Радио Радонеж. Эфир от 06.03.2015. Разговор о заупокойном богослужении

Начинается череда заупокойных богослужений. Вторая, третья и четвёртая субботы Великого поста посвящены этому. Давайте подумаем вот о чём: что мы можем знать о мёртвых, можем ли мы понять, хотя бы издали и отчасти, их состояние? У вас могут быть свои ответы, мой ответ: можем.

Чем отличается живой от усопшего? Живой человек, который жив и телом и душой — это человек, у которого душа оживляет тело. Тело, само по себе — это прах, тлен, — во что оно и превращается, расходясь в землю по составляющим по уходе души из тела. А человек усопший — это не человек, это душа без тела. Тело без души — это не человек, и душа без тела — это не человек. Человек — это душа вместе с телом. Сей живой союз смерть как бы рассекает и разъединяет острым скальпелем. Душа по смерти тела может жить сама по себе: тоскует, скорбит, но может. А тело без души жить не может: оно погребается в землю, поскольку оно из праха. Если бы это была шерсть, — как одежда, как свитер, как шинель из войлока, из кожи, — то оно бы висело в шкафу, но оно из праха земного и стремится стать тем, чем есть — прахом, — оно погребается в прах. А что душа?

Вот мы молимся об усопших: «Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих. Помилуй, Господи, прости им согрешения вольные и невольные». И прочее говорим мы в молитвах. Что же мы можем понять об этих людях, которые уже шагнули в эту бездну, разверстую вдали? Слова эти есть у Марины Цветаевой, она пишет: «Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали! Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли». И вот они шагнули и ушли. А что же нас с ними роднит? Представьте себе свои душевные боли при том, что тело ваше не болит: не страдает, не мучается, не изнывает, не утруждается зноем или холодом, болью или физическим трудом. От чего может болеть душа человека при том, что тело его не болеет? Например, стыд. Известен ли вам стыд? Знаю, что известен. Каждому человеку известно, как стыдно смотреть на тех, кто есть очевидец твоего позора. Вот тебя застали на месте преступления: как стыдно смотреть в глаза тем, кто знает о твоём грехе. Или ты говоришь о ком-то, что вот такой-то есть человек плохой, что он такой и сякой, и пятое-десятое. И вдруг открывается какая-то ширма и тот, о ком ты говоришь, вдруг приходит: он слышал всё, он стоял сзади, а ты его не видел. Как это страшно. Ты говорил о нём, его не видя, а оказывается он слышал тебя, и он здесь перед тобою. Стыдно? — Стыдно. Так мы говорим о Боге, не понимая, что Бог здесь. И вот потом вдруг Бог явит Себя здесь и ты думаешь: «Господи, вот я о Тебе так много говорил, а Ты здесь, и мне страшно и стыдно». Стыд — это то, что может жить в душе человека при том, что тело не болит, а душа ноет. Вот не болят у тебя ни руки, ни глаза, ни зубы, ни печень, ни сердце, ни ноги, ни суставы, ни сухожилия, но стыд в тебе есть и тебе плохо. Это то плохо, которое может быть у покойника, когда он ушёл из жизни. Душа живёт, в душе сохраняется стыд о прожитом, причём стыд работает ярко: вдруг снимается покров всех защитных слоёв души от мира, и совести от сознания. Между сознанием и совестью существуют некие слои покровов. Вот покровы снялись, всё: суеты нет, забот нет, плоти нет, работы нет, денег нет, еды нет. Ничего не надо, только ты и душа. И вдруг совесть начинает просыпаться, говорит: «Вот, вот, вот... Это всё твоё». Если вы знаете, что такое стыд, вы может понять, от чего мучаются души усопших за гробом. Стыд — первое. Второе — страх Суда, ведь Суд ещё не произошёл. Великий, страшный, окончательный Суд будет только потом произведён, когда Христос придёт на землю со славою судити миру всему, и мертвые поднимутся из гробов, и Господь разделит все народы, всё человечество, как пастырь отделяет овец от козлов. Вот только тогда будет окончательное слово Христа о человеке. Одним Он скажет: «Отойдите от Меня, проклятые». Другим скажет: «Придите ко Мне, благословенные». Вот страх ожидания наказания. Это понятно? Мы, нагрешивши как-то, со страхом ждём наказания, и это томительное состояние нам хорошо понятно. Вот мы вскрываем ещё одну грань того, что нам понятно о наших ближних и родных, которые ушли из этой жизни. Итак, первое — стыд, второе — страх, третье — разлука. Разлука, потому что мы много раз в жизни испытываем скорбь, подобную смерти. Например, сын уходит в армию, мать провожает его как на войну, будто хоронит его, но крепится, держится, плачет, крестит его, молится за него, обнимает его, но скорбит так, как будто он уходит так, что не вернётся. Прощается с ним, хотя надеется ещё увидеться. Здесь разлука растворена надеждой, но боль конкретная, боль живая. Умирает кто-нибудь из наших ближних и мы прощаемся с ним — вот конкретная разлука, «расставание — маленькая смерть». Вот разлучается семья, вот уезжает человек, к которому мы привыкли, без которого жить не можем — вот скорбь разлуки. Это та скорбь, которая тождественна скорби души, прощающейся со своим телом, с миром, со всем, что её окружало. Душа, покидая тело, покидая мир, скорбит как ребёнок без груди, как чайка над разорённым гнездом. Летает, жалобно кричит, хочет вернуться, а некуда вернуться: тело уже не способно эту душу принять. И вот душа мучается, мечется и скорбит от разлуки со всеми кто любит её и со всем, что любит она. Вот возьмите три эти вещи: стыд, страх, разлука. Это три состояния, которые должны быть понятны всякому человеку независимо от его телесного состояния. Вот не болит у вас, повторяю, ни глаз, ни сердце, ни печень, ни почки, ни грудь, ни рука, ни нога, ни какой сустав, но если вам страшно или стыдно или вы в разлуке, то душа ваша мучается, а тело, при этом, не болит. Точно так же, тело у мёртвого уже не болит, а душа человеческая мучается, потому что терзает её страх Суда и ответа за прожитую жизнь, стыд за содеянное и скорбь разлуки, которая конкретна и реальна. Уже в этих трёх вещах мы можем понять, чем мы похожи на покойников и почему мы можем им сострадать. Мы должны сострадать им молясь, потому что — что за молитва без сострадания? Апостол Павел пишет: «Молитесь за находящихся в узах, за больных, как такие, которые плоть имеют». Ты сам во плоти живёшь, ты — плотской человек. Если кому-то отрезают руку, гангреной заражённую, ты содрогаешься, потому что видишь, что у него рука такая же как у тебя. Тебе страшно от сопоставления себя с ним. Ты можешь по аналогии понять, что его боль — это твоя боль. Так же и здесь: мы можем многое понять о жизни усопших.

