Смоленское кладбище: люди, могилы, чудеса блаженной Ксении

10 августа (28 июля по старому стилю) совершается празднество в честь Смоленской иконы Божией Матери. В Санкт-Петербурге существует посвященная этой иконе церковь, которая располагается на Смоленском кладбище. И храм, и кладбище много значили и значат для православных петербуржцев хотя бы потому, что здесь почивают мощи покровительницы Санкт-Петербурга блаженной Ксении. К этому празднику предлагаются воспоминания заслуженного врача, ветерана труда Галины Георгиевны Руденковой, посвященные судьбам Смоленского храма и кладбища в 40–50 годы XX века.

Церковь Смоленской иконы Божией Матери находится на Смоленском кладбище

1945 год мы встретили далеко от Ленинграда, за Уралом, в эвакуации, и до поры до времени не могли выехать в родной город, чтобы со своими земляками встретить замечательный день радости и ликования – День Победы. Военный завод-дублер неохотно отпускал своих работников. Мы смогли вернуться в Ленинград только к осени 1945 года.

Немногочисленные храмы города были переполнены молящимися и вынужденными прихожанами. Люди после работы ежедневно шли на вечернее богослужение, где в благостной обстановке и в тепле коротали время, чтобы не докучать родственникам, приютившим их на время разрешения жилищной проблемы. Многие прожили в коридорах больших многокомнатных квартир до трех или даже пяти лет. Значительно позднее некоторых из них в храме я больше не видела.

Зимой 1945–1946 года утром в воскресенье мы спешили на Смоленское кладбище к стене часовни Ксении Блаженной. Часовня была закрыта. К 10 часам утра приходил высокого роста, плотного сложения священник. Сверху на теплую меховую доху был одет подрясник, фелонь и епитрахиль. Рядом стояла средних лет женщина, чернявая, полная, ее он называл Дуня. Помощница священника в темном одеянии бодро собирала записки с небольшим, можно сказать – скудным, подаянием. Священник с добрым светлым лицом, полными губами и необыкновенно доброжелательными глазами сначала служил молебен, старательно прочитывая все имена. Часто поднимал глаза к небу и, видно, крепко молился о каждом из нас.

У часовни св. блж. Ксении Петербургской

Затем служилась панихида. Помощница батюшки Евдокия пела громко, твердо, мы же робко подпевали батюшке и ей. Отец Василий (с какой-то богословской фамилией – то ли Введенский, то ли Преображенский) как-то особенно прочитывал имена усопших, упирая на слово «воин»: «воина Иоанна, воина Петра…» Женщины горько плакали. Иногда голос священника начинал дрожать, а по его крупному лицу текли слезы. Когда же пели «Со святыми упокой», никто не сдерживал слез, рыданий и причитаний, всех объединяло общее горе.

Дети целовали эти импровизированные иконочки. Где только батюшка доставал их в смутное время вражды против Церкви?

Служба, если так можно назвать молебен и панихиду, заканчивалась целованием креста. Батюшка, как мог, утешал молящихся, иногда детям раздавал немудрящие подарки – конфеты, маленькие фотографии икон. Дети целовали эти импровизированные иконочки. Где только он их доставал в это смутное время вражды против Церкви? Правда, в годы войны и человеческих страданий богоборчество приутихло, многие повернулись к Богу, многие были очевидцами чудес и спасения обратившихся ко Господу, тех, кто попадал в самые трагические ситуации.

Через некоторое время открыли часовню Ксении Блаженной, точной даты я не упомню, но помню, что когда ее открыли, создалось впечатление, что она никогда не закрывалась. На стенах висели старинные иконы, пол был покрыт изразцовой плиткой, а у окна на полу стояла низенькая, из нежно-белого мрамора гробница, очень гармоничной формы, с золоченым крестом на передней стенке. Дверей было две: в одну входили, в другую выходили после молебствия. После окончания панихиды и целования креста люди выходили, и на их место заходили следующие, заполняя внутреннее пространство часовни, и всё повторялось сначала: молебен, панихида и т.д. Очередь в часовню доходила до самого храма Смоленской иконы Божией Матери. Никто не лез вперед. Все с каким-то особенным благостным настроением стояли в этой очереди, рассказывали о своих бедах и невзгодах, делились радостями, знакомились и даже создавали семьи. Блаженная матерь Ксения – удивительная споручница семьи и детских судеб. Сколько чудес было около этих святых стен! Сколько радости приносила матушка Ксения измученным войной людям, особенно детям!

Малышке очень хотелось резиновый мячик. До того ли было матери, которая не знала, что выкупать по карточкам – валенки или галоши.

