Последняя песня Надежды Плевицкой

Надежда Плевицкая

Надежда Плевицкая – «курский соловей», как называл ее государь Николай II, собрала, записала, исполнила почти 2000 русских песен, среди которых «Лучинушка» и «Бродяга», «Есть на Волге утес» и «Калинка», «Всю-то я вселенную проехал» и «По диким степям Забайкалья», «Ухарь-купец» и «Липа вековая», «Среди долины ровныя» и «Помню, я еще молодушкой была», «Из-за острова на стрежень» и «Хасбулат удалой», «Славное море – священный Байкал» и «Калинка». Она и сама писала слова и музыку, до революции издавались сборники песен Плевицкой и ее односельчан, и среди этих песен – «Золотым кольцом сковали», «Русь родная», «Величальная царю-батюшке», «Что ты, барин, щуришь глазки?», «Белилицы-румяницы вы мои», «Куделька», «Ванюша» и другие. Восхищения заслуживает и художественный слог Плевицкой. Ее мемуары читаются как бунинская проза, поэтому хочется как можно больше их цитировать.

Надежде Плевицкой аккомпонировал Сергей Рахманинов, ее с восторгом слушал Федор Шаляпин, писали ее портреты Константин Коровин и Филипп Малявин, перед ней преклонялись поэты Сергей Есенин и Николай Клюев, скульптор Сергей Коненков создал ее мраморный бюст. Царская семья боготворила эту несказанно талантливую и сердечно щедрую певицу, великие княжны подбирали на рояле музыку к ее песням.

Кто бы знал, что ей, любимице царской семьи, придется стать хранительницей архива истории убийства царственных мучеников и самой быть невинно осужденной и погибнуть от рук таких же подлых людей, какие погубили царя.

мраморный бюст Надежды Плевицкой. Скульптор Сергей Коненков.

У Винниковых было семь десятин пахоты. На семью в семь человек это считалось не много, но родители Дежки, как называли Надежду домашние, были хозяева крепкие. «Бывало, зайдешь в амбар: закрома полны, пшено, крупы, на балках висят копченые гуси, окорока, в бочках солонина и сало… Погреб – чего там только нет: бочка молодого квасу, большие горшки с творогом, маслом, сметаной – всё собрано за Петров пост, когда скоромного не едят. А на полке выстроилось много кувшинов свежего молока: мать за три дня до Петра заготовляла молоко для раздачи бескоровным крестьянам, чтобы и они могли разговеться на праздник», – писала Надежда Плевицкая в своей книге «Дежкин карагод».

Однажды отец вернулся домой встревоженный и сказал: «Зажигай, мать, лампаду, помолимся Господу о спасении царской семьи».

Сегодня нам странно представить, насколько в народе искренне и сердечно любили государя, поскольку нет уже ни государя, ни того народа. Но остались воспоминания о прежней крестьянской жизни. Плевицкая вспоминает, как однажды отец вернулся домой встревоженный и сказал: «Зажигай, мать, лампаду, помолимся Господу о спасении царской семьи». На сходе их известили о том, что в Борках произошло крушение поезда, в котором ехал государь с семьей. Надежда Васильевна всю жизнь будет вспоминать тот вечер, когда она вместе с родителями коленопреклоненно молилась за государя. А потом мать всё гладила суровой ладонью портрет царской семьи, который висел у них в избе.

Вспоминала она и походы всем селом в Коренную Пустынь, и как на Троицу не было в их селе двора без гостей, без песен и хороводов, девичьих нарядов, что в каждом уезде шились разные, неповторимые. А главное – что всё это было живое течение жизни – и труды, и молитвы, и песни-хороводы, – разрушенное техническим прогрессом, который бедовые головы поставили на безбожные колеса.

Вспоминала Плевицкая и сельские свадьбы да как пел сосед:

Соловей кукушечку уговаривал,
Молоденький рябую всё сподманывал:
Полетим, кукушечка, во мой зелен сад,
Во моем садике гулять хорошо.