Был такой греческий философ, который сказал, — он не шутил конечно, но для нас сказал как бы шутя, — что о смерти мы не знаем ничего, потому что когда мы живы — смерти нет, а когда смерть пришла — нас нет. Такой хороший афоризм получился: я живу — смерти нет, а вот пришла смерть, я умер — уже и меня нет, о чём тут говорить. Но это не правда, потому что человек живёт и умирает, не мешая друг другу в этих состояниях: он живёт и умирает одновременно. Мы можем ещё живя, ещё в процессе жизни понять, что такое смерть. Познал это первым Адам. Сказал ему Господь: «Смертью умрёшь, если вкусишь от древа, которое запрещаю тебе есть». Он вкусил и познал себя обнаженным: получил некое знание о себе. Знание было стыдное, и он покрыл свои чресла смаковничными листьями. Вот вам стыд. Потом он спрятался в кустах. Господь спросил его: «Адам, где ты?» — «Я наг и скрылся». Вот тебе страх. Он спрятался, потому что чувствовал себя стыдно некрасивым и обнаженным от Божией благодати. Потом он потерял рай Божий и против рая сидел, видя его, и плакал, говоря раю: «Мой раю, сладкий мой раю. Я потерял тебя». Вот разлука тебе. Стыд, страх и разлука присутствовали ещё в грехе первого человека. И Адам умер тут же, хотя всё ещё ходил по земле, рожал детей, проводил по земле первую борозду, бросал в неё зёрна, смотрел, что она родит ему, принимал первые роды своей жены, потом вторые, потом третьи и далее, строил жилища, потел, ронял капли пота на нововспаханную землю, удивлялся этой жуткой жизни, которая его ожидает, вспоминал о том, что могло бы ждать его в раю, если бы он не потерял рай, и плакал ещё горче и горче. Он был уже мёртвый. Духом он обмер, хотя плотью жил и надеялся воскреснуть.