Одной маленькой девочке очень хотелось иметь резиновый мячик. До того ли было матери, которая не знала, что выкупать по карточкам – валенки или галоши. До игрушек дело не доходило. Как-то мать собирает девочку на службу в часовню, советует помолиться Ксении Блаженной и рассказать ей о своей мечте. Возвратившись домой, девочка с горечью жалуется маме, что никакого мячика она не получила. В это время раздается звонок в квартиру: на пороге стояла крестная девочки с резиновым мячом в шелковой сетке. Она пришла поздравить крестницу с Днем ангела и напомнить матери об этом семейном празднике.

Как-то однажды в воскресенье мы шли из часовни по главной дорожке и увидели, что боковые двери храма открыты и из них выносят старые доски, ржавое кровельное железо. Жители ближних домов рассказывали, что с соседнего храма очень красивой архитектуры[1] снарядом снесло купол, и жители решили сохранить хотя бы кровлю и перенести железо в Смоленский храм, где крыша не пострадала от обстрелов. За последующие годы железо проржавело и ни на что не годилось.

Отмыли стены храма, пол покрыли досками, которые старательно натирали мастикой. Щеток не хватало, и я натирала пол своим валенком.

Люди с радостью и одушевлением очищали храм от мусора, железа и щебенки. Моя мама в черном бархатном пальто с белым песцом быстро включилась в работу. Какое-то необыкновенное светлое чувство наполняло нас, мы не обращали внимания на порванные в работе перчатки, на плечи брали тяжелые доски, и вскоре храм был очищен от мусора. Однако вид храма внутри был более чем печальный. Когда-то красивые фрески были закопченными, огромная панорама «Исцеление дочери Иаира» была покрыта толстым слоем копоти и грязи, и с трудом просматривалась величественная фигура Христа. Как могли, мы отмыли стены, каменные плиты пола покрыли досками, которые мы старательно натирали мастикой. Щеток на всех не хватало, и я натирала пол своим валенком.

Часовня Святой Ксении Петербургской на Смоленском православном кладбище. Фото второй половины XX в.

Как-то после всенощной накануне большого праздника народ толпой вышел из храма, шли по берегу реки Смоленки на трамвай № 11. Мама с восторгом сказала: «Какое счастье, столько народу пришло в храм!» На это незадачливый батюшка отец Михаил («старый», как мы называли его между собой) заметил, что во время войны много мужчин погибло на полях сражений, вот женщины и приходят в церковь посмотреть на священников. Моя мама не растерялась и ответила, что на мужчин смотреть лучше на пляже, а в храме в лице священника мы видим образ Христа.

Другой отец Михаил был совсем иного склада, по выражению писателя В.Н. Лялина, священник «высокой пробы». Он был молод, красив, вьющиеся каштановые волосы обрамляли благородное лицо. Во время проповеди, отрываясь от листа бумаги (копия находилась в епархии и у уполномоченного, для слежки), он горячо говорил о действии Святого Духа в современном мире, о благодати Господней, о молитве за ныне живущих и погибших в тяжкие годы войны. В это время его глаза светились каким-то янтарным светом. В своей поэме Владимир Солоухин пишет, что Свет Небесный

Костром горит, огнем манит в ненастье,
В словах сквозит и светится из глаз.

Отец Михаил был удивительно талантливым проповедником и через кордоны запретов старался донести до нас Христову Истину в том свете, который оставили нам апостолы. Его старший сын Ника сослужил с ним в алтаре, на нем был старенький дореволюционный стихарь, в котором он выглядел истинным служителем Церкви. Несмотря на малый возраст (ему было лет 8), он был очень серьезен, собран, делал всё четко и правильно. Во время Пасхальной седмицы было видно, как он сосредоточенно стоял недалеко от Престола, углубленный взгляд свидетельствовал об искренней молитве, какая только могла быть в его детском чистом сердце.

Братик Ники был значительно младше его. В легкой сусликовой шубке он смело, раздвигая локотками плотно стоящих прихожан, продвигался к солее. Пожилая женщина, охая и причитая, двигалась за ним: «Ах ты, батюшки, подожди же, куда ты?! Вот я тебе!» Достигнув цели своего путешествия по храму, он хозяйственно окидывал взглядом прихожан и, немного постояв, так же исчезал в обратном направлении. Семья отца Михаила жила на Малом проспекте Васильевского острова, занимала две маленькие комнаты. Малыш любил кататься на большой старинной двери с латунной ручкой, открывая и закрывая ее. Нянюшка постоянно ворчала на него, а он говорил: «Не ругайся, стану митрополитом – буду за тебя молиться».

