«В настоящем кино должна быть тайна Божественного прикосновения»

Константин Лопушанский на мастерклассе по режиссуре во ВГИКе. Фото: Юлии Руденко

Константин Сергеевич Лопушанский – один из самых больших мастеров авторского, особого, интеллектуального кино. Кинематограф Константина Лопушанского всегда вызывал и вызывает резонанс в обществе. Его фильмы – это не только признание жюри международных кинофестивалей, но и самое, пожалуй, главное – это всегда очень сложная нравственная задача, непростой и неоднозначный вопрос и свобода, в которой зритель может найти ответ и узнать себя.

С автором фильмов «Роль» (2013), «Конец века. Хроники смутного времени» (2001), «Посетитель музея» (1989), «Письма мёртвого человека» (1986), режиссером и сценаристом Константином Лопушанским о неразрывной связи искусства и веры беседовала корреспондент портала Pravoslavie.Ru Юлия Руденко.

– Константин Сергеевич, если посмотреть ваши фильмы, в частности, «Посетитель музея», становится очевидным, что вы – человек глубоко религиозный, потому что невозможно понять этот фильм, не будучи человеком церковным, не понимая монашеского мировоззрения и мировосприятия. В связи с этим такой вопрос: у каждого человека путь к вере и в вере очень длинный, он связан с разными событиями в жизни. Расскажите, пожалуйста, о некоторых самых значимых событиях, которые были для вас ступеньками на пути к религиозной жизни.

– У меня совпала попытка творческой самореализации с религиозными открытиями. Я помню период, когда почувствовал, что надо менять профессию, что это не мое (я учился в тот момент на театральной режиссуре музыкального театра). Тогда я попытался поступить на Высшие режиссерские курсы, сел писать сценарий – то, что потом стало фильмом «Соло» о ленинградской блокаде. Множество книг, информации, музеи, я входил в жизнь блокады. Чем больше я погружался в материал, тем больше меня он забирал и тем самым я созревал творчески.

Мастеркласс Константина Лопушанского на курсах профориентации (профессия: режиссер). Фото: Юлии Руденко

«Соло» – не только мой первый фильм, но и мой первый религиозный опыт

Потом я поступил на курсы и к сценарию вернулся уже по окончании их, когда начал делать свой диплом. Для дипломной работы я выбрал именно этот материал. Тем самым, «Соло» – не только мой первый фильм, но и мой первый религиозный опыт. Когда я снимал «Соло», то уже принял Таинство Крещения.

Как вырастает этот путь? Я созревал постепенно. Конечно, сначала читаешь какие-то книги, наступает период, когда тебя начинают волновать эти вопросы – вначале в широком смысле, духовная литература вообще, духовные пути человечества в целом. Был у меня приятель, киновед Андрей Бессмертный, он уже знал отца Александра Меня, и когда Андрей увидел мой интерес, мы об этом заговорили, он предложил отвезти меня к нему. Я тогда был довольно светским человеком, мне было 30 лет, и я уже считал себя в какой-то мере режиссером. Тут очень трудно принять простоту духовную многих батюшек, которую потом уже легко воспринимаешь и принимаешь как благостность. А тогда – нет, нужна сложность, иначе ты считаешь, что тебя понять невозможно, ты же такой умный. Отец Александр нашел время для меня, мы пообщались, и он назначил крещение на день моего рождения. Я сказал ему, что это день моего рождения, а он ответил: «Ну и что – будет второе рождение», и был абсолютно прав.

После крещения я приехал в Питер, и началась совсем другая жизнь, начался церковный путь. То время было очень тяжелым для меня, я только приехал и никак не мог запуститься, а в партию я вступать не собирался, естественно. Это были восьмидесятые – цензура бушевала как никогда. Помню, как ко мне подошел парень, директор картины, ему нравилось мое «Соло» и мне он очень симпатизировал: «Старик, ты молодой режиссер, многие твои коллеги вступили в партию, уже делают карьеру, как без этого? Тебе же иначе не дадут дорогу. Такое кино сделал, что ты тянешь?» Я ответил, что не могу вступить в партию, потому что я верующий. Он как-то растерялся: «Кто это знает?» На мое «Но там-то знают…» и поднятый палец вверх он посмотрел недоумевающе, кто это «там» – обком партии или еще что? Я-то понятно, что имел в виду. В партию я так и не вступил, и ничего, обошлось, хотя время было тяжелое. Андрей Арсеньевич Тарковский пытался мне как-то помочь, но все было бесполезно.   