Смерть и жизнь сопутствуют друг другу, и весьма погрешил тот человек, который сказал, что пока мы живы — смерти нет. Смерть есть, пока мы живы, потому что мы разлучаемся друг с другом через неверность, измену, смерть, путешествия. И во время разлуки мы умираем, буквально, — это реальная смерть. Мы боимся, стыдимся, а это есть признаки настоящей смерти души. Посему дорогие братья и сестры, когда мы молимся об усопших, мы должны понимать то состояние, в котором они прибывают. Наша молитва — это молитва милосердия. Это всё равно, что бы мы пришли в больницу к больному. Вот ты сейчас здоров, но ведь ты же понимаешь, что ты можешь заболеть, и ведь ты прекрасно понимаешь, что ты же и раньше болел и к тебе тоже кто-то приходил. Вот тебе нужен материал перевязочный, тебе нужны лекарства какие-то, нужно просто тёплое слово, нужна молитва, нужен некий уход. Это всё было нужно тебе, когда ты был больной. Теперь больной — другой, а ты здоровый. Ты же понимаешь, что ему нужно. Точно так же мы имеем право и возможность понять, что нужно нашим усопшим, когда они уже ушли туда, а мы всё ещё остаёмся здесь. Им нужны от нас сострадание и молитва Богу жизни нашей: «Молитва Богу живота моего, реку Богу: Заступник мой еси, почто мя забыл еси...» Т.е. Бог живота моего, Бог жизни моей, Бог — Жизнодавец. Молитва Богу живота моего нужна тем, кто уже перешагнул за порог видимой жизни и невидимой. Сами они о себе уже не помолятся, они будут только ждать нашей молитвы. И вот, собираясь на богослужение в храм Божий, мы можем смело поминать своих усопших, а также усопших чужих: «Упокой, Господи, души от века усопших православных христиан, прости им грехи вольные и невольные, даруй им наслаждение вечных Твоих благих и Твоего сладкого Лица лицезрение». Молясь об этом, мы можем быть в полном сознании того, что с ними там происходит.

Ещё хочу вам сказать о том, что смерть есть некое благо. Страшный оборот речи, странные слова, но тем не менее. Было два особенных дерева в раю... Было много деревьев, и каждое давало плод, и плоды можно было есть. До сегодняшнего дня деревья богатеют: одно — бананом, другое — кедровым орехом, третье — вишней, четвёртое — сливой или абрикосом. Много всего можно есть с деревьев. Но было два дерева, которые не кормили человека, а особенно относились к нему: дерево познания добра и зла, запрещённое для вкушения — нельзя есть; и второе дерево — дерево жизни, от которого можно было вкушать. Адам ел его плоды, и дерево давало ему вечную жизнь: он был бессмертен, вкушая дерево жизни. Адам вкусил от дерева познания добра и зла — он был обманут, дьявол сказал ему: «Будешь как Бог». Т.е. вы будете как боги. Они съели, и вместо того, чтобы быть как боги, эти самозваные боги были голяком изгнаны вон из рая, припоясанные смаковничным опоясанием, возделывать землю, плакать, скорбеть и долго жить в надежде спасения. А про дерево жизни Господь сказал, что не вкусит теперь Адам от дерева жизни. Нельзя теперь ему, нарушившему заповедь, съевшему от дерева познания добра и зла, вкушать от дерева жизни. Иначе, если бы он ел от него, он был бы злом бессмертным. Адам вкусил запретное и стал злом, он причастился злу, он нарушил, он испортил свою жизнь нарушением заповеди. Если бы он в своём испорченном состоянии имел доступ к дереву жизни, то он был бы злом бессмертным, это был бы новый дьявол. Поэтому Господь одевает его немощью, умножает в нём болезни, осуждает его на смерть, чтобы Адам через смертную свою природу смирился и возвратился покаянием к Отцу. Дьявол бессмертен как дух, не раскаян и обречён вечному огню. Если бы он был плотен, был бы плотским существом, плотско-духовным, то болезнь плоти могла бы наставить его на покаяние. Но плоти у него нет, у него есть дух, и дух весьма гордый, возгордившийся без меры, покаяния нет в нём. Поэтому покаяться ему невозможно, а нам возможно, потому что мы — плотские люди. У нас есть дух, но дух этот хранится как сокровище в сосуде из глины, в хрупком немощном сосуде. И мы, страдая, вечно боясь разбиться на куски, каемся, и таким образом спасаемся через смертность, болезненность, немощность и свою худосочность. По сути, смерть есть некое тайное благо для человека, ибо лучше человеку смиряться, живя в этой скудельной хижине, которая скорбит и страдает, нежели гордиться как духу бессмертному, который как сатана гордый, и умирать вечной жизнью, и обрекать себя на вечное страдание. В смерти есть благо. Странно звучит, но в смерти есть благо, и благо весьма великое. А уже для того, чтобы спасти этого человека, сильно пострадавшего, Христос воплотился, вочеловечился, и умер нашей смертью для того, чтобы смертью Своею нашу смерть попрать и сущим во гробех живот даровать.

