Представить себе жизнь северной русской деревни без таких, как семья Паничевых – Павел Иванович и Нина Федоровна, думаю, сложно. Потому что именно такие люди сохраняют то русское, что еще в нашей деревне осталось, делают ее способной к сопротивлению всевозможным «оптимизациям» – будь то материальным, будь то, увы, духовным. Трудолюбие, о котором можно только мечтать на любом предприятии, воспринимается ими совершенно естественно и без «стахановского» надрыва: «С детства работать приучены – вот и работаем всю жизнь. Ничего тут особенного и нет». Любовь к людям, готовность прийти на помощь в любую минуту – это с молоком матери впитанное главное условие жизни в селе: «Не помочь нельзя, тем более – соседу! Сегодня ты ему поможешь, завтра он тебя спасет – это же… Ну как же без этого-то?!» Они не «трубят» о своем Православии – христианство у них в крови, что они и доказывают всей жизнью, смиренно, без гнева неся крест всевозможных невзгод, бед и печалей, которых за долгий век свалилось на них огромное количество. Каждый раз, когда встречаешься с этой семьей в их чистом, уютном, всегда на совесть прибранном доме, получаешь еще один кусочек для драгоценной мозаики. «Там, где не рады, век не бывай, там, где рады, не учащай», – а поскольку Паничевы гостям всегда рады, то мне очень нравится время от времени заезжать к ним в село Пески, на берег Кубенского озера – это в Вологодской области. Всегда чай, знаменитый кубенский рыбник, варенье и еще что-нибудь из печки – попробуй встать из-за стола «непоетым» – обидятся. Вообще Паничевы не любят обижаться – они предпочитают прощать и молиться. Даже за тех, кто был или становится виновником их испытаний.
Нина Федоровна, бывший учитель сельской школы, – находка не только для филолога, интересующегося северными наречиями. Ее истории, искрометные замечания, добродушные обличения приносят душе и радость, и добрую печаль, а иногда и стыд за себя. Она говорит больше, чем Павел Иванович, тот предпочитает отмалчиваться, но чувствуется прекрасно, что последнее-то слово в большой семье Паничевых – всегда за ним. На «ты», «попросту» к Павлу Ивановичу уж никак не обратишься – только почтительно: чувствуются и авторитет, и благородство, вполне обоснованные.
И в этот раз я заехал в Пески с радостью: что-то расскажут старые добрые знакомые? Встретили как обычно – с объятиями. Но новости оказались не очень веселые…
***
– Сейчас уже не знаем, кто там… Сейчас уж соседи умерли, дом пустой, сыновья разъехались. Здесь-то сколько народу зимой? В пяти домах. Половина деревни пустая, разве что летом тот край всё дачники занимают. А тут всё по одному, вот мы двое да Павла Ивановича брат Валентин, там трое, дочка ухаживает за ними, девяностолетними. Да и закрыты дома на замки.
– Многие держат скотину?
– У нас нет скотины ни у кого здесь.
– Была же раньше…
– Да была скотина, мы же держали по две коровы, по четыре теленка, по 38 штук овец у нас было, 40 штук раз выпустили весной. Ведь надо было детей учить, пятеро было, и все в аккурат подросли, один за другим. Двое институт кончили молочный, третий в Москве, пушно-меховой техникум кончил, четвертый в ГАИ, один в Латвии остался жить. У газовиков работал, в Латвии проводили газ – там и остался, нашел судьбу. От Риги-то далеко, на хуторе. Они там свое фермерское хозяйство держат. 50 животин больших, молоко продает, мясо никуда не берут, быки большие, он и не сдавал еще, всё вот кормит, сколько сена есть. Как вступили в Евросоюз, всё и пропало. Сколько уж, 30 лет почти, 56 лет сыну дак. А у нас сейчас и скотины-то – два петуха да десять куриц. Мы одного петуха точно скоро нарушим, а то дерутся больно.
Когда-то по озеру приплыла икона Антония Великого сюда, и вот, в 1260 году построили здесь деревянную церковь
– Нина Федоровна, расскажите, пожалуйста, про храм в Песках. Почему церковь освящена в честь преподобного Антония Великого, ведь название церкви для вашей местности редкое?
– Редкое, дак это легенда такая ходила, что когда-то по озеру приплыла икона Антония Великого сюда, и вот, в 1260 или в каком-то году построили здесь деревянную церковь, а потом деревянная церковь сгорела. Это уж потом каменный, большой храм построили. А так – приплыла икона преподобного, ну, значит, храм в его честь и назвали, всё правильно.
Затопляет тут ведь. В 1966 году, когда умерла моя свекровь, Павла Ивановича мать, дак у нас до самой до горушки была вода, у нас в огороде лодки стояли, вот. И до половины леса тут и всё вот. Да, на работу возил прямо по дороге, на лодке. И сама ездила. Привяжу там ко столбу лодку, приду вечером – обратно домой на лодке. Всяко лучше, чем в Венеции!
