«Трижды бывает дивен человек»

Отец Серафим (Роуз) на смертном одре

Степанида

Степаниду, действительно, выселяли из избы в баню, когда к ней привозили больных. Кому нужен лазарет в доме? Вот и молила она Богородицу избавить ее от этой участи: пусть, мол, больного везут к докторам, а она на лекарку не училась. Денег за лечение она никогда не брала, к докторам относилась с величайшим почтением и, считая себя невеждой, уповала не на свои целебные отвары и мази, но на помощь Пресвятой Богородицы. Молитвенницей была Степанида.

Рассказывали, что секретаря райкома комсомола она вылечила от бесплодия, а прокурора – от шизофрении. Комсомольский вожак после рождения сына на радостях подарил бабуле домашние тапочки. А прокурор явил величайшую милость: пообещал, что не посадит Степаниду как «религиозную контру», но иконы из дома велел убрать и больных не принимать.

Иконы убрали, а Степанида куда-то исчезла. Говорят, она жила тогда в таежной охотничьей избушке, а охотница она была знатная. Но и тут нелады: получит Степанида деньги за пушнину и давай ученые книги покупать. «Зачем? – возмущались родные. – Книга тебе есть даст? Пить даст?» Возможно, через Степаниду мне передалась та неуемная тяга к книгам, когда я влюбилась в своего будущего мужа потому, что он был книгочеем и библиотека в его доме была богатая.

Степаниду часто обличали: «Ишь, раскомандовалась! Где это видано – столько картошки выбрасывать?» А дело было так…

Степаниду часто обличали: «Ишь, раскомандовалась! Где это видано – столько картошки выбрасывать?» А дело было так. У бабушки Марии, папиной мамы, на одном участке картошка уродилась здоровая, а на другом – пораженная картофельным раком. Эту раковую картошку Степанида велела выбросить.

«Рехнулась бабка!» – говорили родные. Словом, ели больную картошку и нахваливали: вкусно. А через несколько лет бабушка Мария умерла от рака. Возможно, это случайное совпадение, но однажды на лекции доктор сказал, что беременным не рекомендуется есть картошку, пораженную картофельным раком. Значит, такая картошка не вполне полезна.

Совсем не помню лица Степаниды, но помню ее руки. Вот она потрошит курицу и извлекает из куриного желудка ярко-желтую морщинистую шкурку. Такие шкурки обычно выбрасывают, а она их сушит и толчет в порошок. Зачем? Ответ на этот вопрос пришел десятилетия спустя. У мамы начались проблемы с желудком, и врач-гастроэнтеролог сказал: «Самые дорогие и лучшие лекарства готовят на основе энзимов, а шкурка куриного или бараньего желудка – всем энзимам энзим. Высушите шкурку, измельчите в порошок и давайте по неполной чайной ложечке маме». Маму такой порошок вылечил, и она вдруг рассказала, что к Степаниде перед смертью приезжали врачи из города и переписывали рецепты ее отваров и мазей. Особенно хвалили ее мазь от радикулита на основе змеиного яда. И тут я вспомнила раздвоенный на конце посох Степаниды. Я панически боюсь змей, а Степанида прижмет этим раздвоенным посохом змею к земле и сцеживает в склянку змеиный яд.

– Лечила она от радикулита так, – рассказывала мама. – Напарит в бане и массирует спину, все косточки переберет. Потом намажет мазью со змеиным ядом и укутает в тепло до утра. А утром обязательно давала противоядие – отвар из свежей рыбы или ромашковый чай.

Сейчас в аптеках продают мази от радикулита на основе змеиного яда.

И всё же, честно говоря, Степанида была не в чести у родных. Тетрадками с ее рецептами и выписками из Библии растапливали печь, и она была как инородное тело среди утратившей веру родни.

Умерла Степанида в 106 лет. Никогда и ничем не болела, работала до последнего часа и умерла во сне с улыбкой на устах. Вот уж воистину блаженная кончина. Не зря в народе говорят: «Трижды бывает дивен человек: когда родится, венчается и умирает». А тут смерть – диво дивное.

– Неужели никогда не болела? – спрашиваю родню.

– А когда ей было болеть? В 27 лет осталась вдовой с оравой ребятишек и с больными родителями на руках. А старики и дети так часто болели, что тогда Степанида и выучилась лечить.

