Остаться собой

«Мам, скажи мне все английские слова! Только на русском!»

Мне всегда интересно наблюдать, кто как приживается в новой стране. Наблюдаю не только за «нашими», но и другими иммигрантами всевозможных национальностей. Интересные получаются наблюдения.

Первая категория людей вообще никак не интегрируется и живет привычным укладом своим большим кланом. Овладение языком новой страны, ее культура и обычаи, а бывает – и законы, не интересуют большую, дружную семью. За 20 лет они так и не научатся сносно выражаться по-английски, им и в голову не придет стесняться своего акцента. Это, как правило, выходцы из мусульманских стран. В Америке это еще и испанские, и еврейские кланы. «Абрам Моисеевич, как вы умудрились за 20 лет в Америке не научиться говорить по-английски?» – «А я в нее хожу, в эту Америку?» А кланы из Ирана, Ирака и Бангладеш тем более не ходят, а по телевизору смотрят индийские сериалы.

Вторая группа – это те, кто интегрируется, но не ассимилируется, те, кто активно учит язык, устраивается на работу, живо интересуется местной культурой и обычаями, не предавая своего культурного наследия. Детям заботливо прививается родной язык, ставятся мультфильмы и сказки на русском, польском, румынском, празднуются национальные праздники и организуются национальные воскресные школы. При этом дети свободно говорят на английском, приглашают к себе английских друзей и ходят в гости. Румыны снимают холл на сто человек и празднуют Рождество Христово, поляки отправляют детей на уроки польского, и их дети знают: они не одни в чужой стране, есть другие мальчики и девочки, говорящие на польском, или румынские дяди и тети, поющие «Христос воскресе» на румынском.

И вот тут мама получает по полной: оказывается, она недостаточно хороша для своего обожаемого чада

Третья группа людей стремится раствориться в новой стране без остатка, не просто интегрироваться, а ассимилироваться, чтобы ничего из старой жизни не осталось. Говорят с детьми на ломаном английском, стараются попасть в родительский комитет школы, обзавестись английскими друзьями и английскими привычками, а о Польше (России, Латвии, Румынии) забыть. Их дети не говорят на одном из родных языков и с какого-то момента осознают себя британцами, стесняются своих польских (русских, румынских) корней, а потом, бывает, начинают стесняться и матери. И вот тут мама получает по полной: оказывается, она недостаточно хороша для своего обожаемого, трудно доставшегося чада. А еще оказывается, что она никогда не будет принята как своя англичанами, которые смеются за ее спиной над ее «английскими» привычками и «английскими» обедами. А терпят ее из любви к экзотике или ради своего коллеги – ее мужа. То есть я, конечно, не утверждаю, что дружба между англичанами и русскими невозможна, но она не зиждется на отказе от своей культуры. Англичане это не уважают. Я пришла к выводу, что по-настоящему они уважают и принимают только свое. Но если и проявят интерес к чужому, то при условии, что это чужое уважается и высоко ценится его носителем. Отрекшихся от своих корней здесь терпят, но не любят. Есть, правда, англичане, которые женятся на русских и трепетно относятся к нашей культуре, но таких немного.

«Нет бы денег побольше заработать, а тут сиди и обучай детей никому не нужному русскому языку»

На курсах повышения квалификации со мной в группе была Марта из Польши – дама лет пятидесяти, когда-то блиставшая красотой. Большую часть жизни она прожила в Англии, замуж вышла за британца, и главную цель ее жизни, по-видимому, составляло полное растворение в английской культуре. Английский у нее был превосходный, практически без акцента, она всю жизнь преподавала язык в школе и на курсах и каждую свободную минуту изъяснялась в любви к английскому языку, английской культуре и английской литературе. И мальчиков своих она вырастила истинными англичанами и время от времени приставляла мне нож к горлу: «Зачем говоришь дома на русском? какая в этом практическая цель? зачем тратишь свое драгоценное время на обучение детей русскому языку, заставляешь их корпеть над прописями и букварями? Такую бы энергию – да в мирных целях. Нет бы денег побольше заработать, а тут сиди и обучай детей никому не нужному русскому языку». Я сначала поперхнулась от такой наглости, но потом до меня дошло, что это Марту тоска по несбывшемуся гложет. Она-то отреклась от Польши, а Польша от нее – нет и время от времени угрызает, покоя не дает.

Англичанки явно не одобряли подобострастность Марты, и ее восторг по поводу всего английского их не радовал и им не льстил. Словно они без нее не знали, что английское – самое лучшее! Правда, Марта прославилась тем, что притягивала к себе приключения и разного рода ЧП, и это было так смешно, что подлизывание ей простили и с нетерпением ждали очередной истории об укусившей ее собаке или о водяном матрасе, давшем течь после пятнадцати лет верной службы и провонявшем на весь дом.