– Нина Федоровна, часто ли в вашем сельском храме проходят богослужения? Раньше ведь как минимум раз в месяц Литургия была. Прихожан-то, сам понимаю, немного, но службы были. Да и из городов к вам заглядывали – многие любят храм преподобного Антония Великого. Красивый, на берегу озера.
– С него и колокол даже в советское время не сняли: служил в непогоду – путь рыбакам указывал с озера домой. Да, четверть века назад у нас возобновились службы – сельской общине очень помогал вологодский городской храм Покрова Богородицы, что на Торгу. Бывало, приедет батюшка Василий Павлов, Царствие ему Небесное, Литургию мы отслужим, молебны были, панихиды. С отцом Василием так хорошо было – он многих к Богу привел. Потом еще сюда и дети стали ездить, лагерь устраивали на берегу Кубенского, тоже очень помогали церкви – что-то работали, чистили, на службах помогали. Всем еще нравилось в колокол-то звонить. Я 20 лет старостой была. А сейчас так получилось, что храм наш ничейный. Мы-то что! Нам бы служба – да и ладно: нам исповедь нужна, Литургия, Причастие. Что есть, мы принесем в храм всё! Выручают из Кириллова отец Алексий да Венедикт еще вот, батюшка, сейчас выведен за штат, что ли, он две службы вел – нам понравилось, хорошо вел.
Нам-то главное, чтобы служба хоть раз в месяц была, да и на исповедь сходим. Мы же готовимся – пора готовиться в другой мир, скоро уж… годы…
– Была бы служба!
– Нам-то вот и главное, чтобы служба-то хоть раз в месяц была, да и на исповедь сходим. Мы же готовимся – пора готовиться в другой мир, скоро уж… годы…
– Для вас ушедший год каким был? Что было в нем хорошего, что настораживающего?
– А в основном год для нас хороший был: всё у нас хорошо, дома всё в порядке, дети живы-здоровы, работают, все внуки растут, у нас и радости в этом году: две правнучки родились, вот. У вас-то тоже много?
– Не, у меня пока трое.
– Трое, дак вот, тоже невелик еще. А у нас вон сколько! У нас пятеро правнуков. Да, пятеро правнуков, девять внуков, десятый вон на кладбище уже. Десять было.
– Ну, все живут-то здесь, в Песках?
– Нет, в городе. Да, да, учатся в городе. В школе, у Вовы дак, у последнего, ему вот 40 лет, в школе учатся. Одиннадцатый класс кончает внучка, Павлуша у нас учится в третьем классе. Двое – дома, два сына. Один – в охотхозяйстве, охотоведом, Валерьян, а второй – в школе. Вчера – ничего: гоняли-гоняли, так никого и не убили, еле ноги домой приволок…
– Кого гоняли?
– А лосей. Лоси да кабаны, да чего там…
– А волков сейчас нет?
– Есть, вчера тоже были, появились волки.
Мы стараемся, чтобы не унывать. Больше энергии и меньше стонать – дак и силы придается
– Так получается, что самое-то главное, доброе, которое в этом году было у вас, – это появление новых правнуков, здоровье и радость детей и внуков, ваше собственное и супруга вашего, Павла Ивановича. Получается гораздо интереснее, чем всякие там «пугалки» по телевизору.
– Да, очень, очень радуемся, и за всех радуемся, кто у нас тут живет и кто мои знакомые у меня везде, дак всё молимся за всех. Мы так стараемся, чтобы не унывать, больше энергии и меньше, это, стонать – дак и силы придается. Не смотрим по телевизору, некогда. Новости посмотрим…
– А не стонать сложно получается! Вот телевизор включаешь, и там такой стон! Такие страсти-мордасти, что ужас просто!
– Не обращаем внимания на них, чего там они говорят это!
– А как вы не обращаете – как получается?
– Новости мы смотрим только, переживаем, конечно, особенно вот за Украину сейчас переживаем, у нас там сватья живет в Макеевке.
– Макеевка – это Восточная Украина?
– Да, от Донецка 10 километров, пригород Донецка.
– Звонит?
– Звонит Люда, дочка-то, а сноха наша на почте работает.
– И что рассказывает?
– Дак вот, стреляют, сколько-то в центре-то видимо разрушили, фабрику какую-то да этот, рынок разбили… Да всё там, и шахты, жилые дома… Сват вот c сыном в Москве, Генка вот сейчас уехал, послали им, бедствующим, кое-чего насобирали, на своей машине.
– До Москвы, и там уже с конвоем передали?
– Нет, он на своей машине уехал, он в Москве работал, сюда приезжал. Вчера звонил, приезжал нарочно, дак мы всё тут купили.