Однажды я рассказала батюшке о блаженной кончине Степаниды, а он велел записывать истории о смерти разных людей. Вот и записываю.

«Почему вы не отпускаете ее?»

Рассказывает монахиня Ангелина из Марфо-Мариинской обители:

– Я была уже монахиней в тайном постриге, но по-прежнему работала медсестрой в неврологическом отделении 57-й больницы. Однажды ночью в мое дежурство к нам привезли умирающую онкологическую больную. Вместо груди – яма, переполненная зловонным гноем. Нога уже почернела от гангрены, и из нее капал на пол обильный и смрадный гной. Палата сразу же наполнилась зловонием, а к утру во всем отделении стоял такой невыносимый смрад, что врачи стали ругать меня: «Ты зачем приняла ее в наше отделение? Там болезней – букет, в любое отделение клади». – «А что поделаешь, – говорю, – если место было только в нашем отделении?»

Тело уже разлагалось заживо, и лицо женщины, лежавшей без сознания, было искажено от невыносимых мучений

Конечно, мы принимали меры и, чтобы отбить запах, поставили возле постели тазики с раствором марганцовки и лотки с поваренной солью. Но ничто не помогало. Тело уже разлагалось заживо, и лицо женщины, лежавшей без сознания, было искажено от невыносимых мучений. А муж бегает вокруг нее и кричит на всё отделение: «Почему врачи не помогают? Врач обязан помочь!»

Это были уже пожилые супруги, а муж так любил жену, что умолял ее: «Не умирай! Я не могу без тебя».

«Почему вы не отпускаете ее? – говорю мужу. – Разве вы не видите, как она мучается и хочет уйти к Богу? Там ей будет лучше».

«Как это лучше?» – не понял муж.

Человек он был нецерковный. И всё-таки мне удалось найти какие-то слова, и мы договорились так: вечером, когда врачи уйдут из отделения, мы помолимся у постели его жены. Он своими словами, а я по молитвослову.

И вот наступил вечер. Я возлила освященный елей на раны больной, а муж стоял с горящей свечой у постели жены и говорил тихонько, что если его любимая хочет уйти к Богу, то пусть идет в этот лучший мир. Я начала читать Канон на исход души. Но едва я прочла песнь первую, как женщина вздохнула с облегчением и ушла от нас в этот лучший мир.

«Как – это всё? – удивился муж. – И всё так просто?»

«Теперь вы сами видите, – говорю мужу, – как нас любит Господь, если услышал наши молитвы».

Самое поразительное было то, что сразу же исчезло зловоние, и муж почувствовал это. Я тоже почувствовала, но, не доверяя себе, велела санитарам из морга закутать в полиэтилен гноящуюся ногу, иначе закапаем гноем полы в коридоре, а люди уже и так настрадались от вони.

Везли мы каталку с усопшей до морга довольно долго – сначала в служебном лифте, потом по длинным подземным переходам. Но ни малейшего намека на дурной запах не было. Было лишь чувство благоговения перед тем таинством, когда наши молитвы слышит Господь.

Воссиял!

Скульптора Вячеслава Михайловича Клыкова родные перевезли из больницы домой, когда стало ясно, что он умирает

– Скульптора Вячеслава Михайловича Клыкова родные перевезли из больницы домой, когда стало ясно, что он умирает и медицина бессильна помочь, – рассказывает медсестра монахиня Ангелина. – Ухаживала за ним на дому моя знакомая медсестра Лена. Мы часто созванивались, и однажды я попросила ее поцеловать за меня руки великого скульптора, изваявшего для нашей Марфо-Марьинской обители дивный памятник преподобномученице Елисавете Феодоровне.

Вячеслав Клыков

Словом, на праздник Вознесения Господня, 1 июня 2006 года, Лена позвонила мне и попросила привезти из больницы необходимые лекарства. Еду я с лекарствами к Клыкову и читаю в метро акафист Божией Матери «Скоропослушнице». Помню, вошла в комнату к Вячеславу Михайловичу, и первое, что бросилось в глаза, – это большая икона «Скоропослушницы», обретенная Клыковым, как рассказали мне позже, сразу после воцерковления. Вячеслав Михайлович был совсем плох.

