«Я больше не могла убивать детей»

Бонни МакКлори оставила свою работу после того, как однажды при солевом аборте «приняла роды» мертвой восьмимесячной девочки.

В мае 2015 года Палата представителей (нижняя палата Конгресса) США проголосовала за запрет делать аборты после 20 недель беременности. В 42 американских штатах уже запрещены аборты на определенной стадии беременности, а в 10 штатах – начиная с 20-й недели, когда плод, по мнению ряда современных ученых, начинает чувствовать боль. Если данный законопроект будет окончательно одобрен, то запрет распространится на все штаты.

Статья «Плоды зачатия» – это рассказ американской медсестры Бонни МакКлори, работавшей в больнице, где практиковалось искусственное прерывание беременности. Эта история появилась в малоизвестной книге «Спор об абортах: голос Техасского христианского университета», изданной в 2012 году. Бонни работала акушером-лаборантом в отделении родов и подготовки к родам «большого столичного госпиталя». Она выучилась на медсестру, а потом пошла на курсы, готовившие будущих медиков принимать роды. Иногда дети рождались живыми. В других случаях рождались мертвыми – жертвы солевых абортов, практиковавшихся в госпитале.

Солевой аборт представляет собой следующую процедуру: женщине непосредственно в брюшную полость шприцем с длинной иголкой вводят едкий солевой раствор, который попадает в околоплодные воды, окружающие ее ребенка. Этот метод аборта на поздних сроках беременности производится для того, чтобы отравить ребенка солевым раствором – плод погибает от него в течение нескольких часов. Затем стимулируются роды, и женщина «рожает» мертвого младенца. Но иногда в результате такого аборта дети рождаются живыми. Последнее обстоятельство, а также риск для здоровья женщины в результате солевой инъекции привели к тому, что в 1990-е годы многие медики отошли от практики совершения солевых абортов.

Бонни МакКлори рассказывает, что в своей группе на акушерских курсах она была единственной противницей абортов.

«В классе меня называли индивидуалисткой. Я была категорически против прерывания беременности. К такому убеждению привел меня мой жизненный опыт: я случайно забеременела в 17 лет и стала матерью в 18. Никто из тех, кто учился со мной, так и не стал родителем, и лишь один человек состоял в браке. А у меня к тому времени уже родилось двое сыновей и был за плечами распавшийся брак. Весь первый триместр нашего обучения нам, как студентам-практикантам, приходилось наблюдать за процедурой абортов с галереи операционной. Но похоже, что моих сотоварищей это нисколько не волновало. Я сидела с ними, и у меня из глаз лились слезы, покрывая пятнами мой белый хлопковый халат. Все же остальные болтали о том, как красив врач-ординатор, совершающий процедуру, и какой счастливой после этой операции будет жизнь лежащей пациентки-подростка. Я боролась с тошнотой, когда следила за тем, как этот “красивый врач-ординатор” собирал всё то, что извлекал из лона юной пациентки, и проверял, не осталось ли чего-нибудь. Мои сокурсники отворачивались при виде маленькой горки красной от крови плоти в небольшом металлическом тазу. Они также не хотели замечать и моей горькой реакции на всё это».

Сердце больно сжималось, когда врач протягивал мне тазик с крошечным, но хорошо сформировавшимся мертвым младенцем

Бонни была очень подавлена безразличным отношением тех, с кем она училась. Позднее «акушерам-лаборантам» (так их называли) дали задание помогать в проведении солевых абортов. Бонни МакКлори рассказывает: «Нашей обязанностью было помогать пациенткам, пришедшим на солевой аборт, в процессе их “родов”, пока врач принимал мертворожденного младенца. Никто из моих коллег не любил эту работу. Они пытались подходить к этому рационально – как к праву женщины “на выбор” во время беременности. Но у меня ужасно сжималось сердце каждый раз, когда врач протягивал мне этот тазик с лежавшим в нем крошечным, но хорошо сформировавшимся мертвым младенцем, который был весь в крови. Я тоже пыталась мыслить рационально и успокаивать себя, что я не сделала ничего, что послужило смерти этого маленького человечка. Я просто “зачищала” последствия этой процедуры. Так я утешала себя и мирилась с ситуацией».