«Как, однако, самую душу меняет город и фабрика», – скажет Плевицкая пророческие слова.

«Даже и хмельная мужичья душа поет о чистоте утех матушки-земли. Как, однако, эту самую душу меняет город и фабрика», – скажет Плевицкая пророческие слова, будто глядя в наш век, изменивший человеческое отношение к природе, к труду, к самой жизни.

О живой вере, соединенной в крестьянском быту с художественным восприятием мира, говорит и такой эпизод. Отец Дежки как-то поехал на мельницу, в дороге испил из ледяного ручья и вскоре заболел воспалением легких. Но сам он был уверен: «Вот видишь, мать: наказал Господь. Человек, как скотина, наклонкой и без креста пить не должен».

Православная душа курской крестьянки Надежды Плевицкой (Винниковой) стремилась служить Богу и людям, поэтому и стало для нее первой ступеней восхождения на эту стезю пребывание в Курском Свято-Троицком женском монастыре, где она пела на клиросе. Но тогда не знала она, что станет служить Богу и людям своей народной песней. Бессознательно выходила Дежка на артистический путь, уйдя из монастыря с бродячей цирковой труппой, которую вскоре покинула, когда в Киеве ее пригласили в хор Липкиных. Затем перешла в хор Славянского, где познакомилась со своим будущим мужем Эдмундом Плевицким. Он окажется человеком распутным и недостойным Надежды Васильевны. Они вскоре разойдутся, но ей долгие годы придется его материально поддерживать, хлопотать за него, устраивать его быт. Плевицкие служили в труппе оперного певца Манкевича, откуда Надежда Васильевна была приглашена директором ресторана «Яръ» петь в его заведении. Здесь состоялось ее первое выступление в Москве. «Москвичи меня полюбили, а я полюбила москвичей. А сама Москва Белокаменная, наша хлебосольная, румяная, ласковая боярыня, кого не заворожит», – писала Надежда Васильевна.

Надежда Плевицкая

Певица бывала на вечерах у Константина Станиславского, у Федора Шаляпина, в круг их общих друзей входили Савва Мамонтов и Константин Коровин. Шаляпин как-то сказал Надежде Васильевне: «Помогай тебе Бог, родная Надюша, пой свои песни, что от земли принесла, у меня таких нет – я слобожанин, не деревенский».

Плевицкая ценила возможность петь перед государем. Она говорила ему «про горюшко горькое, про долю мужицкую» и видела свет печальный в царских глазах. А когда пела о радости и шутила в песнях, то царь тоже смеялся, понимая крестьянскую шутку. Однажды он сказал: «Спасибо вам, Надежда Васильевна. Я слушал вас сегодня с большим удовольствием. Мне говорили, что вы никогда не учились петь. И не учитесь. Оставайтесь такою, какая вы есть. Я много слышал ученых соловьев, но они пели для уха, а вы поете для сердца». Надежда Васильевна уже в эмиграции, пережив фронтовые тяготы, трагедию уничтожения царской семьи, вспоминала, как тогда в концертах и собраниях офицеры окружали государя, внимали каждому его слову, как офицерская молодежь бежала за ним по улице, без шапок, в одних мундирах. «Где же вы – те, кто любил его, где те, кто бежал в зимнюю стужу за царскими санями по белой улице Царского Села?..» – так и остался без ответа ее вопль.

Говоря о Первой мировой войне, столетие которой мы отмечаем в нынешнем году, нельзя не назвать среди ее героев и певицу Надежду Плевицкую. В самом начале войны она, не раздумывая, поступила сиделкой в Николаевскую общину, поскольку не могла, как и великие княжны, оставаться в стороне от общенародной трагедии. Плевицкая попала в действующую армию, которая вела бой в Вержболово. Это – бывшая пограничная станция между Российской империей и Пруссией, с 1918 года по настоящее время находящаяся на территории Литвы.