Интуиция мне подсказывала, что нужно делать «Письма мертвого человека», но как пробить кино? Первый фильм режиссера. И я, помню, пошел в церковь. Был праздник Преображения, я опоздал на службу, народ собрался уже на Крестный ход. Ко мне подошла бабушка: «Молодой человек, подойдите вот туда к батюшке, он иконы дает, нужно помочь». Мне было как-то неловко, куда я пойду? Но бабушка снова подошла ко мне, и, в конце концов, когда она меня подвела к батюшке, все хоругви и иконы были уже разобраны. Священник мне сказал: «А вы возьмите ту икону, что в центре храма». Я взял на руки икону праздника Преображения, и ко мне начали подходить люди и прикладываться к иконе. И это была такая мощнейшая метафора на всю мою жизнь, говорящая о том, что такое искусство, к чему призван человек, создающий искусство, и я в том числе, конечно. Я вдруг ощутил такую силу! У меня возникло необъяснимое убеждение, что фильм будет. Будет обязательно. Потом, действительно, после праздника Преображения, вопреки всему, началось производство фильма, хотя в это не верили ни Стругацкие, никто.

На съемках картины «Роль»

– Расскажите, пожалуйста, о вашем фильме «Посетитель музея».

– Для меня мое духовное развитие и творчество связаны. Я снимаю авторское кино. Сам пишу сценарий, либо подключаю соавтора к моему сценарию, это есть авторское высказывание, моя ступенька некоего духовного роста. Хуже, лучше, но это происходит со мной, это мои размышления, этапы моего пути и моего религиозного опыта. То же самое с «Посетителем музея», о котором вы вспомнили. Это та ступенька, которая, как я понял потом, была во многом связана с тем, что, возможно, у меня еще не было достаточного церковного опыта, поэтому возникал такой, своего рода, церковный радикализм, который бывает у тех, кто только недавно пришел в Церковь. Это было неизбежно. Мой радикализм, прежде всего, был связан с монашеским мировоззрением, мироотторжением – а это сложнейшая религиозная тема, которую (как теперь я понимаю) очень непросто решить художественно, так же, как и тему юродства как святости, которая тоже присутствует в фильме.

Творческий рост не может быть отделен от религиозного, они связаны и не могут существовать один без другого

Это мое довольно радикальное кино, конечно, вызвало бурю в обществе, которое восприняло картину как пощечину. У моих зарубежных продюсеров была возможность отправить это кино на кинофестиваль в Венецию, на чем они настаивали, но я выбрал Московский кинофестиваль. Я подумал, что так будет правильнее, честнее, учитывая только-только начинающееся религиозное возрождение страны. Возможно, я сделал ошибку. Кстати, на Московском кинофестивале в тот год (1989) было уникальное жюри, такого больше никогда не было – Анджей Вайда, Эмир Кустурица, Иржи Менцель, Йос Стеллинг, Ян Имоу, еще и Вим Вендерс приехал для полного счастья, а саму премию мне тогда вручал Сергей Федорович Бондарчук. От всего этого крыша может поехать. Мне дали приз за лучшую режиссуру, что очень почетно, но вся наша пресса меня восприняла в такие штыки, с такой дикой ненавистью. Потому что все уже предвкушали некую счастливую буржуазную жизнь, а этот, по их мнению, странный режиссер снимает какое-то мрачное, апокалипсическое кино, как они написали, «человеконенавистническое с какими-то сумасшедшими и уродами». Я очень хотел показать картину отцу Александру, но он был очень занят в то время и, к моему глубокому сожалению, так и не успел посмотреть этот фильм. Хотя, возможно, он отнесся бы критически к моему радикализму… не знаю, а может быть, и нет. Таков вот мой путь. Дальше была «Русская симфония» – и это уже совсем другое. Каждый фильм в авторском кино, как я уже говорил, есть всегда ступенька твоего роста. Творческий рост не может быть отделен от религиозного, они очень связаны и не могут существовать один без другого. Я в этом убежден.