Как же не помогать! Без этого нельзя, доброта – она спасает мир. Чем мы будем добрее, тем будет мир добрей
– Получается, чтобы не унывать, надо помогать другим?
– Да. Ну, помогать – как же не помогать! Без этого нельзя, доброта – она спасает мир. Чем мы будем добрее, тем будет мир добрей. Так что мы помогаем. Я и дома сижу, а всё равно мне не утерпеть, чтобы кому чего не снести. Я схожу, вот, соседка, 90-й год, одна, у нее тоже несчастье, сноха вот умерла, 56 лет, четыре с половиной года лежала, инсульт был… Дак как ее не проведать? – Надо проведать. Всё так-то ничего, год прошел, слава Богу.
– Бывало хуже?
– А всяко бывало. Жили-то тогда бедно, Петр Михайлович. Вот, работала в школе, дак всё ночами в этом, в интернате первые годы-то. Пешком, по телефонным столбам да в резиновых сапогах длинных на работу ходила. Преподавала, перешла в интернат, а в интернате с 3 до 10, всё ночами, дороги не было – из сапог выльешь воду да опять идешь. Я фонарик возьму, это, «летучая мышь»-то, всё ветром задует. Еще ладно, муж такой, всё спасал. Всяко было, жили. Иду, кричу: «Где ты идешь»? Там, по лесу идет. Потом фонарики-то появились, а сначала ничего не было. «Летучая мышь» была – как не было?
– А как она выглядит, эта «летучая мышь»? Это свеча такая?
– Фонарь, керосиновый, внутри там зажигается; как лампа, только со стеклами, и ручка у нее. Нет, не зеркальные, обычные стекла, внутри лампа, сверху закрыто, и ручка такая, как проволочная. Зажжешь как лампу, потом стекло опустишь. Керосиновая. Дорогу-то здесь трактора размяли: ходили каждый день – была тут птицефабрика у нас, эти, утки пекинские. Дорогой было не пройти, машины сидели, трактора сидели.
– А про охотхозяйство – это байка или нет, что, когда Хрущев сюда приезжал, надо было ходить в народных костюмах?
– А мы и не слыхали, что Хрущев у нас был.
– Мне говорили, будто бы тут то ли закон был такой, что когда в Пески на охоту приезжает товарищ, надо было всему селу в народных костюмах ходить.
– Ездили оттуда. С правительства-то были всякие.
– Но местных не заставляли хороводы водить?
– Нет-нет. Мы ничего не видели, дом охотника отдельно от нас. Нас же не пускают, там будка, проходная, сторожа. Огорожено всё. У нас Валя, сын-то, работает, дак кто приедут гости, он сводит. Всё по лесу бегает. Так-то ничего, всё ладно.
– Смотрю, у вас фотографии родителей на стене висят. Расскажите о них немного.
– Вот дедушка у нас, Иван Флегонтович, он и в Первую мировую войну был, в Вторую мировую войну, Павла Ивановича отец. Всю войну был, служил, всяко служилось. Паничев, Иван Флегонтович.
– Он был и на Первой мировой?
– Да. Где-то фотография-то была с Первой мировой-то войны, дак убрали.
– А где воевал?
– Воевал на севере, а потом на западе, я не знаю, в каких войсках. Последнее – в Болгарии, домой приехал. Всё – слава Богу: он сначала-то простым, видимо, солдатом был, потом адъютантом у командира. Там потом хорошо, а сначала, говорит, служил, дак весом уж 40 килограмм был на севере, оголодал весь. Погнали их куда-то, а он говорит: «Я не могу, хоть застрелите, сейчас не могу», вот. Его отпустили сюда, дома месяц побыл, силы немного прибавились, да, хоть и плохо было, да всё равно дома дак чего-нибудь найдёшь, говорят, поести, потом он отслужил. А пришел домой с войны, уж был 100 килограмм весом.
Он очень верующий был. Шинель даже была прострелена, и не задела его пуля. Про Первую мировую он не очень говорил. Да надо бы всё это, раньше всё узнавать, а ничего не поспрашиваешь. Он тут сам порассказывал чего… я про своего отца только знаю, что служил в Первую мировую войну, в Болгарии, в Венгрии был, в плену, там жил, а потом, когда война кончилась, дак отпустили. Там еще помещик, – говорит, – меня оставлял, что оставайся, всё тебе будет, работящий такой. – Дак нет, поеду домой, надо мне косу-стойку увезти домой, здесь не было потому что, привез косу ненасаженную.
А приехала как? У меня один стакан да ложка, да простынь была. Даже в школу первый день идти – и то ничего не было…
– А не было у него последствий потом?