Этот иеромонах в облачении, с крестом шел впереди. Его ранили в обе ноги. Он приказал вести себя под руки

«Дивизия вступила в бой. Вержболово горело, страшно освещая красным полымем небо, – писала Надежда Васильевна. – Грохотали орудия. В поле стал штаб дивизии. Дивизионный лазарет развертывался в двух верстах от штаба… Мои бинты скоро иссякли: раненых было много. Ведь в одном Коротоярском полку выбили в тот день две тысячи человек… Полковой священник – седой иеромонах – медленно и с удивительным спокойствием резал марлю для бинтов… Позже, через несколько месяцев, когда пробивался окруженный неприятелем полк, этот иеромонах в облачении, с крестом шел впереди. Его ранили в обе ноги. Он приказал вести себя под руки. Он пал смертью храбрых».

Сотни таких солдат пришлось встретить Надежде Васильевне. Она выхаживала раненых, и самым действенным лекарством была для них ее песня – родная песня, что слышали они в своих селах, в которые, возможно, больше не вернулись. «Упасть бы на землю, – писала Плевицкая, – поклониться бы им всем. Поклониться смелым за храбрость, за удаль, кротким за кротость, за послушание. Вы все мои братья, все дорогие, родимые».

Однажды Надежда Васильевна, обессиленная работой, уснула в промерзлой избе, где тлел огарок свечи и солдаты спали на соломе вповалку. А проснувшись наутро, она увидела, что спала среди мертвых тел. Выйдя на улицу, бедная женщина оказалась на поле битвы, где «в зеленых шинелях – немцы, в серых – наши». Они ползли в укрытие, но смерть их застала тут. «Я подошла к одному и увидела, что на его носовом платочке вышито “Ваня”. Ах, Ваня, Ваня, чья любящая рука вышивала для тебя?.. И вот осколок головы твоей как чаша, полная крови». Чутьем православного человека Надежда Васильевна ощутила, что Господь ходил меж солдатских тел, и ей всё слышалось: «Сие есть кровь Моя…»

За участие в Первой мировой войне певица была награждена орденом святой Анны, который давался лишь пехотинцам, участвовавшим в сражении.

Тогда же, в разгар Гражданской войны, Плевицкая встретила Николая Скоблина, начальника Корниловской дивизии, георгиевского кавалера, с которым они в числе десятков тысяч русских людей всех сословий совершили свой исход из Крыма и навсегда покинули Родину. Впереди их ждали мытарства скитальцев и одна горькая чаша жертв политических интриг.

До 1940-х годов в Париже функционировал РОВС (Российский общевойсковой союз), созданный из остатков Белой армии и руководимый генералом Е.К. Миллером. Все известные исторические энциклопедии утверждают, что в 1930 году Николай Скоблин был завербован советскими агентами и работал на НКВД. В сентябре 1937 года он был обвинен членами руководства РОВС в похищении генерала Е.К. Миллера, вывезен из Франции и, по нескольким версиям, сброшен с самолета на пути в Испанию.

С арестом Плевицкой открывался доступ к хранившимся в доме Скоблиных документам о расстреле царской семьи.

Жену генерала Скоблина Надежду Плевицкую арестовали за соучастие в похищении генерала Миллера. С ее арестом открывался доступ к хранившимся в доме Скоблиных архивным документам, касающимся отступления Белой армии, а также к документам о расстреле большевиками в 1918 году в Екатеринбурге царской семьи и причастии к этому злодеянию Ленина, Свердлова и прочих.

Сегодня часть этих архивов находится в Библиотеке Конгресса США. Хранится там и дневник Надежды Плевицкой, который она вела в парижской тюрьме. Мы бы никогда не узнали о нем, если бы не сотрудница Библиотеки Конгресса, которая полюбила русскую песню, узнала о Плевицкой, нашла в Москве ее внучатую племянницу – писателя Ирину Ракшу. И вот копия дневников – около 100 страниц – сегодня в наших руках. Ирина Евгеньевна Ракша подготовила эти записки к публикации, и вскоре они будут обнародованы. Я же, поскольку давно дружна с Ириной Ракшой, оказалась первым их читателем.