– У вас был период радикализма, а был ли период религиозных сомнений, бунта, возможно, отторжения и шага назад?

«Вера как бутон, лепестки которого распускаются постепенно…»

– Нет, потом уже не было, но сомнения, конечно, были, когда тропинка еще вызревала. Было другое – когда я только крестился и стал ходить в церковь, я тогда еще курил. Мы стояли в храме с Андреем Бессмертным, и я все время выходил на улицу покурить. Мне тогда казалось, что я никогда не смогу простоять 1,5 часа на службе, на что Андрей очень мудро сказал, что «вера как бутон, лепестки которого распускаются постепенно, ты и сам не заметишь, как это произойдет». Тогда я подумал, что это просто красивый образ. Но не прошло и года, как я уже от начала до конца был на службе, и не мог уже представить себе, что можно уйти до ее окончания. А потом и курить бросил, кстати. Вначале я ходил на вечерние службы, не мог себе представить исповедь, потом стал и исповедоваться, и причащаться. Я думаю, у всех так происходит – вера прорастает в нас постепенно в церковной, традиционной форме. Недаром святые отцы говорят: кому Церковь – не мать, тому Бог – не отец. Но до этого нужно дойти. Чтоб понять, что именно Церковь тебе необходима, именно эта структура, а не какая-то другая, самим тобой придуманная.

– В одном из интервью вы сказали, что произведение искусства – не есть скрижаль, по которой мы должны изучать веру. Тогда что же есть в вашем понимании, как человека верующего, произведение искусства?

На съемках картины «Роль»

Более того, я себя виню, что некоторые мои произведения, скажем, «Посетитель музея», потом и «Русская симфония», по финалу были слегка прямолинейны. Я свою религиозную позицию сильно декларировал. И это было какое-то навязывание по отношению к зрителям. Я, может быть, не имел права в такой степени так дидактически выстраивать финал. Хотя не знаю, может, и невозможен в этих картинах другой финал. За это меня многие критики уедали, а я считал, что вот, атеисты, кусают меня. На самом деле они были немного правы – драматургия такого рода неизбежно приводит к дидактике, что никогда не бывает хорошо для искусства.

– Но искусство кино – это возможность с помощью языка изображения остро поставить какие-то вопросы, актуализировать их перед обществом. Какие, на ваш взгляд, вопросы актуальны в настоящее время?

– Это не я ставлю вопросы. Фильм, который я делаю в какое-то конкретное время, движим некой проблематикой, которая мне, да и любому художнику, представляется наиболее актуальной в эти дни. Я имею ввиду нормального, здорового по психике художника, который искренне высказывается о том, что волнует его, поскольку он является частью общества, частью мира, а не того, кто посредством кино просто зарабатывает деньги.

Дело в том, что кино – не публицистическая заметка, не статья в газете. Проблематика важна, да. Но кроме проблематики есть еще и слепок жизни. В последнее время я все больше и больше уважаю позицию, которая не высказывается прямолинейно. Ту позицию, в которой через отображение жизни дается пространство для домысливания именно за счет недосказанности, потому что мир для нас всегда сохраняет загадку, мы не способны познать его, конечно. И в этом есть потрясающая прелесть бытия и путь наш. И искусство должно тоже сохранять отражение мира и его тайну. Когда в искусстве есть тайна, один трактует ее так, другой иначе, мы как бы чувствуем тропиночку, тогда возникает глубина. И эта глубина, родившаяся за счет недосказанности, может быть намного дороже, чем правильная, но прямолинейно высказанная мысль, потому что она всегда будет несовершенна, ведь и мы, в конце концов, не совершенны.

– Вчера я смотрела ваш фильм «Роль». На протяжении всего просмотра я не могла оторваться от экрана, фильм задал огромное пространство для размышлений. Но могу с уверенностью сказать, что фильм тяжелый, он сильно противопоставлен современной эпохе супермаркетов и потребительства. Он очень другой. Не боитесь ли вы, что ваше кино так и останется кинематографом для узкого круга зрителей, для узкого круга интеллигентов и эстетов?

