В поисках идеологии обновления

В России этой теме посвятили статьи несколько авторов, приглашенных «под одну обложку» составителем сборника известным русским публицистом Александром Щипковым. Они решили объединить свои размышления под обложкой «веховидного», то есть отсылающего к традиции создателей знаменитых «Вех» и их последователей, сборника «Перелом^[1]» (полное название «Перелом. Статьи о справедливости традиции»).

Этот сборник увидел свет в мае 2013 года. Главный тезис, который разделяют все семь его участников: мы наблюдаем конец прежней идеологии и спустя сравнительно короткое время не узнаем ландшафта общественной мысли.

Авторы сборника со смешанными чувствами отмечают признаки «конца эпохи» в политике и культуре. Они диагностируют кризис моральной легитимности современного государства (Игорь Потапов), кризис системы партийного представительства (Виталий Третьяков), тоталитарность либеральной политической модели (Евгений Белжеларский), необходимость актуализации традиции на основе православной этики и духа солидаризма (Михаил Тюренков), смерть интеллигентского сословия и объединение противоположных политических полюсов (Александр Щипков), парадоксальность отношений модерна, постмодерна и советского сверхмодерна (Сергей Черняховский), историческую регрессивность «актуального искусства» (Максим Кантор).

С авторами спорили как «слева», так и «справа», хотя их позиции отнюдь не составляли монолитное единство. Тем не менее многие тезисы попали в нервные узлы современного общественного сознания.

«Перелом» не остался незамеченным западным научным сообществом. Сегодня мы хотим ознакомить читателя со статьей чешского ученого Милана Луптака, посвященной «Перелому».

Милан Луптак авторитетен в научных кругах Чехии. Он преподает в Высшей школе экономики в Праге, является автором нескольких книг на политико-экономические темы. Прихожанин Чешской Православной Церкви. Это один из тех чешских ученых, которые за последние несколько лет кардинально переменили мировоззрение от либерального к религиозно-консервативному. О том, что подтолкнуло к этому Милана Луптака, можно догадаться по некоторым его суждениям, хотя напрямую вопрос смены взглядов он в этой статье не затрагивает.

Читая Луптака, задумываешься о том, как русский социал-консерватизм прочитывается на Западе или по крайней мере на «ближнем Западе». Луптак воспринимает авторов «Перелома» прежде всего как консерваторов. Это естественно для западного взгляда, поскольку там либерализм и социал-демократия давно слились в нерасторжимом единстве. Скорее всего, для Запада социал-консерватизм – это умеренный консерватизм, чья «социальность» указывает на отсутствие склонности к этническому или иному радикализму, характерному для европейских «новых правых». Иными словами, для Луптака «социал-консерватизм» означает «мягкий консерватизм». Тем не менее автор посвятил несколько абзацев статьи вопросу о том, существует ли в реальности непроходимая грань между традиционным социализмом немарксистского толка и христианством.

Меньше внимания уделено вопросу о принципиально новом понимании самой традиции (не правом, а, условно говоря, «умеренно левом»).

Возможно, в Германии «Перелом» прочитали бы так же, как в Чехии, а во Франции, быть может, предпочли бы увидеть в «переломовцах» новых социалистов. Как знать.

Так или иначе, диалог с западными консерваторами и новыми традиционалистами представляется нам чрезвычайно важным делом. В связи с этим статья Милана Луптака может считаться сигналом того, что этот диалог уже начался.

***

Милан Луптак
В поисках идеологии обновления

В отличие от западной социальной науки, русские интеллектуалы не утратили решимости ставить важные вопросы.

Российское общество в той же мере, в какой и общество западных стран, столкнулось с деструктивным влиянием нынешнего экономического кризиса. В отличие от доминирующего в настоящий момент направления западной социальной науки, склонного к конформизму, русские интеллектуалы пока что не утратили решимость ставить важные вопросы, которые имеют самое непосредственное отношение к кризисным процессам: «Кто мы?», «Куда мы движемся?», «Кто виноват?» и «Что делать?».

Свидетельством добросовестной позиции российской науки можно считать недавно изданный сборник, содержащий статьи о справедливости традиции, – «Перелом».

Человек не в состоянии познать то, что он не любит.

Сборник объединяет творческие усилия семи современных российских авторов, социальных мыслителей, к которым в равной мере можно отнести глубокую мысль выдающегося немецкого философа конца XIX – начала XX века Макса Шелера о наличии внутренней взаимосвязи между любовью и познанием. Макс Шелер в своем высказывании опирался на мысль поэта и философа немецкого романтизма Иоганна Вольфганга Гете, который считал, что человек не в состоянии познать то, что он не любит. И чем более глубоким и полным стремится быть познание, тем полнее, крепче и жизнерадостнее должна быть любовь^[2].

Авторы настоящего сборника являются восприемниками именно этого философского завещания И.В. Гете, поскольку российскую историю они рассматривают с позиции трепетного уважения и любви.

С содержательной точки зрения сборник можно разделить на две части. В первой части в статьях «Православная этика и дух солидаризма» (М.А. Тюренков), «Традиция, модерн и сверхмодерн» (С.Ф. Черняховский), «Логика и смысл современного либерализма» (Е.А. Белжеларский), «Левый консерватизм» (А.В. Щипков) содержится анализ идейной парадигмы социального консерватизма и ее присутствия в рамках идейных течений, присущих российской политической истории.