Мне хотелось бы доказать – в первую очередь себе – то, что Плевицкая была не виновна ни в каких политических интригах. Ее оклеветали, завидуя великому таланту и всемирной известности. Каким она могла быть агентом разведки, окончив только трехлетнее сельское училище в Курской губернии, не зная ни одного языка, кроме русского, а главное – не умея лгать и лицемерить (уж так была воспитана)? Дневниковые записи Плевицкой, сбивчиво написанные наспех, в тюрьме, цитирую по оригиналу, сохраняя ее стилистику. Они представляются мне последней ее песней, поскольку так же художественно талантливы и искренни. И так же горестны.

О состоянии армии Миллера, которая собиралась бороться с «красным террором», примкнув к фашистским захватчикам, у Плевицкой можно найти такую запись: «Генерала Миллера никто не любил! За то, что забрал 7 миллионов фран. (возможно, крон. – И.У.), он никому отчета не давал, и помощи не оказывал больным, и требовал, чтобы все чины Р.О.В.С. делали взносы в фонд спасения Родины. Эти взносы достигали в. 25 т. (той же валюты. – И.У.)… в месяц! Куда это шло, никто не знал! …После увольнения Шатилова, ген. Миллер назначил Эрдели на его место. Но долго Эрдели не продержался в РОВС, т. к. против него восстали все начальники – ибо он, старый интриган, приласкал провокатора Федосенку и стал печатать клеветнические статьи в газетах. А когда его спросили – это Вы пишете? Он категорически отказался. Хотя все знали, что это он! Украв 10 тысяч денег у Миллера, он был уволен». Думаю, что Сталин не мог оставить существовать эту разлагающуюся «пятую колонну» перед угрозой нападения фашистской Германии на Советский Союз. И, конечно, искал помощников, чтобы ее уничтожить.

Есть свидетельства того, что и Скоблин, и Плевицкая подписали обязательства служить советской разведке в надежде, что им позволят вернуться на Родину. Возможно, это так. Но в своем дневнике Плевицкая пишет: «Когда я вышла замуж за генер. Скоблина в Галлиполи, он был очень болен, истощен, у него начинался туберкулез. Вся забота моя была направлена на то, чтобы восстановить его здоровье. Все корниловцы видели, как выглядел их командир! У него не было ни одного здорового органа, всё здоровье положено – за Родину! Я продавала последние драгоценности, чтобы улучшить его питание. Находясь в Галлиполийском лагере среди офицерских семейств, где было много интриг, <неразб.> жены офицеров вмешивались не в свои дела, чем вызывали инциденты. Мой муж <неразб.>, женясь на мне, поставил условие: в политические дела не вмешиваться! Мне выполнить условие было легко, ибо это всё меня не интересовало – т.к. я была знаменитая артистка, и “чин” “мать командирша” мог интересовать какую-нибудь провинциальную мечтательницу, но не меня».

Не делила людей ни на партии, ни на расы, ибо песни все слушают, все любят! Если приходилось делить людей, то делила только на хороших и плохих…

Еще в начале Гражданской войны Плевицкая выступала в России перед «красными», теперь, в эмиграции, пела свой задушевный репертуар «белым», ибо чувствовала: «Мои песни, мой талант был для всех. Не делила людей ни на партии, ни на расы, ибо песни все слушают, все любят! Если приходилось делить людей, то делила только на хороших и плохих, но Бог мне дал такие глаза, что я видела больше хороших!» Певица давала бесчисленные благотворительные концерты, в том числе и в пользу голодных детей в СССР. «Эта моя милостыня гибнущим детям, наверное, записана у Господа!» – надеялась она.