– В этом плане в кино все так, как в вере. Хотя и много людей сейчас пришло в Церковь, все равно, по отношению к общему количеству народонаселения, нас мало. Но сколько есть, столько есть. Значит, так развивается сейчас человечество. Можно, конечно, об этом сожалеть, но остановить это искусственно, сказав: «Вы все заблуждаетесь, господа, сейчас я вас научу, как надо», нельзя. Этот процесс естественный. Как с детьми – нельзя им навязать веру. Каждый должен сам прийти к этому – и взрослый, и ребенок, и всякий. Любое навязывание, даже самых правильных истин, вызывает агрессивное отторжение. Значит, нам дана такая эпоха, нужно пройти такое испытание. Путь движется куда-то туда, где светское сознание, благо жизни, гедонизм будут сильно размывать человечество. Почему это? Как? Может быть, нам откроются эти смыслы. Хорошо ли это? Нет, с моей позиции, не хорошо. Можно ли этому противостоять? Я не знаю. Но важно, чтобы была альтернатива выбора – не навязывать людям другую, очень доступную и широкую дорогу, широкие врата, которые могут, как известно, привести в ад. И наша задача дать альтернативу выбора в пространстве искусства, в кино.

Пресс-конференция в Московском доме журналиста. Фото: Юлия Руденко

– К вопросу о том, что невозможно навязать веру. Как вы считаете, есть ли у искусства, в частности, у искусства кино шансы обратить мысли зрителей к вечным темам? Сейчас складывается ощущение, что эти темы настолько муссированы, что, если их касаются, это вызывает либо отторжение, либо есть лишь поверхностный, неглубокий взгляд на эти вопросы.

Художественное произведение может и не быть впрямую проповедью, но если автор имеет свой религиозный опыт, то он незримо присутствует в произведениях

– Наверное… Безусловно… Тут многое зависит от того, о чем думает художник. Потому что один думает обо всем весьма поверхностном и пустом, и это отражается в картинах, которые он снимает или в книгах, которые он пишет. Другой думает о более сложных вопросах бытия, и они отражаются в его произведениях. Еще отображается, конечно, духовный опыт – произведение может и не быть впрямую проповедью, но если художник, автор имеет свой религиозный опыт, то он незримо присутствует в произведениях. Если это искренний художник, не коммерческий. Искусство призвано вынести слепок души автора на осмысление зрителям, поделиться его духовным опытом с другими. Сила творения искусства открывает двери в тайну души, раскрывает эмоции, накопленный жизненный опыт, интеллект. И если человеку свойственна порочность, она сразу чувствуется, в мелочах. С годами, с опытом начинаешь довольно легко это считывать в чужих произведениях, точно так же, как и в моих картинах кто-то может многое считать про меня.

Продукт, который создаешь, о многом говорит – это твой духовный портрет, паспорт твоего духа в этот период жизни

Продукт, который создаешь, о многом говорит – это твой духовный портрет, паспорт твоего духа в этот период жизни. Дело не в том, какая тема, я повторюсь, искусство – это не статья в газете. Но магия подлинности, магия мастерства, сделанность, за этим стоит огромный художественный опыт, выстраданность, ведь это огромный духовный труд. Это чувствуется, когда «ангел крылом касается художника». А другого не коснулся, при этом может быть все замечательно, все продумано, но ему просто не дано чего-то. Иногда логически не понимаешь, как это возникло, но незримо присутствует энергетика автора. Наверное, это неотделимая часть настоящего кино. Должна быть тайна Божественного прикосновения, то, что было у Тарковского. Андрей Арсеньевич – художник, который не мог не появиться в то время, когда он пришел в кино, само время требовало такого художника. Был как раз момент, когда Церковь не могла полноценно духовно учить людей, и такую роль брал на себя художник. А в России вообще это было развито всегда. Вспомните, те люди, которые приходили к Льву Николаевичу Толстому, обращались и к нему, и к Достоевскому с вопросом: «Как жить?»