— Здравствуйте, отец Андрей. С вами говорит Николай. В чём разница между шеолом и лоном Авраама? Хотелось бы понять, чем они отличаются друг от друга и что произошло после смерти Христа, какие там произошли изменения?

Какой национальности будет антихрист, откуда он будет происходить?

Какие отношения у сегодняшних евреев к Христу, как они смотрят на Христа, какие у них настроения касательно Христа? Спасибо.

— Шеол — это, насколько мне известно, место, где тоскуют и печалятся праведные души, ждущие искупления. Там нет молитвы, нет радости, там только тягостное ожидание. Лоно Авраамово — это некое место покоя, о котором Господь говорит в притче о богаче и Лазаре. Я не думаю, что это о шеоле, что шеол и лоно Авраама — одно и то же; думаю, что это разные вещи. И может быть даже, лоно Авраама — это пророческое место будущего упокоения праведников, может быть. Не дерзну сказать об этом со стопроцентной уверенностью. Но может быть, Христос, говоря нам о будущем, изображает праведным место покоя как лоно, где они соберутся возле отца своего, который несомненно свят, несомненно праведен, несомненно Богу угодил. Шеол — это конкретное место, место пребывания душ праведников до воскресения Христова. Не только до пришествия Христа в мир, но и до воскресения Христова. А лоно Авраамово может быть символическим местом. Шеол — конкретное место, а лоно Авраамово может быть символическим местом. Место покоя, место сладости, место упокоения после трудов, когда уже всё совершилось. Потому что притчи Христовы изображают нам не фактаж, а и будущее, в том числе. Притча о винограднике говорит нам о будущем, притча о закваске в трёх сатах муки — это всё притчи о будущем, о том, что будет потом, когда Евангелие проповестся и всё совершится. Поэтому я думаю, что это разные места, и лоно Авраамово, может быть, есть место будущего покоя для праведных душ, Богу угодивших доброй жизнью, покаянием и верою. А шеол — это конкретное место страдания праведников до сошествия в ад Господа Иисуса Христа.

Что касается антихриста, то конечно мы думаем, что он будет еврейских кровей. Ипполит Римский говорит, что он будет из колена Данова, но тут трудно будет это расчислить, потому что не знаю, есть ли это колено Даново. Сегодня с уверенностью можно сказать, что есть колено Вениаминово, колено Иудино, колено Аароново. Там сложно после рассеяния считать колена, девять десятых из них пропали.

Что евреи думают о Христе? Это серьёзный вопрос в том смысле, что евреи довольно разные. Они же не имеют своей догматики. Некоторые из них думают одно, некоторые — другое. Поэтому здесь о евреях, как о некой целостной общности, говорить очень трудно. Те, которые раввинистические евреи, наверное говорят какие-то гадости о Господе. Те, которые мессианские евреи, знают, что Он воскрес и Он — Мессия. Те, которые индифферентные и не религиозные, наверное думают о Нём что-нибудь своё, типа что Он — хороший человек, но я в Него не верю. Ну и есть, наверное, ещё много разных подразделений евреев, их довольно много. Евреи — это не монолит, это конгломерат, это федерация свободных республик. Поэтому что они там думают — это очень трудно. Я пытался это выяснить, но запутался, потому что они думают очень по-разному, очень много всего. Но, безусловно, согласно Апокалипсису, они должны возвращаться к Тому, Которого распяли, и познавать в Нём истинного Мессию. Больше всего это свойственно тем, кто изучает закон и ищет праведности от закона. У них, мне кажется, должны открываться очи, они должны познавать, что был распят именно Тот, Который был обещан. Я так думаю, я конечно могу ошибаться, это очень тяжёлый вопрос.

— Отец Андрей, добрый вечер, раба Божия Лариса. Я потеряла двоих самых близких мне людей. Один, я уверена, находится в достойном месте, а вот другой — тяжелее. Как-то я слышала ваше мнение, что надо читать Евангелие на кладбище, Евангелие от Иоанна. Какие-то определённые главы или просто с начала?