Часовня блаженной Ксении Петербургской. Интерьер

Однажды мы узнали, что на отца Михаила (младшего) пришел непомерный налог – хоть в долговую яму залезай, за несколько лет не расплатиться! Несколько надежных прихожан тайно организовали сбор денег, в списках значились только имена жертвователей. Нужная сумма была собрана, и так выкупили мы своего батюшку!

Иногда из глубокой памяти всплывают эпизоды из истории Смоленского прихода, которые свидетельствуют о глубокой вере нашего народа – многострадального, но милостивого и понимающего беду и скорбь ближнего.

Как-то раз отец Михаил (младший) обратился к приходу со скорбными словами. Его шестилетняя доченька болела тяжелым гриппом, затем корью с тяжелыми осложнениями. Врачи констатировали полную потерю зрения.

Решили отслужить молебен всем приходом. Все встали на колени перед Смоленской иконой. Искренне молились об исцелении малышки.

Решили отслужить молебен всем приходом. Все встали на колени перед Смоленской иконой Божией Матери. Искренне молились об исцелении малышки, многие просили со слезами, особенно когда пели «Царице моя преблагая». На очередных службах прихожане участливо спрашивали: «Как там наша маленькая Леночка?» «Получше», – отвечал батюшка. Ребенок обрел зрение, но какой-то дефект остался и напоминал нам об этом событии. Может быть, со временем и это прошло.

Священникам сослужил диакон Николай Кузьмич Обер-Боярский. Рассказывали, что он служил до революции в Гатчине, где пел императорский хор и молился государь Николай II. Говорили об этом тайком, ибо такая биография могла повредить всей его семье. Я очень любила его жену Наталию Ивановну. Она заведовала библиотекой Академии художеств с незапамятных времен. Она часто рассказывала, как во время всех войн хранила все рисунки, все фолианты о живописи и даже авторефераты сотрудников академии. Во время блокады Ленинграда она не сожгла ни одной брошюры, замерзая в обледеневшей библиотеке. Я жадно слушала ее рассказы. Я преклонялась пред этой полной, доброжелательной женщиной. Что сталось с Кирой Николаевной – дочерью Наталии Ивановны и диакона Николая? Где Наташа, их внучка? Очень бы хотелось узнать, но я сама сейчас стара и не имею возможности выехать в архивы и воздать должное людям, сберегавшим наше российское достояние.

Со временем отца Михаила (младшего) перевели, кажется, в Преображенский собор, у нас не было моды переходить за священником в другой приход без веской на то причины.

Отца Василия сменил жесткого нрава настоятель, нетерпимо относившийся к человеческим слабостям. Правда, при нем была проведена большая реставрация стен и росписи. Мы увидели изображения евангельских событий во всей их красоте.

Вечерние богослужения в храме Смоленской иконы Божией Матери начинались в 18:30, так как многие работали до 18:00, заводы заканчивали работу по гудку в 17:00.

Хор в храме был скромный. Регент, отставной солдат небольшого роста с поврежденной ногой, управлял хором, держа правую руку около усов, а левой регулировал такт пения. Я выросла в музыкальной семье, еще до войны меня брали на концерты в Капеллу, где пели мои двоюродные братья в хоре мальчиков. Очень хотелось, чтобы наш хор пел лучше.

Долгое время единственным псаломщиком в храме был инженер Владимир Павлович, до войны он работал с моей мамой на одном заводе. На фронте ему оторвало половину лица, но сохранились голосовые данные. На лице он постоянно носил большую черную повязку. Читал он четко, размеренно; поражал приятный тембр его голоса. Когда я готовлюсь к Причастию и читаю предпричастные молитвы, у меня до сих пор звучит его молитвенный голос. Отца его расстреляли задолго до войны, и мать осталась с одиннадцатью детьми: всем она дала образование, а внуки ее пополнили плеяду ученых и работников искусств. Некоторые до сих пор работают в Эрмитаже.

Четверг в храме был особенным днем. Вечером после вечерни всем миром пели Акафист Божией Матери. Возможно, четверг был определен потому, что в среду многие ездили в Никольский собор на акафист святителю Николаю. Никольский собор никогда не закрывался, и богослужения в нем шли даже в блокаду. Икосы пели все вместе, все 13 «Радуйся». Акафисты тайно на работе печатала на машинке прихожанка Таисия, некоторые экземпляры были подписаны ее рукой, красивым каллиграфическим почерком.