Ключевский писал, что язык – не просто сумма знаний, а отражение менталитета, культуры, веры народа. Недаром бытует мнение, что сохранившему русский язык за границей проще, естественней усвоить веру отцов, чем не сохранившим язык. И таким-то богатством будем раскидываться?!

Другой случай – Барбара. Дочь простых родителей, она получила образование в частной школе, а в придачу к нему сознание своего превосходства над простыми смертными. Причем интересно, что обратная сторона спеси – стеснение своих корней: это часто бывает. Выйдя замуж за англичанина, родила единственного сына и решила вырастить из него вундеркинда. Надо отдать ей должное, это ей отчасти удалось: Алекс на голову выше большинства одноклассников по всем предметам, кроме рисования, но оценки его не интересуют, так же как и мамино мнение, поэтому он с одинаковой вероятностью может получить как похвальную грамоту, так и взыскание. С польским языком как-то не заладилось, а в пятом классе он объявил друзьям, что «никакой он не поляк, а чистокровный англичанин». При этом очень любит польских бабушку и дедушку, а мать, как утверждает, не любит вообще. В начале нашего знакомства Барбара относилась ко мне любезно и всё зазывала в гости – дети-то дружат, но я быстро поняла, что я ее совершенно не интересую, так как не являюсь перспективной знакомой, а лишний раз болезненно напоминаю о восточноевропейском происхождении. В отличие от Марты, Барбара сумела вобрать в себя лоск и некоторую английскость поведения. Дом в богатом районе, светские привычки и престижная профессия диетолога привлекли к ней желанных английских клиенток и подруг, но цену одной ее подруги мне пришлось случайно проверить. Клэр спросила меня: «А вы тоже из Польши?» Ответив отрицательно, я в свою очередь спросила ее (мне показалось на секунду, что она говорит с польским акцентом): «А вы из Польши?» Какой взгляд, исполненный негодования, она метнула в меня! «No way!» («Еще чего не хватало!») Больше подруга Барбары со мной никогда не заговаривала.

Когда Алекс учился во втором классе, Барбара была исполнена радужных надежд, она вся была сгусток энергии, и верилось ей, что она покорит гордую Англию. В 40 выглядела на 27, идеальная фигура, идеальная кожа – она была рекламой своего бизнеса. Ближе к десятому классу сына она как-то потускнела и осунулась. Сын доставляет ей массу неприятностей и отказывается признавать ее авторитет, открыто хамит и всячески старается поддеть. Она еще не до конца потеряла задор и всё время пытается настоять на своем, но парень решил твердо: заканчивает школу и сматывает в Германию, где она его не достанет.

Несколько лет назад я заменяла преподавателя на курсах изучения английского, и одна дама из Латвии в упор не хотела меня видеть, а встретив в городе, никогда не здоровалась. Надо отметить: случай нетипичный – обычно у нас со студентами складываются теплые отношения. И вот вновь заменяю преподавателя в ее группе. На перемене пьем чай, Ильзе – сама любезность. И чаю мне налила, и сахар размешала, и, подав на блюдечке, сказала: «Думала: выучу язык за четыре месяца – а не выучила и за четыре года. Кругом на фабрике одни латыши и русские, а англичане нас, оказывается, не любят. Я раньше не понимала, что они говорят, а сейчас в глаза улыбка, а в спину – мат». И смотрит на меня печальными глазами. Да, иммиграция сильно сбивает спесь, и люди тянутся к теплу и забывают счеты.

Как-то в аптеке, в офтальмологическом отделе, увидела нового сотрудника-африканца. Веселый, умный, грамотный профессионал, очень обаятельный, как страстно он хотел быть принятым, стать своим в доску. Из аптеки пришлось выйти на полчаса по учебной пожарной тревоге, и полчаса я наблюдала его, единственного африканца в английском коллективе. Как он шутил, как он зажигал, как он отвлекал внимание от своей внешности и стремился завоевать симпатии всех без исключения. Коллеги благосклонно принимали его шутки и его усердие, а я думала: «Надолго ли тебя хватит?»

«Никогда не представляюсь как доктор Хныш, а просто – Брахим.

Если я не интересен как человек, неужели я буду интересен как доктор?

И противоположный пример: бывший коллега мужа из университета Корка, родом из Туниса. «Никогда не представляюсь как доктор Хныш, а просто – Брахим. Если я не интересен как человек, неужели я буду интересен как доктор? Да, часто принимают за беженца. Нет, не обидно. Меня абсолютно не интересуют люди, которым я не интересен. Those who mind don't matter, and those who matter don't mind (Те, кто возражает, не имеют значения, а те, кто имеет значение, не возражают)». Он никогда не подлизывался, не колол глаза своими учеными степенями и не пытался казаться тем, чем не является. Сейчас Брахим профессор в Турции. Я уверена, что он не изменился.

Даже если мы готовы забыть о том, кто мы, нам об этом напомнят. Стоит ли стараться? Стоит ли ломать себя в угоду ложно понятых ожиданий, или постараемся хранить свою культуру, свой язык, свое достоинство?