— Пятую, шестую и далее. Если читать Евангелие от Иоанна на кладбище, то там как раз в пятой главе есть те тексты, которые читаются на погребении. Это там, где «Аминь, аминь глаголю вам, что всякий слушающий словесе Моё и верующий в Пославшего Меня, имеет жизнь вечную...» Там о воскресении говорится, в пятой и шестой главе. Ну и всё далее. Там потом в десятой главе — слово о пастыре добром, потом воскресение Лазаря. Вообще, Иоанн, как самый высокий из евангелистов, самый окрылённый, наиболее подобает для чтения на кладбище. Кстати, в этом есть большая разница между нами и евреями, между христианами и иудеями, потому что иудеям запрещается читать на кладбище Священное Писание — Тору, Псалтирь, потому что считается, что таким образом они постыжают своих покойников, как бы говорят: «Вот я читаю сейчас Писание, а ты, когда жил, читал его мало. И вот теперь тебе будет стыдно, что я его читаю, а ты не читал». А мы — нет, мы — наоборот, мы должны читать на гробах Евангелие, Псалтирь, другие книги, потому что это живая молитва, и они сообщают свою святость не только тому кто читает, но и тому, кто лежит в земле, душам этих людей. Поэтому — пятая, шестая глава, и далее до конца, из Иоанна. Впрочем, и всё остальное, что по сердцу вам ляжет, например, Иов. Книга Иова, наполненная самыми горячими вздохами мучающейся души о том, что происходит в жизни человеческой — это самая такая книга, терзающая сердце, полная воплей на Небо. Её тоже можно читать, она многое откроет и многое ляжет на душу вам или другому человеку, который будет читать это на гробах своих родных. Христос да примет ваши молитвы, Христос да утешит вас и их: их — за гробом, а вас — в этой жизни. Аминь.

— Здравствуйте, глубоко уважаемый батюшка Андрей, меня зовут Галина. У меня, вообще, к вам всегда вопросы возникают по всем передачам, но не дозвонишься.

Читая Псалтирь, я всегда задумываюсь над фразой: «В той день погибнут вся помышления его». Ведь вы сейчас говорили, что останется стыд и прочее.

Как-то была передача, вас спросили, что такое «вода над водой», вы ответили, может быть и правильно, я даже не хочу ответа, но хочу сказать, что я читала. Вы говорите, что это, например, вода на других планетах. Вы наверное не слышали, был на радиостанции «Радонеж» Авдеенко, профессор МГУ, ныне покойный, Царствие Небесное ему, он давал пояснение к книге Бытие, у него другое мнение, которое я приняла. Он рассказывал, что когда Господь сотворил твердь, Он отделил ею наш мир от того мира, который мы называем загробным, и то, что под твердью — это наш мир — дождь и вода и прочее, а над твердью вода — это ангельские силы.

— Ну может быть, я не спорю, может быть так, хотя из текста этого не следует. Но мало ли... Наверняка он это всё каким-то образом обосновывал, доказывал.

Псалом 145: «...В той день погибнут вся помышления его». Всё, что мыслит человек — рассыпется и погибнет, потому что — всё, новая реальность наступает. И всё эти планы — на отпуск, построить домик на даче, пойти в баню с друзьями — всё погибает, все помышления его. А совесть остаётся, страх остаётся, стыд остаётся, боль остаётся. Помышления погибают. Ведь стыд — это же не помышление, и страх — это не помышление, и боль разлуки — это не помышление. Боль — это не помысел. Помышления погибают: «Изыдет дух eго и возвратится в землю свою. В той день погибнут вся помышления его». Это правда, всё погибает. Я думал, что я сейчас заработаю и обогащусь, куплю яхту и поплыву на Коста-дель-Соль в саму Испанию, а тут — бац, у меня гангрена, например, не дай Бог, и всё, я лежу на операции и без ноги остался. Деньги, которые должен был на яхту потратить, потратил на операцию. Погибли помышления мои. Боль осталась, стыд приехал, а помышления погибли. Поэтому здесь нет противоречия.

Насчёт воды над водой... Вода над водой, конечно, может быть это и ангельские силы, но я пока что так не думаю. Хотя, Авдеенко — очень уважаемый человек, и мне нравится всё, что он говорил и писал, Царствие ему Небесное, но я пока что склонен думать, что вода над водой — это та же самая вода, что здесь, но рассеянная в мировых пространствах, которые огромны до сумасшествия. Наша Земля — это просто какой-то маленький атом в пространстве космоса, и всё самое красивое происходит на нашей Земле. Вот эта вода под небесем — собрана на нашей маленькой Земле, а вода над твердью, над нашей стратосферой и всем остальным литым зеркалом небесного покрова — это рассеянное водное естество в мировых пространствах космоса. Так мне кажется. Я конечно могу ошибаться, потому что какие мои знания, что я там знаю... Но пока что я думаю так. Не думаю, что это большая проблема для того, чтобы ссориться. Ссориться на эту тему мы не будем.

— Здравствуйте, батюшка. Я хотела сказать, что слышала, что толкования Авдеенко канонично признаны. Также, отец Даниил Сысоев, в своё время, на своих лекциях говорил по поводу лона Авраама и шеола, — это как раз до сошествия Христа в ад, — что лоно Авраама — там где праведники находились, а шеол — непосредственно сам ад.

