никаких споров у нас не возникало, не до того было, а говорили просто о жизни. Они такие же живые, такие же люди, так же переживают, так же любят, так же страдают.

Никогда не забуду, как однажды приехала мать погибшего лейтенанта Яфарова Джафяса, Героя России. А я в тот трагический день как раз был с ним в бою, он погиб метрах в 150 от нашей группы. Она подошла ко мне и говорит: «Я хоть и мусульманка, но очень благодарна за то, что вы храните память о наших детях-мусульманах. Огромное вам материнское спасибо от всех».

«Страх – это естественное человеческое чувство»

– Отец Андрей, скажите, не мучило ли чувство страха?

– Да мне и до сих пор бывает страшно. Но там забываешь. А вот ехать туда бывает страшно, честно говоря. Едешь – всегда думаешь: ну куда меня несет? зачем мне это надо? Уже и возраст, и внучка уже родилась… А с другой стороны, пока жив, пока руки-ноги есть, пока можешь благовествовать – благовествуй.

Подходят мальчишки, которых ты даже не знаешь, а они видели фотографии, например, слышали рассказы и спрашивают: «Батюшка, а вы с нами поедете? Мы в командировку в первый раз…» «Ну, поеду, конечно», – говорю. Еду, а они ко мне подходят в эшелоне, в поезде, задают вопросы. Стараюсь их приободрить, внушить ту веру, которая помогает, как говорится, и горы переставлять.

– Когда из первой командировки вернулись домой, чувствовали какую-то перемену в себе?

Самая тяжелая мысль, которая сверлила: чтобы не постыдно умереть

– Нет, в первый раз нет. Эйфория была: всё так прошло гладко, спокойно. А вот вторая командировка… Там реально потрепало: бои в Комсомольском, на исходе моей командировки контузия была, другие неприятности… Хотя как «неприятности» – слава Богу, живой, чего бубнить. Вот тогда в какой-то момент мне стало уже всё равно: убьют меня, не убьют. Была только одна мысль – в плен не попасть. Было ощущение такое: не вернусь. Подумал-подумал: ну, хороший, наверно, день для смерти. А может, и не очень хороший… Самая, наверное, тяжелая мысль, которая сверлила: чтобы не постыдно умереть. Мы же молимся во время богослужения о «кончине мирной, непостыдной и добром ответе на Страшнем Cудилище Христове». И вот я думаю: Господи, а что ж я скажу-то? Кого-то я привел к Богу, а кого-то вдруг соблазнил или отвратил? Вот это было страшно – что ты можешь погибнуть, а своего предназначения до конца не выполнил.

Ингушетия, молитва в походной часовне

А страх – это естественное человеческое чувство. Никуда от него не денешься. Страшно было летать на вертолетах, и до сих пор страшно. Страшно на броне ездить – потому что в любой момент подрыв или обстрел, а ты сидишь, как воробей на ветке, всем пулям открытый. Страшна даже не смерть – это мгновение, – а вот покалечат руку или ногу, или обе руки, обе ноги… Сколько я в госпитале ребят с оторванными руками, ногами, крестил, исповедовал и причащал… Вот это самое было тяжкое, когда я понял, что нервы у меня никуда уже. После этого я стал понимать людей, которые слетали с катушек после таких командировок. Уходили в запой или еще более экстремальные выходы искали… Я понял, что мой долг – и им помогать в какой-то мере.

– Как им можно помочь?

Если Бог не уврачует твои раны, то никто не уврачует – ни психолог военный, ни психиатр

– Я понял, что если у человека слабая вера, то, конечно, он может сломаться и, чаще всего, ломается. Только вера, надежда и любовь – вера в Бога, надежда на лучшее, любовь к ближним своим, ради которых ты всё это делаешь, трудишься, – помогают тебе всё это преодолеть. Только с Божией помощью преодолеть это можно, не своими слабыми силами – только с помощью Божией благодати. И если Бог не уврачует твои раны, то никто не уврачует – ни психолог военный, ни психиатр. Тем более не водка и не наркотики – это всё только усугубляет, загоняет проблему внутрь, и ты как котел, в котором давление увеличивается, а выпуска пара нет. Стакан, другой, третий – и вроде бы пошло расслабление… Какое там расслабление? Я сам был в этой ситуации, где-то месяца два у меня с этим были серьезные проблемы после контузии, сам не рад был. Потом как-то отпустило – после третьей командировки.

