Моя психотравма

«После Беслана я разочаровался в человечестве». «Мир больше никогда не будет прежним». «3 сентября 2004 года люди потеряли право называться людьми».

Что-то в этом роде звучит каждый раз, когда на планете происходит еще одно чудовищное преступление. Нагасаки, Хатынь, Одесса. Гитлер, Сталин, Пол Пот, Амин. 9 августа 1945-го, 11 сентября 2001-го, 2 мая 2014-го.

Очередное злодеяние действует по законам ядерного взрыва: основные жертвы и разрушения – не в точке удара. Главный поражающий эффект создает взрывная волна и заражение местности. Миллионы людей по всему миру сладострастно впитывают яд этого известия, как будто давно его ждали: ура, жизнь не имеет смысла, жизнь не имеет смысла, жизнь не имеет смысла!

Ровно десять лет назад я был в Беслане. С 1 по 6 сентября, как положено. Невыносимое ожидание, стрельба и взрывы, кровь и слезы, обгоревшие трупы, километровая очередь на кладбище – всё видел, всё слышал, всё почувствовал.

Самым страшным днем было 4-е. В этот день я получил психотравму.

В этот день я вышел за ворота владикавказского морга, в котором провел час, и понял, что чего-то не хватает. То ли руку оторвало, то ли ногу ампутировали, то ли позвоночник поврежден. В этот день я понял, что психотравма – не просто красивый медицинский термин, а абсолютно реальная вещь. Мир больше никогда не будет прежним. Но не потому, что люди для меня потеряли право называться людьми, а наоборот – потому что приобрели.

Первые симптомы выглядели очень странно. Мне не было больно, мне было никак. Я ощущал себя восковой фигурой, которая вдруг почему-то начала двигаться. Во всем теле на порядок больше энергии, чем в голове. Ноги сами себе ноги, руки сами себе руки – казалось, они сейчас набросятся на меня и задушат. Я напился водки и уснул. Помогло.

На следующий день психотравма вдруг повернулась ко мне другим боком. Я рано проснулся, поднялся с постели, как перышко, вышел из гостиницы «Владикавказ», перешел по мосту через Терек – и с тех пор это одно из моих любимых в России мест. Я гулял по городскому парку (во Владикавказе прекрасный парк) и сам не понимал, как относиться к тому, что я чувствую. Мне было хорошо. Это была очень красивая психотравма.

Я шел и понимал, что да, мир после Беслана действительно другой. Совсем другой. Потому что я видел не только слезы, кровь и трупы. Я видел людей. Много людей. Очень много настоящих людей.

Я видел людей, которые все эти шесть дней не ели. Только пили воду. Не из каких-то там соображений, а просто потому что не могли. И это были не только родственники заложников. Просто в эти дни у жителей Беслана от боли так сильно разбухло сердце, что оно не пропускало еду в желудок.

Я видел людей, которые в бессильной ярости до крови разбивали кулаки об стены домов. Когда они немного успокаивались, я их спрашивал: «Кто у вас там погиб?» – «У меня никто, – отвечали люди. – У соседа моего Аслана дочь там осталась».

Я видел Руслана Аушева, настоящего, мужественного человека, который пошел на переговоры с террористами и вывел из школы одиннадцать матерей с грудными детьми на руках. Я бы так не смог. Руслан Аушев гораздо лучше меня.

Я видел моего коллегу Сашу Богомолова, который в самый страшный момент забыл о том, что он журналист, и собственными руками выносил детей из горящей школы. Я так не смог, я остался журналистом. Саша Богомолов гораздо лучше меня.

Спасение детей действительно координировалось из единого центра, только эта диспетчерская не от мира сего.

Я видел тысячи людей, у которых 3 сентября 2004 года примерно в 14 часов в голове вдруг вспыхнула какая-то лампочка, и они стали действовать как один огромный спрут-спасатель – организованно, слаженно, разумно. Политические спекулянты потом приводили этот факт в качестве доказательства того, что спецоперация планировалась заранее и бойцы «Вымпела» первыми открыли огонь. Нет, это просто вспыхнули лампочки. Спасение детей действительно координировалось из единого центра, только эта диспетчерская не от мира сего.

Я шел через городской парк и испытывал преступное чувство радости.

Моя психотравма беспардонно гуляла по самым дальним закоулкам нервной системы, хозяйничала в моем мозгу. Я шел и еле сдерживал смех. Зачем я все эти годы боролся с собственным бессилием? Как я мог быть таким идиотом?!

С тех пор я перестал ездить в горячие точки. Мне это не интересно. Война – это не интересно. Война – это адская аномалия. Фронтовой репортаж – всё равно что репортаж из питерской Кунсткамеры. Про двухголовых зародышей и гипертрофированные органы. На войне нет правды про человека.

Если и ехать на войну, то ради того, чтобы писать про мир. Про маленький металлургический заводик, который продолжает работать под бомбежками. Про дедушку, который спокойно сидит в своей квартире в зоне обстрела и читает «Игру в бисер». Про женщину, которая рожает в то время, как все убивают.

Врагу рода человеческого нужны не трупы, а души. Еще неизвестно, где он собирает более богатую жатву – на полях сражений или среди обезумевших от ненависти «болельщиков»

Дьявольский замысел очередного кровопролития состоит вовсе не в том, чтобы умертвить 30 человек, 300 человек или даже 30 тысяч человек. Врагу рода человеческого нужны не трупы, а души. Еще неизвестно, где он собирает более богатую жатву – на полях сражений или среди обезумевших от ненависти «болельщиков», объединившихся в заградотряды.

В Беслане я научился быть слабым. Наверное, это слишком эгоистично – в такой день писать про себя, живого, а не про них, мертвых. Но, во-первых, про погибших я всё, что мог, написал тогда – в сентябре 2004 года. А во-вторых, все люди – живые. Мертвых не существует. Мертвых мы себе сами придумали. Нам так удобнее.