В прошлой передаче радиослушатель звонил по поводу Давида и приводил мнение одного оккультиста. Этот оккультист говорил, что независимо от того, покается человек или не покается, Бог его накажет, и приводил наказание, которое выбрал Давид. А вы сказали, что такого в Писании нет. Вот Вторая книга Царств, 24-я глава, там как раз говорится: «Гнев Господень опять возгорелся на Израильтян, и возбудил он в них Давида сказать: пойди, исчисли Израиля и Иуду». Вот этот эпизод. Там пророк пришёл к Давиду и сказал, чтобы тот выбирал три вида наказания, и Давид сказал, что лучше впасть в руки Бога — Он милостив, чем в руки человека, и выбрал язву. Это в Писании есть. А оккультист это использует, что именно народ прогневал Бога, что народ дерзал помазанника Давида сместить...

— Там грех Давида, там же Давид согрешает.

— Нет, это согрешил народ, а Бог попустил через царя.

— Ну, можно здесь потоптаться на этом месте. Давид исчислил народ, набрался страха, что он его исчислил, что посчитали отдельно Иуду, отдельно Израиля. Я не думаю, что здесь мы очень ясно всё поймём. Мне кажется, что здесь мы имеем дело с вопросом, который не имеет ясного толкования. О чём мы будем здесь спорить? Я не понимаю, в чём предмет спора. Исчисление народа — это мистическая вещь, которая была запрещена в древних народах. Числом и мерой Господь мир сотворил, и точное исчисление народа было знаком — я даже затрудняюсь сказать точно, что это был за знак — полной власти над народом, полным обладанием над ним. Может быть, символом гордости царя. Может быть, чем-то ещё. Так или иначе, что возбудился этот вопрос в Давиде, он исчислил народ, прогневал Господа, потом было предложено ему три казни на выбор. Но казни ведь были разные: семь лет голода, «чтобы ты бегал от неприятелей три месяца, а они преследовали тебя», и моровая язва. Он язву выбрал, не голод, и не бегать. Если бы он выбрал себе, то бегал бы только он, никто бы не умирал, все были бы живы: народ был бы целый, а Давид бы бегал. Поэтому здесь нельзя со всей определённостью сказать, что они согрешили и через него... Нет-нет, тут нет ясности в этом вопросе. Мы имеем дело с вещами, с которыми наше бытовое сознание не сталкивалось, нам не с чем провести аналогию. Есть аналоги, например, сблудил Давид — мы можем провести аналогию с любым из нас. Или, скажем, Давид пощадил Саула, и потом Господь Саула убрал, а Давида поставил на царство. Мы можем провести аналогию, что милостивый будет благослове́н, а жестокий будет наказан. А здесь мы сталкиваемся с таким предметом, который не имеет аналогий. Ну вот исчислили людей, перепись прошла. Кто согрешил? Кого за что наказывать? В чём здесь вопрос? Не понятно же на самом деле. И предлагается на выбор: семь лет голода, три месяца беготни от людей, три дня язвы. Он говорит: «Язву давайте». За то, что он их исчислил, они три дня все умирали. Нет, я против того, чтобы давать лёгкие ответы на тяжёлые вопросы. Если вопрос тяжёлый, а ответа нету, то лучше надо помолчать, чем быстро сказать: «А вот так вот, наверное, вот так вот». Если я не знаю, я говорю, что не знаю. Мне кажется, это честней и правильней. Потому что, мне кажется, здесь ничего не ясно. И я читал толкования на это место у разных толкователей, и никто из них ничего ясно не говорит. Говорят: «Ну, может так, а может так». А чего там, вообще, чего Бог прогневался, за что и почему... Почему три месяца беготни от преследователей равны трём дням язвы или семи годам голода? Разве семь лет голода и три дня язвы — это одно и то же? Это же разные вещи, вообще. Поэтому — нет. Я за то, чтобы не ясное признавать не ясным. В Писании есть тысячи не ясных вещей, перед ним нужно смириться, не стоит делать вид, что нам всё понятно. Нам мало что понятно.

— Отец Андрей, здравствуйте. С поклоном к вам, Елена. Я бы хотела узнать, почему нигде в Священном Писании не указано имя жены Лота? Я нигде не нашла.

На прошлой неделе мы говорили, любит ли Пётр Иисуса, а вы говорили, что Он любит Иоанна. Но ключи от рая Он всё-таки дал Петру, а не Иоанну. Спасибо.