– Нет, не было. Он приехал с войны, женился, вот в двадцать, наверное, первом или втором году у себя дома, в Усть-Алексеево, под Великим Устюгом. Сама-то я оттуда родом – сюда уж на работу приехала, в 1954 году. В этот год отмечала 60 лет приезда моего сюда, дата такая у меня. И на День учителя меня приглашали в школу учителя все наши, так я там рассказывала про свою жизнь – удивлялись! Пригласили, я такая довольная, все слушают, рот раскрыли, а я рассказываю, и плачу, и всё, как я приехала, рассказала. А приехала – как? У меня один стакан да ложка, да простынь была, мне сестра в лесу дала, мы там работали вместе, да чемодан большой, и сейчас на чердаке хранится как память. Ладно, меня учителя не оставили: «Нина Федоровна, покупай, чего тебе надо, бери денег-то взаймы, потом отдашь»! Даже в школу первый день идти – и то ничего не было. Мария Васильевна Козлова была, мы в Кубенском там купили мне кофту.
– Вам было тогда сколько лет?
– А мне 24 было. Я пошла в школу-то десяти лет почти, у нас в Еремееве не было начальной школы. Всё выправилось, это всё с Божией помощью, будешь просить, дак всё будет.
Наши-то до девятого класса учатся дома. А потом – кто куда: кто в техникум, кто в другое село среднюю школу заканчивать ездит. А тогда было много ребят, интересно было работать с ними. Я и сейчас скучаю по детям, были в церкви со мной, помогали, я сейчас с ними всё дружу. Такие они, чего ни скажешь, всё было сделают, помогут по церкви.
– А сейчас дети изменились?
– Конечно, изменились. Сейчас в церковь не ходят. Да тут некому ходить-то, один у них, Андрюша, остался, больше нет детей-то.
– А как вот быть-то теперь с храмом-то, я не понимаю?
– Неизвестно… Кого тут к нам… Может, вологодских кого из церкви пришлют. Может, кирилловских, лишь бы кто-нибудь был, нам дак всё равно. До Кириллова-то поближе, чего тут, 40 километров, ну, около 50. Вот, мы-то и переживаем, хоть бы нам дожить, чтобы нас хоть отпели, в нашей церкви! Нас венчали с Павлом Ивановичем, еще батюшка Василий, в нашей церкви.
Как Господь пошлет – мы вот на этом всю жизнь строим. На всё Божия воля. А обижаться? Грех же
– Да уж. Столько горя кругом, столько трудностей – как и избавиться, не знаешь!
– Да ведь, Петр Михайлович, это ничего не проходит, хоть тут они, кто верит ли, не верит ли, – можно жаловаться, плакать, возмущаться, гневаться всяко, а по-нашему никогда не будет, мы уж убедились. Чего думаешь, а никогда по-твоему не будет всё равно. Как Господь пошлет – мы вот на этом всю жизнь строим. Стараемся и всё, как-то молишься, тебе Христос и помогает.
– А уж как дальше будет – Бог даст.
– Так, а что дальше – как Бог даст, на всё Божия воля.
– А как так получается: столько несправедливости, а вы не обижаетесь, никого не осуждаете, почему так?
– А не знаю, чего обижаться: грех же.
– Себе дороже?
– А чего, конечно, дороже! Всё равно, это, обижайся, дак оно потом же на тебе и будет. Осуды да пересуды – много ли ума-то надо… А потом и получаешь: сам дурак, да еще и согрешивший. Нет, никого осуждать нельзя! Слава Богу за всё!
: радость, что земля Вологодская имеет такую православную семью, дающую надежду на лучшее, и горечь от того, что реально видишь, как порой священники забывают свое истинное предназначение - врачевать души, а не заниматься сбором подати , ах как жаль ..
что касается автора, смело и правдиво, поэтому интересно!
– Наверное! У них дак так, мне показалось."
К сожалению очень характерная ситуация. Сколько ни говорят о недопустимости торговли таинствами, прайс-листы в большинстве храмов по-прежнему присутствуют...
– Да ведь, Петр Михайлович, это ничего не проходит, хоть тут они, кто верит ли, не верит ли, – можно жаловаться, плакать, возмущаться, гневаться всяко, а по-нашему никогда не будет, мы уж убедились.!"
Это случайно не в "ответ" нашумевшему высказыванию Ильи Гаффнера Вы такую статью написали? Напомню, он предложил «если, грубо говоря, не хватает денежных средств ... надо стать поменьше питаться, например", потому что "мы же русские люди, чего только не прошли: и голод и холод".
Единоросс своей партией за это не осужден (http://www.kommersant.ru/doc/2656038).
" – А не знаю, чего обижаться: грех же.
– Себе дороже?
– А чего, конечно, дороже! Всё равно, это, обижайся, дак оно потом же на тебе и будет. Осуды да пересуды – много ли ума-то надо… А потом и получаешь: сам дурак, да еще и согрешивший".