Памятники. Красота церковная и варварство безбожное

Кладбище – место особое, место печали, молитвы и памяти. Постыдно стать иванами, не помнящими родства. Не все, но многие из нас – питерцы, петербуржцы, а значит, родные нам те, кто покоится в этой святой земле Смоленского кладбища, которое является оазисом среди большого города. Это место памяти, насчитывающее не одно столетие. Основано оно в середине XVIII века и названо так в честь жителей Смоленска, трудившихся на строительстве Санкт-Петербурга и ложившихся в его землю. Благодаря им была построена церковь в честь Смоленской иконы Божией Матери в 1794 году архитектором Львовым, и сама блаженная Ксения тайно принимала участие в строительстве храма. Смоленское кладбище – мемориал, хранивший высокую культуру захоронения, надгробных памятников и скульптуры. Здесь было захоронено много знаменитых и достойных людей: художники Крамской, Н. Ге, писательница Лидия Чарская… По преданию, здесь была похоронена няня А.С. Пушкина Арина Родионовна. В день Смоленской иконы Божией Материя, 10 августа 1921 года, после отпевания в церкви Воскресения Христова здесь был похоронен великий русский поэт Александр Блок (в 1944 году его череп был перенесен на Литераторские мостки).

В крест когда-то были вмонтированы эмалевые иконы – чья-то алчная рука выломала их себе на потребу…

Надгробные памятники не только сохраняли память об усопших, но и несли в себе глубокий духовный поучительный смысл. Направо от входа высится величественная гранитная скала с небольшим железным крестом на вершине, в отверстия которого когда-то были, вероятно, вмонтированы эмалевые иконы – чья-то алчная рука выломала их себе на потребу. Склон монумента представлял путь, состоящий внизу из семи ступеней, – вероятно, это земной путь семилетнего младенца, по ним очень легко подняться вверх; дальше дорога была широкая, пологая: наверное, это был путь отрочества; затем гладкая дорога устремлялась круто вверх, по бокам вертикальные полосы обрыва; еще выше – путь становился крутым, скользким, и к самому кресту проходила узкая, почти вертикальная тропинка. Непросто земному путнику добраться до креста, до Царствия Небесного.

На кладбище было много склепов с изящной наземной постройкой в виде часовен. Красивый чугунный каркас окружен искусно выполненной металлической сеткой. Сверху это надмогильное сооружение было покрыто металлической кровлей. Надгробные памятники поражали своей красотой и изяществом. Перед алтарной стеной храма на одной из могил стоял огромный гранитный гроб на каменных лапах дикого зверя. Гроб сверху был покрыт множеством необыкновенно красивых в натуральную величину роз. Тонкие лепестки были сделаны из гладкого фарфора – сочетание великого искусства, трудолюбия и профессионализма.          Через некоторое время я вновь навестила этот памятник и с ужасом увидела остатки разбитых цветов – жестокость и варварство, граничащее с безумием.

За часовней Ксении Блаженной, в сторону Малого проспекта, до сих пор стоит величественный монумент в память о погибших моряках. В центре полуовальной гранитной стены – поясной образ Спасителя работы В.М. Васнецова. Однажды, прикладываясь после богослужения к этой мозаичной иконе, мы в отчаянии увидели разбитый лик Христа – последствие невежества, злобы и атеизма. Неоднократные попытки реставрации не увенчались успехом: выражение лика Спасителя восстановить не удалось. Однако похожий образ в округлой нише, созданный тем же автором, сохранился на западной стене часовни Ксении Блаженной: вначале он был закрашен краской, а затем был закрыт округлым железным листом, и это спасло его от власти стихий и людской дерзости.

Рассказывали, что ночью сюда привезли 40 священников и зарыли их живыми. До самого утра слышны были их крики и стоны.

Недалеко от монумента погибшим морякам стоит скромная могила блаженной Ирины Гатчинской; кто она была, мы не знали, но благоговейно подходили к кресту, целовали его. Ближе к храму Смоленской иконы Божией Матери стояла часовня; чугунная основа строения надежно держала железную кровлю над могилой, а затейливая железная сетка была натянута на ее стены. Это могила блаженной Анны. На пути к блаженной Ксении люди заходили на эту могилу, молились, а вокруг часовенки всегда была протоптана тропинка и зимой, и летом. Ближе к основной дорожке было очень необычное захоронение: большой холм квадратной формы, позже на этой могиле появился деревянный крест, может быть, взамен подгнившего. Жители Гавани рассказывали, что в годы богоборчества ночью сюда привезли 40 священников и зарыли их живыми. До самого утра слышны были их крики и стоны. Одна пожилая женщина видела, как на следующее утро земля еще шевелилась над несчастными. Свечей на холм в 1940-е годы не ставили, чтобы не вызывать на себя гонений властей.