— А вы думаете, что ключи от рая — это такая великая заслуга? Может быть, это самая тяжёлая работа, на самом деле. По-моему, ничего весёлого нету, стоять с ключами от рая. Иоанн может быть избавлен от тяжёлой обязанности — пускать в рай или отгонять от ворот рая кого бы то ни было. А Пётр должен стоять там и заниматься этой работой. Поэтому это ничего не значит. Ну дал ключи, ну и что? Это же тяжёлая вещь — быть ключарём.

Жена Лота. Что мы знаем об этой женщине? Она обернулась...

На красные башни родного Содома,

На площадь, где пела, на двор, где пряла,

На окна пустые высокого дома,

Где милому мужу детей родила.

(Отрывок из стихотворения А. Ахматовой «Жена Лота»)

Оборот этот стал символическим. Господь говорит: «Поминайте жену Лотову». Т.е. назад не озирайтесь. Бежишь — беги, плевать на всё, что там остаётся. Уходи, не сходи вниз за шмотьём, за тряпками за всякими. Обычно, знаете, убегаешь от врага, пойдёшь забрать там трусы, колготы, и там вместе с ними и погибнешь, с этими трусами и колготами, под завалами взорвавшегося дома. Не спасай тряпки, не оборачивайся на место греха. Это женщин, вообще, касается, потому что они обычно тряпичницы у нас известные. Да и мужики такие же. Но, тем не менее. Так вот, отсутствие имени означает, что человек как бы уже и не живёт. Его нет. В притче о богаче и Лазаре, Лазарь - бедняк назван по имени, а богач — безымянный. Безымянность богача — это знак того, что его нет, Бог его имени не знает. Потому что Бог — пастырь добрый, Он своих овец глашает по имени, Он каждую овечку знает: вот эта овечка Долли, эта овечка Пэгги, эта овечка Мэри. Он их всех зовёт к Себе, они все там блеют и бегут к Нему на руки. А есть овцы безымянные, значит их нету, это не Его овцы. И Господь создал множество звезд и всем им имена нарицает. Так что отсутствие имени у жены Лота означает, что этот персонаж Библии показан нам как персонаж крайне опасный. Это женщина, которая имеет сердечное пристрастие к Содому, из которого нужно бежать, не оборачиваясь. А у неё есть любовь к проклятому, она любит проклятое. Бог проклял Содом, заклял его на смерть, а у неё в сердце есть любовь к проклятому. За эту любовь она оборачивается, за эту любовь погибает и, таким образом, остаётся безымянна, остаётся столпом соляным. Безымянность этой женщины нарочитая, она означает, что нет её, между живущими она не числится.

— Здравствуйте, батюшка. В Бытии, в шестой главе сказано, что Господь разочаровался в человеке, раскаялся. Как это возможно, ведь Господь изначально знает всё, что будет? И как можно раскаяться в том, о чём знаешь, что уже точно свершится?

— Во-первых, Господь Бог знает, что может быть, но это не обязано случиться. Я покупаю тебе велосипед и это значит, что ты можешь на нём кататься ещё год, и два, и три, и четыре, а можешь и разбиться на нём в первый же день. Ещё ничего не ясно. И то, что тебе купили велосипед, не значит, что ты будешь трупом через пару дней. Поэтому создавая что-либо и делая что-либо, Господь знает, что может быть, но здесь нету обречённости, люди могли жить иначе. А слово «раскаялся» здесь означает такой антропоморфизм, человекоподобие такое, т.е. человеку даётся понять в человеческих словах, что не для этого творился мир. Представьте себе, например, что идёте по улице, а какой-то мужик козу сношает, или какая-то парочка под кустом лежит, занимается любовью прямо на улице под белым солнцем. А вы говорите: «Что вы делаете, вы что, с ума сошли что ли?» А вам тут же в зубы: «Молчи, не трогай людей, у них любовь, что ты мешаешь». И куда бы вы не повернули глаза, кругом творится что-то подобное. Т.е. Содом и Гоморра в масштабах целого города. Говорите: «Боже милостивый, это что такое?» Ну не для этого создавался человек, чтобы жить как свинья, чтобы жить хуже свиньи, чтобы жить как сто свиней в одном человеке. И когда люди развратились до конечной степени, когда они стали просто дрянью, Господь сильно скорбел о том, что так случилось: «Разве для того Я вас создавал, чтобы вы вот это делали? Я вас сделал для того, чтобы вы пели, рожали, трудились, помогали друг другу, беседовали, утешали, улыбались один другому. А вы стали какими-то демонами». И Он их всех смыл, как мы, пардон, смываем в туалете. Вот так Он их смыл, потому что они были тем, что мы смываем, они стали тем, что смывается. Он их и смыл потопом. Он раскаялся, что создал их, потому что Он восскорбел, Он ужаснулся от того, каким стал человек. Человек не должен был таким становиться. Человек таким стал, он мог таким стать, но не должен был. Мог, но не должен. Различайте эти вещи, пожалуйста, потому что, например, я могу вырасти в ангела, в бесплотного духа, в Семёна Столпника, в Серафима Саровского, а могу быть Нероном, Калигулой, могу быть сумасшедшим тираном, могу быть развратником невыносимым, могу быть милостивым человеком — у меня сто дорог. За порогом — сто дорог. За моим порогом и за вашим тоже — сто дорог. Ты можешь быть этим, этим, этим, этим, и вдруг все вместе выбрали самое худшее, что может быть на свете. И Господь сказал: «Ну неужели Я вас для этого создал? Да что такое? Да вы же должны были быть другими людьми. Вы же люди, вы же не демоны». И Он их смыл, и правильно сделал. Поэтому здесь просто речь такая... Вы же поймите, кому это говорится. Это книги, написанные Моисеем, которые вручены пастухам, едва-едва вышедшим из египетского плена. Давность этих книг велика, точный перевод всегда оставляет желать лучшего, потому что при любом переводе смысл несколько теряется или изменяется, и наверняка еврейский аналог слова «раскаялся»... Седьмой стих шестой главы: «И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человеков до скотов и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их». Здесь надо ещё почитать оригинальный текст, что говорит нам еврейский текст, потом греческий, потом латинский. Там наверняка есть оттенки смыслов. Но, в любом случае, сердцевина та же самая. «Не для этого создавал Я вас, — говорит Господь, — чтобы вы так растлелись и так омерзились». Т.е. вам нельзя жить на земле, она не для этого создана. Это очень просто и очень правильно. Слава Богу за то, что Он сделал. И когда Он будет казнить злодеев страшными казнями — слава Тебе, Господи, слава Тебе! Потому что так нужно делать. Нужно, нужно, нужно.