«Давно его причащали?» – спрашиваю.

«Давно».

Я сразу послала Лену за священником в Марфо-Марьинскую обитель, благо что она находится рядом. И вскоре со Святыми Дарами из обители пришел наш духовник священник Виктор Богданов. Вячеслав Михайлович лежал с закрытыми глазами и был, казалось, без сознания. Как причащать такого человека?

«Вячеслав Михайлович, – говорю, – здесь Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа. Вы хотите принять Тело и Кровь Христову?»

«Хочу», – твердо ответил он.

После Причастия спрашиваю:

«Вячеслав Михайлович, вы укрепились?»

«Укрепился», – отвечает.

Позже больного пособоровал священник Димитрий Рощин. И была долгая тревожная ночь – звонили друзья, звонил архимандрит Тихон (Шевкунов), благословив читать Канон на исход души. Мы прочитали его.

Перед кончиной он открыл глаза и посмотрел вдаль с таким просветленно-счастливым лицом!..

Лена ушла отдыхать, а я выпроводила в спальню жену Клыкова Елену Сергеевну: пусть поспит хоть часок, а то измучилась уже. Всю ночь я молилась у постели Клыкова и часто осеняла его Иерусалимским Крестом, с которым трижды прошли путь Христа на Голгофу. Вдруг почувствовала: Вячеслав Михайлович уходит – а опыт такого рода у меня есть. Перед кончиной он открыл глаза и посмотрел вдаль с таким просветленно-счастливым лицом, что у меня здесь есть одно только слово – воссиял. Я бросилась в спальню:

«Елена Сергеевна, Вячеслав Михайлович уходит! Бегите скорей и поцелуйте его».

Жена успела поцеловать мужа и проститься с ним. А он лежал такой просветленно-счастливый, что все соглашались со мной:

«Воссиял!»

Это была кончина праведника.

Предчувствие

Один хитрован купил за бесценок полусгоревший дом возле Оптиной пустыни, обшил обугленные бревна сайдингом и выставил на продажу в интернете, назначив такую немыслимую цену, что за эти деньги можно купить особняк во Флориде. Тем не менее покупатель нашелся. Созвонился он с продавцом и приехал в Оптину пустынь с большими деньгами, чтобы сразу же заключить сделку. Внешне дом выглядел нарядно. Но когда приезжий стал обследовать его, простукивая стены, то обнаружил, что за нарядным сайдингом скрываются пустоты с выгоревшими до угольков бревнами.

– Да я лучше в монастырь деньги отдам, чем платить за обман! – возмутился приезжий.

Оптина Пустынь

Он, действительно, пожертвовал тогда в монастырь привезенные с собою деньги. Помолился в Оптиной пустыни, причастился, а на обратном пути разбился в ДТП.

Позже в Оптину пустынь приезжала его вдова и рассказывала:

«Он позвонил из монастыря и говорит: “Меня теперь будут поминать вечно”. Видно, было у него какое-то предчувствие…»

– Муж позвонил мне из монастыря и говорит: «Знаешь, посмотрел я на этот горелый дом и вдруг понял: как же тленно всё на земле, а настоящее лишь в Царствии Небесном. За деньги не переживай – всю нашу семью в монастыре записали на вечное поминовение. И меня теперь, представляешь, будут поминать вечно». Видно, было у него какое-то предчувствие, если душа потянулась к вечности.

Вот еще две истории о предчувствии или о тех поступках, когда душа хочет оставить добрый след на земле.

***

Мой сосед дядя Коля – живая иллюстрация к тезису: курение убивает. Выкуривал он две-три пачки в день, потом ноги почернели, и началась гангрена. Сколько операций он перенес, точно не знаю, но в итоге ноги ампутировали сначала по колено, а потом и по самый пах. Гангрена между тем поднималась выше, а дядя Коля по-прежнему курил, сидя перед домом на самодельной тележке с колесиками.

– Тебе же хирург категорически запретил курить! – кричала ему жена.

Причем кричала непременно издали, зная привычку своего благоверного швырять в нее различные предметы и распекать при этом:

– Заботишься, да? А кто детей против меня настраивает? И зачем я, дурень, на тебе женился? Ведь ни дня не любил, ни минуточки!