Госпоже МакКлори приходилось бороться со своей совестью, так как работа требовала, чтобы она всё чаще и чаще присутствовала при абортах в качестве ассистирующей медсестры. «В нашем отделении солевые аборты становились всё более частыми. Пытаясь справиться с собой, я решила прочитать подробное описание процесса абортов, надеясь (хотя надежды почти никакой и не было), что это окажется не столь ужасным, как рисовало мне мое воображение. Да, действительно, процесс оказался не таким, как я его представляла, – он оказался еще ужаснее. Сначала доктор вводит местный анестетик в брюшную полость пациентки. Затем в матку через онемевшую область брюшной полости вводится длинная иголка. Из матки выкачивается довольно большое количество околоплодной жидкости и заменяется на гипертонический солевой раствор. Гипертонический раствор действует так, что клетки плода начинают взрываться. Вскоре наступает смерть, но перед этим ребенок бьется в предсмертных конвульсиях, испытывая страшные муки. Иногда “матери” чувствуют эти конвульсии – в зависимости от срока беременности».

Отравленный солевым раствором, ребенок бьется в предсмертных конвульсиях, испытывая страшные муки. Иногда “матери” чувствуют эти конвульсии

Бонни описывает одни весьма страшные «роды»: «Обычно роды при солевых абортах проводились с участием доктора из-за возможных осложнений во время процедуры. Как правило, дети выходили ножками вперед. Порой извлечение головки плода усложнялось, потому что шейка матки могла сжаться вокруг головки, не давая ей пройти. Однажды я увидела, что доктор потянул тельце младенца так сильно, что оторвал его от головки. Конечно, плод к тому времени был уже мертв, но врач находился, видимо, в таком же ужасе, как и я, – видела это по его глазам поверх синей маски».

Большинству пациенток давали сильные седативные препараты. Они почти ничего не сознавали, когда их мертвых малышей бросали в металлический таз. Но были и такие, кто оставался в полном сознании: «У пациенток, отказавшихся от успокоительных, была разная реакция на аборт, большинство вели себя возбужденно, некоторые впадали в истерику. Кое-кто спрашивал про пол своего плода. Никто из них не смотрел на закрытый полотенцем таз с мертвым телом их абортированного младенца».

В обязанности Б. МакКлори входило принятие тел мертвых младенцев и отправление их в патологоанатомическую лабораторию, где их затем рассекали. «“Зачистка” означала помещение плода в белый круглый картонный контейнер вместимостью 1 галлон – похожие контейнеры можно увидеть в магазинах, продающих мороженое. Я должна была наклеить на коробку один из идентификационных стикеров матери и поставить ее в “рефрижератор для образцов”, а когда ее потребуют в патологоанатомическую лабораторию, отправить туда. Иногда мне против своего желания приходилось выполнять работу акушерки и помогать появлению на свет этих мертвых крошечных живых существ – это происходило, когда я заходила в предродовую палату и видела, что там нет врача, а плод уже наполовину появился… Я также могла определить пол плода. Они каждый раз были полностью сформировавшимися, даже если ростом не превышали 12,5–20 сантиметров. Я ненавидела эту работу…»

Госпожа МакКлори, возможно, не любила свою работу, но справлялась с ней прекрасно. Она продолжала работать в госпитале и подходила рационально к своей роли в процедуре абортов… Но один произошедший с ней случай полностью изменил взгляд медсестры на то, чем она занималась.

Она закричала: “Это малыш! Мой малыш, мой малыш!”

Однажды ей нужно было позаботиться о поступившей в госпиталь девочке-подростке, которая вот-вот должна была родить после солевого аборта. «Помню, я посмотрела в ее карточку, и там было отмечено, что срок беременности составляет менее 20 недель… Я взяла свой небольшой “родовой комплект” и направилась в предродовую палату. Мы не клали в родильную палату для такой операции, как аборт. У меня даже не было времени представиться и тем более проверить основные показатели организма пациентки – всё говорило о том, что она скоро родит. Я нажала на кнопку “вызова помощи”, открыла свой набор, надела стерильные перчатки и… помогла появлению на свет мертвой девочки весом 4 фунта (около 2 кг) и ростом 15 дюймов (чуть менее 40 см), с волосиками по всей голове. Инстинктивно попыталась спрятать эту уже “взрослую” девочку от пациентки, но она увидела ее и закричала: “Это малыш! Мой малыш, мой малыш!” Сегодня дети, “планово” рождающиеся при весе в 4 фунта, обычно выживают с минимальными проблемами здоровья или совсем без таковых. Я сама родилась недоношенной и весила 4 фунта 8 унций (около 2,5 кг), чуть больше этой малышки. Я была одним из самых старших родившихся раньше срока малышей, помещенных в реанимацию, где провела первые несколько месяцев своей жизни». Пришедший вскоре доктор резко приказал Бонни отнести «объект» в подсобку. Бонни отошла, а врач вколол пациентке сильнодействующее наркотическое средство, от которого ее бурные рыдания стихли и превратились во всхлипывания. Девочка была слишком большой (она, как оказалось, родилась после восьми месяцев беременности!) и не помещалась в обычный контейнер, использовавшийся для этой цели. Увидев это, старшая медсестра велела Бонни взять специальный саван для детей, обмыть малютку, одеть ее и отправить в морг.