Теперь же тюремный костел явился единственным утешением для любимицы Рахманинова и Шаляпина. Здесь она могла излить горе своей православной души. Надежда Васильевна пишет с любовью о сестрах милосердия и о своих несчастных сокамерницах – иностранках, отбывавших предварительное заключение за проституцию, кражи, убийства, которые воровали вещи, устраивали скандалы и драки. Два года, пока шло следствие, Надежда Плевицкая, находясь среди чужой речи, ничего не зная о судьбе дорогого супруга, видела, как воров и убийц оправдывают и выпускают на свободу, а ее держат в тюрьме за то, что пела свои песни «белым» и «красным», всегда была рядом с мужем и мечтала вернуться на Родину. Из парижской тюрьмы ей хотелось улететь лебедушкой в свое курское село, где матушка пела грустные и раздольные песни, где так богато, щедро и достойно жила их дружная, богомольная семья.

«День плохой для меня. Тоска, голова болит от слез, ничего не поделаю с тоской, сладить не могу. Был М.М.Ф., сказал, что нет друзей у меня. А где же они? Все оставили? Как же жить? О, слякоть человеческая! Что ждать от вас? Не было случая, чтобы люди были на стороне слабого, лишь бы зло сорвать, дать волю ненависти, забывая, что Тот, Кому мы молимся, распят был. А уж не Он ли был праведен? Грязнили царя, царицу, их девочек грязнили, а ведь ползали как черви у царского престола! Какая бесстыдная, подлая толпа!»

Был М.М.Ф., сказал, что нет друзей у меня. А где же они? Все оставили? Как же жить?

Но вот случайно Плевицкая, сопровождаемая конвоем в суд для дачи показаний, заговорила с шофером такси, который оказался русским офицером. Он знал о том, что знаменитую певицу оклеветали и предали. Плевицкая просила его помолиться о ней. А он ответил: «Моя жена всегда молится о вас. Я – донской казак».

Читая записи Плевицкой, будто погружаешься в библейский текст и понимаешь, что ничего в мире не изменилось со времен прихода Спасителя. Толпа остается толпой, и лишь единицы могут идти путем Христовым, путем любви и сострадания.

Тюремный дневник Надежды Плевицкой заканчивается в январе 1939 года. Тогда ей было вынесено решение суда: 20 лет каторги. Она умерла во французской тюрьме 1 октября 1940 года близ города Ренн на северо-западе Франции. Версий о ее смерти несколько, в том числе и отравление. Франция к тому времени была оккупирована Третьим Рейхом. Есть сведения о том, что фашисты эксгумировали тело Плевицкой, чтобы провести химический анализ для установления причины смерти. Возможно, обнаружив, что Плевицкая отравлена за помощь советской разведке, ее тело было раздавлено танками и закопано в общей тюремной могиле. А для нас это еще одно доказательство того, что фашисты боролись отнюдь не с коммунизмом. Глумясь над телом русской певицы, они уничтожали русскую песню, в которой живет народная душа.

А песни, собранные и записанные Надеждой Плевицкой, вскоре зазвучали по всем советским фронтам в исполнении Лидии Руслановой и других артистов. Так продолжилось служение «курского соловья» своей Родине – ни монархической, ни советской, но родине всех ее чувств, мыслей и надежд.

В июне 1998 года в Винникове Курской области, на родине Надежды Плевицкой, состоялось открытие памятника певице работы Вячеслава Клыкова. А с ноября 2009 года в Винниково открыт музей ее имени.

Известный журналист Николай Шебуев писал в начале XX века: «Плевицкая – драгоценный самородок, она наша радость… Ее песня всех объединила, на ее концертах все партии единодушны, все ей рукоплещут! Такова сила таланта этой чародейки, этой лучшей из лучших Русских …»

В сентябре нынешнего года великой певице исполняется 130 лет. Хотелось бы, чтобы издательства заинтересовались переизданием дисков с ее песнями, книг «Дежкин карагод» и «Мой путь с песней». Это будет лучшим подарком от «курского соловья» нам, ее потомкам, и станет важным шагом для сохранения памяти великой певицы.