– Думаешь, я тебя любила? – победоносно восклицала жена. – Это родители уговорили: Коля – труженик, золотые руки. А Коля – тьфу, последняя дрянь!

В таких пререканиях они и прожили вместе долгую жизнь, не помышляя о разводе. Это в городе муж чаще имя прилагательное и для мужских работ по дому приглашают сантехника, электрика и прочих мастеров. А деревенское хозяйство без мужика не поднять, тем более что Николай был, действительно, мастер золотые руки: плотник, каменщик, плиточник. И когда родились дети, Николай срубил замечательную новую баню и пристроил к дому дополнительные комнаты с нарядной и светлой верандой.

Крепкий был хозяин. А жена была хозяюшкой, каких поискать. Готовит – пальчики оближешь, в доме ни пылинки, а огород – загляденье. Особенно удавались ей помидоры, очень вкусные и такие обильные, что с двух-трех кустов ведро наберешь. Словом, это была семья – трудовой коллектив, а проще – союзники в битве за достаток. Дети тоже выросли людьми хозяйственными и хорошо зарабатывали, переехав в город. Правда, о родителях они вспоминали только тогда, когда требовались деньги на покупку мебели или новой машины.

– Вот умру, – предрекал Николай, – они дом продадут. И ни одна собака за меня в церкви свечку не поставит.

Почему он так говорил, непонятно: дядя Коля и его жена в церковь не ходили. Николай объяснял это так: «Откуда я знаю, есть загробная жизнь или нет? А если там пустота, то зачем всё?» Зато жена уверяла, что она верующая, просто некогда ей в церковь ходить: огород надо полоть, корову доить, а еще подскочило давление.

Смерть приближалась, и Николай говорил: «Скорей бы отмучиться, опостылело всё!» Земная жизнь уже не манила его. А вот работать он любил и, не умея жить в праздности, томился без дела. Прохожу однажды мимо, а он буквально вцепился в меня:

– Александровна, дай поработать! У тебя есть хоть какая работа?

Как не быть? В минувшую зиму мы не вылезали из простуд, потому что из-под пола нещадно дуло. И тогда из монастыря нам привезли гипсокартон для теплоизоляции полов. Как настилают гипсокартон, никто из нас не знал. А тут приехал в гости инок Андрей и, обладая не столько умением, сколько решимостью, настелил гипсокартон в большой комнате. Честно говоря, вышло не очень, но мы радовались: не дует. Наш гость уехал, а надо было утеплить полы и в других комнатах.

«Я доделаю работу, я!» – затрепетал Николай. Но разве можно позволять работать умирающему безногому инвалиду?

– Я доделаю работу, я! – затрепетал Николай. – Не имеешь права отказывать!

От стыда хотелось провалиться сквозь землю: да разве можно позволять работать умирающему безногому инвалиду? Но Николай упрямо мчался за мной на своей самодельной тележке.

Ах, как он работал, как красиво работал! Гвозди вбивал с одного удара, а ту работу, над которой мы с решительным иноком пыхтели бы неделю, он закончил в считанные часы.

Николай даже обиделся, когда я предложила ему деньги:

– Думаешь, я ради денег к тебе пришел? Ты лучше ответь: это правда, что есть загробная жизнь?

– Правда.

– Вот ты в церковь ходишь, свечки ставишь, – смущенно забормотал он и оборвал сам себя. – Прощай, соседка. Не поминай лихом, и прошу тебя: долго живи.

Николай умер в ту же ночь. Отпели его дома, и поминки были богатые. Позже дом, действительно, продали, но ни жена, ни дети в церковь так и не зашли.

И вдруг вспомнилось, как Николай, стесняясь, говорил про свечки в церкви. Вдруг и за него кто-то поставит свечу? За благодетелей, учит Церковь, надо молиться. И я поминаю на панихидах труженика Николая, затеплив в память о нем свечу.

***

Вторая история про дрова. Опростоволосилась я с дровами. Умные люди покупают дрова с весны, чтобы просохли за лето. А у меня то денег не было, то были в продаже лишь осиновые дрова, а от них мало тепла. Короче, только в середине сентября рычащий самосвал вывалил перед домом семь кубометров отличных березовых дров, распиленных на метровки. Но метровое полено в печку не засунешь, а сентябрь выдался холодный. По утрам трава была в инее, шли проливные дожди, и мы мерзли в сыром нетопленном доме.

