Как умножить тысячу на два

У Владимира Соловьева есть любопытное определение справедливости. Он считал, что справедливость есть низшая ступень нравственности. В принципе мысль понятная: есть низшие ступени, есть высшие. Одно является необходимым фундаментом для другого. И если ты на бегу перепрыгиваешь через нижнюю ступеньку, то с большой степенью вероятности можешь подвернуть ногу на следующей. Например, если какой-нибудь сердобольный предприниматель занимается благотворительностью и другими делами милосердия, но при этом не выплачивает своим работникам зарплату вовремя и в полном объеме, то вряд ли можно считать, что он перешел на высшую ступень нравственности. Справедливость – это необходимый минимум нравственного отношения к жизни для любого человека вообще, а уж тем паче для христианина. Тот же Соловьев, поясняя свои слова, писал: «Для какой-нибудь низшей языческой религии требование справедливости   есть максимальное, и потому обязательность его может казаться сомнительной; но для христианства это есть требование минимальное, т.е. безусловно обязательное».

Вроде бы понятно. И всё же для меня сквозила в этой формулировке некая недосказанность. Видимо не хватало какого-то убедительного примера из жизни, чтобы до конца её осознать. Наконец Господь послал мне этот недостающий пазл.

Пригласили меня как-то в молодежный дискуссионный клуб. Тема обсуждения была актуальная на все времена – зависть. Хотя, казалось бы, ну о чем дискутировать-то? Каждый ведь знает, что зависть – это плохо, что она, по определению святителя Василия Великого – есть печаль о благополучии ближнего, и потому является больным движением человеческой души. Аминь, вопрос закрыт. Но не тут-то было. Молодые, хорошо образованные, умные и добрые ребята вдруг, к моему изумлению, стали наперебой говорить про некие разумные (как им представлялось) основания для зависти. Сводилась эта аргументация в сухом остатке примерно к следующему тезису:

«Если человек обладает некими благами, которые он получил заслуженно, это еще можно простить. Но если он эти же блага получил каким-то обходным путем, то снисхождения не заслуживает, и печалиться о его благополучии можно с полным на то основанием».

Сначала эта мысль показалась мне совсем дикой. Но тут я неожиданно вспомнил, как лет двадцать назад в начале девяностых и сам рассуждал в общем-то так же.

Я работал тогда на стройке, и однажды, с получки решил купить в подарок жене и тёще по шоколадке. Подошел к ларьку, который держал мой одноклассник, поздоровался, и попросил два сникерса (тогда они еще только-только появились на российских прилавках). Стоил такой батончик в те веселые времена тысячу рублей. И вот, на моих глазах, этот мой бывший одноклассник берет… калькулятор! Деловито тычет пальцем в кнопки, умножая тысячу на два. И, получив искомый результат, спокойным голосом говорит – Саш, с тебя две тысячи. Я смотрел на это удивительное действо, испытывая примерно ту же гамму чувств, о которой говорили ребята из дискуссионного клуба. То есть, я в принципе готов был бы простить однокласснику его маленькое коммерческое благополучие. Но лишь в том случае, если бы он был умнее меня, закончил бы какой-нибудь престижный ВУЗ и в силу этого стал зарабатывать больше меня. Но этот-то, этот… Он ведь еще в школе кое-как перебивался с двойки на тройку, списывал у меня домашние работы, а на диктантах из года в год упорно писал загадочное «ештё» вместо «ещё». И вот теперь – нате вам: он мне шоколадки продает… Несправедливо! Все должно быть совсем наоборот! Куда катится этот мир!

Ух, и разозлился же я тогда — жуть… Прямо как настоящий пролетарий, которому, как известно, нечего терять, кроме своих цепей.

А сейчас вспомнил это свое кипение разума, возмущенного тысячей, помноженной на два с помощью калькулятора. И окончательно понял, почему Соловьев называл справедливость – низшей ступенью нравственности. Как ни крути, а прощать другому человеку лишь справедливо нажитое благополучие – не очень высоко. Хотя, конечно же, это лучше, чем вообще не прощать ближнему никакого благополучия. Но все же бесконечно далеко от того идеала нравственности, к которому все мы призваны через насквозь несправедливые слова распятого Христа: — Прости им, Боже, не ведают, что творят.