– А бывает такое, что ехать ну никак не хочется?

– Да. В третью командировку страшно было ехать. Я себя в вертолет буквально заталкивал, пинками. У меня мысль была такая… вылет уже, расписки, всё, и офицер задает мне вопрос: «Святой отец, вы летите?» (Я им объяснял много раз, что у нас не принято обращаться к священнику «святой отец», а потом рукой махнул: пусть я буду святым отцом, ладно.) И вот тогда мысль мелькнула: скажу, что заболел, что-то мне плохо, то ли зуб, то ли воспалилось что. Соврать можно было, и в принципе нормально бы всё прошло, никто и не заметил бы. Но в какой-то момент мне стало вдруг ужасно стыдно. Подумал: ребята там ждут, наобещал с три короба, что вернусь, что буду с ними до конца. И вот буквально силком себя заставил: плохо мне, но полечу. И вот с тех пор езжу, и езжу, и езжу…

– Сколько у вас было командировок?

– Больше двадцати.

– И еще будете ездить?

– Ну, пока жив, пока здоровье позволяет, буду.

«Радость я испытываю постоянно!»

– А какие-нибудь яркие положительные впечатления у вас остались от этих поездок?

Яркие впечатления? Крещение Господне в Урус-Мартане!

– Конечно! Крещение Господне в Урус-Мартане, когда устроил я купание и себе, и личному составу. Холодно было. Стояла группа офицеров управления дивизией, командир дивизии, генерал… Я воду освящаю, снимаю китель – и на себя ведро воды выливаю. Они: «Ох! Силен батя!» Я говорю, мол, сейчас вас тоже укреплю – и давай поливать… (Смеется.) Ко мне потом ребята подходили, говорили: «Слушай, мы думали, заболеем после этого – никто не заболел». Я потом был в санчасти дивизионной, врач сказал, что не было ни одного обращения, хотя они специально прошлись, спрашивали жалобы на здоровье. Наоборот, сказал, и те, кто болел, выздоровели.

Ингушетия, молитва в походной часовне

– Поначалу всё было бурно, со слезами, с выяснением отношений. Потом стало как рутина, обыденно. Жена научилась внешне не показывать, никак не проявлять своей тревоги, хотя я приезжаю домой – лампада горит, молитвослов, видно, что терзают, пока меня нет. Молятся и ждут!

С телефонными звонками сейчас проще, а были времена, когда вообще никакой связи не было. Только спутниковый телефон у командира подразделения, и то лимитированный. Но вы же знаете женщин. Я ей говорю: «У меня тридцать секунд! Только самое главное!» А она мне начинает все новости выкладывать. Командир: «Отец Андрей! Ты меня уже на пять тыщ выставил!» Я говорю: «Всё, отбой», а она: «Подожди-подожди!..» Командир смеется: ладно, пусть говорит, что-нибудь придумаем…

– А есть моменты, за которые вы испытываете если не гордость, то радость?

– Радость я испытываю постоянно! Дело в том, что уже есть и ученики мои, которые учились когда-то в духовном училище, а сейчас достигли каких-то высот, и встречи у нас бывают. И радость от того, что человек помнит, как я крестил и венчал, какие слова говорил. Радость от того, что жизнь жительствует, от того, что каждый год мы, как говорится, «радостью друг друга обымем» и произносим самые замечательные слова: «Христос воскресе!» Радость от того, что Господь с нами. Бывают, конечно, и моменты, когда от бессилия просто опускаются руки. Когда ты видишь, что потерпел поражение на этом поле брани. И сам оказался не на высоте, и человека какого-то подвел или не спас от беды. Но потом вспоминаешь: «сила Божия в немощи совершается». И опять благодать врачует, вразумляет и наставляет. Поэтому можно проиграть сражение, битву, но надо стремиться к тому, чтобы выиграть войну.