Раньше проблем с дровами не было: в деревню часто приходили шабашники с бензопилой и спрашивали по домам, кому пилить дрова. Теперь племя шабашников почему-то вымерло, и пилить дрова стало некому.

Наши соседи уже топили и сочувствовали нам. Вдруг прибегает соседка Ирина и говорит:

– У Володи Бокова шабашник дрова пилит. Беги скорей и зови к себе.

Прибегаю, а шабашник уже укладывает свою бензопилу в багажник джипа. Умоляю, обещаю заплатить втридорога и даже кашляю для наглядности, поскольку простужена уже всерьез.

– Простите, но я не по этой части. Рад бы помочь, да времени нет, – ответил приезжий, но почему-то спросил: – Вам действительно некому помочь?

– Совсем некому.

Утром просыпаюсь от звука бензопилы. Туман такой, что в двух шагах ничего не видно. Иду на звук бензопилы, а там…

На следующее утро просыпаюсь от звука бензопилы. Туман такой, что в двух шагах ничего не видно. Иду на звук бензопилы, а там вчерашний шабашник Степан и подсобный рабочий пилят мои дрова. Бензопила у Степана – заморская игрушечка и режет березу, как масло нож. Так быстро распиливает, что даже не верится, и рабочий едва успевает подкладывать на козлы очередную метровку.

– Не удержался, купил бензопилу в Швеции за тысячу долларов, – улыбнулся Степан. – Мы там их технологии изучали.

Оказалось, что Степан – предприниматель с маслозавода, входящего в объединение «Козельское молоко». А продукция этой фирмы такова, что москвичи, приезжающие в Оптину помолиться, буквально сметают ее с прилавков. Моя московская подруга Марина затоваривается всегда под завязку и говорит так:

– Вы здесь живете и своего счастья не знаете. У вас есть настоящее сливочное масло и живое натуральное молоко. А у нас молоко – это порошок с консервантами, разведенный водой. И сливочное масло лишь по названию сливочное, а по сути маргарин с добавлением очень дешевых и вредных технических жиров. Бизнес, прибыль, а дети аллергики! Вот и везу себе и соседям, сколько в силах увезти.

К сожалению, и у нас в городе козельское масло и молоко можно купить лишь до полудня, а ближе к вечеру – шаром покати. Нет, молочной продукции в магазинах полно, но после козельского молока другого не хочется.

– Знали бы вы, каким трудом всё давалось! – рассказывал Степан. – И дело ведь не только в новейших технологиях. Что корова ест, то в молоке и есть. А у нас заливные луга, трава богатая, сочная. Думаете, получится такое молоко, если давать корове комбикорм с химикатами? На Западе, чтобы выжить, приходится химичить. А у нас честное молоко.

Работа была уже закончена, когда перед началом Литургии в монастыре ударили в колокола.

– Хорошо у вас в Оптиной, уезжать не хочется, – сказал Степан и вдруг спросил: – А вы каждый день ходите в храм?

– О, если бы! Не всегда получается.

– А я, к сожалению, редко хожу. Хочу ходить чаще, а не получается. Дел такой наворот, что не помнишь себя.

От денег Степан наотрез отказался, попросив, если можно, заплатить рабочему. Но и тот не взял деньги, сказал добродушно: «Мы ведь бесплатно, чтобы людям помочь».

В густом тумане колокольня была неразличима, и колокола звонили, казалось, уже не на земле, а откуда-то с неба – из вечности. Мы стояли, заслушавшись.

На другой день в машину Степана врезался КАМАЗ. За его гробом, рассказывали, шли сотни людей, а на поминках говорили, что такие люди, как Степан, – это совесть России. Работал он много, трудно и честно. Жил скромнее своих рабочих, но щедро благотворил церквям и помогал многодетным семьям.

Мне же навсегда запомнилось то туманное утро, когда накануне смерти крайне занятой человек приехал пилить дрова незнакомым людям, потому что нам некому было помочь. Такое бывает, и я не раз наблюдала: душа что-то чувствует перед смертью и хочет утешить живых. Упокой, Господи, раба Твоего Степана и сотвори ему вечную память!