Произведения Тарковского несли огромный потенциал религиозного опыта, его картины вызывали замирание сердца, влияние на общество было огромным

Я это знаю по себе. Еще была советская власть, когда я снял фильм «Письма мертвого человека». Помню эти полные залы, и я, еще совсем молодой человек, мне было тридцать с хвостиком лет, а ко мне обращались люди зрелые, прошедшие жизнь: «Константин Сергеевич, как вы считаете, как жить?» Потому что я художник, а раз ты художник, ты убедил людей своим произведением и должен знать ответы на все вопросы. Потом это на себя взяла Церковь, и все встало на свои места. Но в тот период этого не было, а произведения Тарковского несли огромный потенциал именно религиозного опыта, его картины вызывали замирание сердца, влияние на общество было огромным.

На съемках картины «Роль»

Я помню, что в 1974 году картину «Зеркало» привозили буквально на один показ в Ленинград, в кинотеатр «Великан», и мы, тогда студенты театрального факультета, каким-то чудом прорвались на этот показ. С нами была и наша педагог. Когда мы вышли после этого фильма, она упала у нас на глазах в обморок – степень ее переживания была так велика, что она потеряла сознание. Приятно быть художником, понимая свою роль и востребованность в жизни общества.

– Получается, что для того, чтоб уровень культуры и духовный уровень в обществе был выше, нужно взращивать культуру и духовность в художниках.

– Безусловно, но только непонятно, как взращивать, он скорее сам вырастает, как трын-трава. Почему в одном вырастает это, а в другом – не вырастает? Годы советской власти сильно изуродовали семьи, и традиции религиозного воспитания прервались. Так было и в нашей семье. Мой дедушка по отцовской линии Лопушанский Тимофей Петрович был священником. Его расстреляли в 1938 году, он теперь считается новомучеником. Сколь много мне могло бы дать общение с ним, проживи он положенные ему годы. Увы. Сейчас, особенно когда бывают тяжелые периоды жизни, понимаешь, что кто-то крепко молится за тебя. Наверное, начинает просыпаться линия этого родства? Не знаю.

Если мне кто-то говорит: «Да я неверующий», я отвечаю: «Правильнее будет сказать пока неверующий». Дерево-то растет вверх

Я всегда говорю в беседах со студентами, что дерево растет вверх. И если мне кто-то говорит: «Да я неверующий», я всегда отвечаю: «Не говорите неверующий, правильнее будет сказать пока неверующий». Дерево-то растет вверх, пройдет время, будет видно. Спросил бы меня кто-нибудь в 26 лет, верующий я или нет? Пф, дурацкий вопрос – конечно, нет. Ну и что? И не прошло и пяти лет, сам пришел. Пути, действительно, не исповедимы. Многие люди поколения Тарковского приходили к вере в сознательном, позднем возрасте.

Могу рассказать на примере семейной хроники. Моя мама была профессором, филологом, закончила Московский университет. Всю жизнь она преподавала церковнославянский язык, тогда он назывался старославянским. Чем она занималась с утра до ночи? Изучала Евангелие. Поскольку где еще тексты церковнославянские? Вероятно, в ней это вызревало и созрело где-то годам к шестидесяти. И она крестилась в Иоанновском женском монастыре в Санкт-Петербурге. Это судьба, человек в таком зрелом возрасте пришел к вере, хотя всю жизнь занимался церковнославянским языком. На это поколение выпало очень тяжелое испытание, их сильно отвели от веры, и, видимо, у них просто не было потребности в вере до поры до времени. Но все равно «дерево растет вверх».

На съемках картины «Роль»

– Читатели портала «Православие.Ru» в основном люди церковные. Как бы вы хотели подготовить эту аудиторию к просмотру вашего кино?

– Я бы не настраивался на то, что зрители найдут концепцию религиозного представления адекватную собственной, посмотрев мои фильмы. Потому что произведение искусства всегда шире, оно есть отражение и осмысление жизни. Религиозная концепция в нем, даже если она присуща автору (а если человек религиозный, то эта концепция является основополагающей), есть только одна из ипостасей, одна из составляющих того мира, который рисует художник. Он обязан быть глубоким в понимании этого мира, таким, каков он есть на самом деле. Понимая это, нужно просто с открытой душой и чистым сердцем прийти и через эмоции принять кино как повод к размышлению о себе и об окружающем мире. А выводы, конечно, каждый делает в соответствии со своим мировоззрением. Главное – быть честным перед самим собой.