Б. МакКлори так описывает эту девочку: «Она была красивой даже мертвой. Я аккуратно обмыла и обтерла ее, стараясь не повредить ее кожу. На ее шелковистых светлых волосах появились завитки, когда я их омыла. У нее были длинные ресницы, высокие скулы и небольшая ямочка на подбородке. Пальцы на руках были длинные и изящные, с точечками крошечных ноготков на концах. Одев и промаркировав ее, я условно ее крестила. Знала из документов, что ее мать – католичка. Я взяла ее в свою согнутую в локте левую руку, напротив сердца – как брала своих собственных детей – и окропила ее холодный лобик несколькими каплями воды. Мои слезы смешались с водой, когда я это делала. “Если ты только в состоянии принять это таинство, то я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь”. Потом я обняла ее, рыдая, и, как это бы сделала любая мать, напоследок поцеловала в макушку ее маленькой головки. Я понимала, что это единственный поцелуй, который она получит». Затем Бонни взяла документы у администратора и пошла к лифту. «По пути я услышала, что одна женщина спрашивает администратора, как ей увидеть свою дочь. И женщина называет имя моей пациентки. Я на миг остановилась и мельком взглянула из-за плеча, кто это. Увидела хорошо одетую супружескую пару, обоим за сорок. На длинных-длинных пальцах женщины было несколько бриллиантовых колец; у мужа же были светлые вьющиеся волосы и ямочка на подбородке… К моему горлу подступило что-то такое, что я напрягла все свои силы, чтобы не закричать. Вот пришел лифт, я благополучно закатила туда кювету, нажала кнопку “Первый этаж” и доставила малышку в морг. Молодой дежурный (родом с Ямайки) кротко поднял сверток с кюветы и, пока я расписывалась в журнале морга, произнес своим певучим голосом жителей островов: “Вот, Бог забрал еще одного Своего ангелочка на Небеса”. Я ответила: “Да, забрал ”».

“Доктор всё прекрасно знал. Он сделал так специально. Ведь родители этой девушки – его близкие друзья”

Почему же девочку абортировали на таком позднем сроке? Бонни это вскоре узнала. «Я возвратилась в отделение родов и подготовки к родам. Тут старшая сестра позвала меня к себе в кабинет – узнать, всё ли со мной в порядке. Я тут же спросила у нее: “Нэнси, как же мог доктор спутать 8-месячного ребенка с 18-недельным?! Даже я, ощупывая живот беременной, ощущаю эту разницу!” Медсестра ответила: “Отвернись, дорогая!” Ее глаза были такими, будто она сейчас разревется. “Доктор всё прекрасно знал. Он сделал так специально. Ведь родители этой девушки – его близкие друзья. Больше не говори ни слова. Всё утрясется”. И я поняла, что она имела в виду: будет проведено заседание местной комиссии по расследованию врачебных ошибок, на котором коллеги ударят друг друга по рукам, как они делают, когда происходит врачебная ошибка, которая не приводит к судебному разбирательству. Еще я знала, что это чисто формальное собрание и ничего на нем выясняться не будет».

Дождавшись конца смены, Бонни написала заявление о своем увольнении. В ее сердце всё прояснилось. Ушли все рациональные доводы. Она больше не могла участвовать в абортах, хотя ее работа заключалась только в том, чтобы «зачищать» после этой процедуры (то есть уносить трупики детей в лабораторию).

Сейчас Бонни растит своих детей и консультирует женщин, имеющих проблемы в связи с незапланированной беременностью. Она отказывается работать медсестрой в клиниках или центрах, где делаются аборты. Это ей стоит карьеры, да и многие бывшие коллеги-подруги не поняли ее, отдалились и даже отругали… Но больше она никогда не участвовала в абортах.

В некоторых американских штатах до сих пор можно делать аборты вплоть до времени родов. В штате Нью-Джерси, например, женщина может сделать аборт в любой момент – когда захочет, когда найдет доктора, согласного совершить эту процедуру. Если законопроект, упомянутый в начале публикации, будет окончательно принят, то любые аборты (за исключением некоторых особых случаев) на поздних сроках беременности будут запрещены по всей стране.