Неоднократно над Смоленским кладбищем возникала серьезная угроза его ликвидации, как и многих петербургских мест захоронения. В конце 1940-х годов, кажется в 1949 году, вышло постановление о сносе могил и превращении территории кладбища в парк с аттракционами и увеселительными заведениями. Моя мама, преодолев страх, написала письма в горком партии и лично товарищу Сталину, четко аргументируя, что ликвидация такого мемориала памяти, культуры и искусства русских мастеров отрицательно скажется на нравственной ситуации в городе и стране, а игры и пляски на костях усопших – надругательство над памятью погибших во время Великой Отечественной войны, захороненных в братских могилах кладбища, – подорвут авторитет руководителей города и страны. Возможно, в отмене постановления сыграло роль то обстоятельство, что родители А.Н. Косыгина захоронены на Смоленском кладбище.

Могилы южной части кладбища оказались затоплены по самые верхушки крестов.

Вторая волна разрушения обрушилась на кладбище во время перестройки. В период, когда закрывались фабрики и заводы и промышленность охватывал паралич, руководителям завода им. Котлякова понадобилось расширение заводских площадей, скорее всего для коммерческих целей. Стали частично уничтожаться, а частично переноситься могилы с восточной стороны кладбища. Но тут пришла другая беда: в результате неграмотного проведения работ была нарушена очень мудрая и сложная система мелиорации кладбища, проведенная еще сотни лет тому назад. Кладбище стало тонуть в подземных водах, ранее отходивших в реку Смоленку. Могилы южной части кладбища, что около Малого проспекта, были затоплены по самые верхушки крестов и ершистых звеньев звезд у советских могил. Не зная, что делать, организаторы этого преступления оставили свою затею с расширением территории завода, который, кстати, к тому времени практически не работал. Эта жуткая картина была гениально отражена в одной из передач «600 секунд» талантливым, но впоследствии заблудившимся и предавшим Православие журналистом – Александром Невзоровым.

Другая беда перестроечного и постперестроечного времени – безоглядная продажа мест на кладбище и уничтожение старых могил под предлогом того, что за ними не ухаживают. Часто род человека пресекается не по его вине, и разве справедливо выбрасывать из могилы и ругаться над памятью человека, который, может быть, украшал наш город и защищал его?

И наконец, постоянный бич Смоленского кладбища – кража старинных надгробий. Со временем старинные памятники стали расхищаться, вывозились мраморные скульптуры ангелов, исчезали гранитные массивные плиты, мраморные аналои с искусной вязью письма с изображением бахромы и каменных кистей.

С вывезенных надгробий стирали старые надписи. Ставили эти памятники своим сановным сородичам, а иногда и самим себе, заранее.

Мне вспоминается рассказ замечательного церковного писателя (к сожалению, уже покойного) Валерия Лялина о том, как в ленинградской больнице помирал один грузин. Его приятели по промыслу называли его Лялик. Он занимался перевозом в Грузию памятников с петербургских кладбищ, в основном со Смоленского как самого богатого и сохранившегося до наших дней. Промысел был очень выгодным. Богатые грузины охотно у него скупали этот бесценный товар, стирали старые надписи и ставили эти памятники своим сановным сородичам, а иногда и самим себе, заранее, чтобы потом домочадцы при его захоронении не обмишурились. Дело шло лихо, никто не мешал и не вмешивался в этот зарождавшийся бизнес. С памятников стирались старые надписи, наносились новые, их помещали над могилой в особое строение, где круглые сутки горел свет и играла музыка.

Находясь в больнице, Лялик много шутил, заигрывал с молоденькими медсестрами, но дела его были плохи. Почки и печень не выдержали его разгульной жизни, и, несмотря на все старания врачей, он умер. Его перевезли в Грузию и там со всеми почестями похоронили на знатном кладбище у родного села. После этого начались страшные события в селении: падеж скота уничтожил все стада, град побил урожаи и наступил голод, молодые женщины умирали в родах, мужчины погибали в дорожно-транспортных происшествиях, болели неизвестными до того болезнями и умирали. Селяне поняли, в чем причина их бедствий, выкопали из могилы знаменитого поставщика памятников и похоронили далеко от своего села.

История весьма поучительная. Воистину Бог поругаем не бывает, и осквернители могил получают свое возмездие если не в сем веке, то в будущем, а временами и здесь, и там. И мы уже сейчас расплачиваемся за безумное молчание всея земли, за оскверненные гробницы, за утраченные произведения нашей культуры, за попрание памяти наших праотцев и соотечественников. И дай Бог, чтобы мы не платили за это ТАМ.