— Добрый вечер. Батюшка, я хотела узнать ваше мнение о молитве по соглашению.

— Соглашайтесь и молитесь. Если вы соглашаетесь с кем-то молиться, если двое или трое из вас согласятся «о имени Моём просить что-либо у Отца Моего небесного» — соглашайтесь и молитесь. Только делайте всё в простоте сердца по вере Христовой.

— Здравствуйте, отец Андрей. Есть семь смертных грехов. Смертный грех — это грех, который ведёт к смерти, если логически рассудить. Получается, грехи, которые ведут к смерти — их всего семь, а остальные грехи к смерти не ведут?

— Вы сами себе создали ловушку, в которую и меня затащить пытаетесь. Понимаете, классификация грехов — это схоластическая система, которая вынужденно появилась в мир для того, чтобы научить. Учить — лучше всего, имея систему. Для того, чтобы научить кого-то, — семинариста, будущего пастыря, народ Божий, катехизацию какую-то провести, — нужна систематизация. С точки зрения систематизации были созданы такие вот правила, согласно которым: семь грехов, семь добродетелей, семь таинств, семь даров Духа Святого. Но если честно, конечно, их не семь, их может быть двадцать семь, или сорок пять, или шесть, или два. Но систематизация нужна для того, чтобы как-то не потеряться в этом море разночтений. Поэтому — да, семь грехов, но они разные у разных отцов. Один отец даёт такой список, другой — такой. Конечно всякий грех ведёт к смерти. Если бы не было греха, то не было бы и смерти. Смерть — это плод греха, а грех — это мать смерти. Поэтому всякий грех — это подтверждение того, что ты смертен. Конечно, есть грехи, и есть грехи. Есть грех, когда ты вспылил, скажем, когда тебе на ногу наступили, и есть грех, когда ты сознательно украл чужую диссертацию и выдал её под своим именем. Это разные грехи: там — дело эмоции, а там — холодный расчёт и дьявольская гордыня. Конечно, в этом смысле можно их разбирать и анализировать, давать человеку конкретные указания: в чём он должен исправиться, как покаяться и как исправиться. Но все эти систематизации страдают некоей поверхностностью и некоей условностью. Это условная схематизация. Можно всего лишь плод сорвать и смертью умереть, а можно вагон угля украсть и живым остаться. Так что всё это по разному.

Друзья мои, нам, конечно, по хорошему, нужно три часа, и четыре часа, и пять часов, и шесть часов — и будет мало, и всегда будет мало. Но будем иметь меру. Est modus in rebus — есть мера в вещах. Поэтому поблагодарим Бога за прожитый час нашего времени жизни, надеюсь, с некоторой пользой хотя бы для кого-то. Прошу ваших молитв и вам сам желаю от Христа воскресшего велия милости, истины и живой благодати. Во Имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. До встречи, до свидания.