Во второй части сборника в статьях «Перспективы авангарда» (М.К. Кантор), «Конец партийности и сословная демократия» (В.Т. Третьяков), «Нравственность как точная наука» (И.Д. Потапов), «Смерть интеллигенции» (А.В. Щипков) апробируются ценностные установки социально ориентированного консерватизма применительно к основным сферам современной общественной жизни – художественной деятельности, избирательным системам, формам демократии и государственным учреждениям, вопросам общественных приоритетов общества и социальной роли интеллигенции.

Большой объем проблематики, которая затрагивается в «Переломе», не позволяет дать ее подробный обзор и заставляет нас сосредоточить внимание лишь на основных идеях сборника, но взять их при этом в более широком контексте, чем сами авторы.

Исходной позицией авторского коллектива является критика идеологии либерализма с учетом реалий современной России.

В этой связи необходимо напомнить, что еще А.С. Пушкин в поэме «Евгений Онегин» едко заметил, что все разговоры идеологов раннего либерализма, и в первую очередь утилитаризма, например Иеремии Бентама, – «это несносный, хоть и невинный вздор»^[3].

Квинтэссенция идей И. Бентама, поверхностного либерального философа и правоведа XVIII–XIX веков, на все лады повторяема сегодня российскими либералами (и не только ими), которые зовут нас «в светлое капиталистическое будущее». Это утверждение, что каждый человек – эгоист, заботящийся, прежде всего, о своих собственных интересах, и только поэтому в мире существует порядок и гармония. Следует, однако, отметить, что «несносный вздор» либералов далеко не всегда бывает невинным. Те, кто с упоением рассуждают об универсальности законов рынка и частной собственности, представляя их ключом от земного рая, совершенно не задумываются о том, каковы социальные, культурные и религиозные предпосылки развития столь обожаемого ими Запада и насколько они приемлемы в России и других странах Восточной и Центральной Европы. Пока такого понимания нет, в социальных науках и в практической политике будет преобладать импульсивная реакция на общественно-политическую ситуацию, а общество обречено на состояние стагнации.

В современной России идеология либерализма заявляет о себе, прежде всего, в виде теории модернизации, преподносимой как некая панацея, с помощью которой можно преодолеть «вековое отставание России» от передовых стран Запада.

Не желая оставаться в плену иллюзий, мы не должны упускать из виду обстоятельства, которые способствовали формированию в целом тривиальной теории модернизации.

Основоположником этой теории является Герберт Спенсер (1820–1903), английский либеральный мыслитель, сторонник позитивизма и эволюционизма. Известно, что Спенсер, не слишком жалуя книги, предпочитал извлекать необходимую информацию из научной периодики, а также из бесед с представителями науки в клубах и светских салонах.

Он ухитрялся писать об этике, не читая трудов И. Канта и произведений Джона Стюарта Милля. Истоки концепции Спенсера следует искать в идеях английских естествоиспытателей того времени, представителей английской политической экономии, а также в социологическом учении О. Конта.

Теория модернизации – современный вариант эволюционизма.

Теория эволюционизма Герберта Спенсера и ее современный вариант (теория модернизации) основаны на том предположении, что поступательное развитие, несмотря на все препятствия, встречающиеся на его пути, постепенно и неизбежно приводит общество к более совершенному состоянию^[4].

Современные западные общества в свете этой концепции видят себя в роли миссионеров, которые помогают отсталым странам (во времена Герберта Спенсера в роли отстающих были английские заморские колонии), чтобы те продвинулись на более высокую ступень развития, которую они не в силах освоить без посторонней помощи.

Авторы сборника неоднократно напоминают о том, что Россия сегодня получает нравоучительные рецепты модернизации не просто так, но в обмен на согласие российских властей закрыть глаза на расхищение российского национального достояния представителями стран Запада. И этот обмен продолжается уже более двух десятилетий.

Бартерные сделки такого типа для Запада, несомненно, являются исключительно выгодными.

Спенсера также считают основоположником органической школы в социологии, однако если рассматривать это направление применительно к государству, то органическая школа не была его открытием. Она идет от Плутарха через Иоанна Солсберийского к Гоббсу с его представлением о Левиафане как гигантском животном организме. Дань сопоставлению государства с организмом отдал и Платон. Спенсер внес в эту традицию кое-что новое: он отказался от сравнения государства с человеческим телом, характерного для Платона и превалировавшего у Гоббса, несмотря на образ Левиафана, и уподобил человеческое общество организму животных.

Следует, однако, отметить, что органическая теория Спенсера основывается не столько на научных доказательствах, сколько на простой аналогии, которая оказывается неубедительной и должна была быть отброшена при дальнейшем развитии науки.

Но за поверхностными сравнениями скрываются важные для Спенсера методологические принципы. Органическая теория предполагает естественную взаимозависимость всех аспектов общественной (государственной) жизни, поэтому перемены в одной такой сфере должны вызвать перемены в других сферах.

«Острие копья» этой мысли сегодняшние круги российских либералов направляют против Русской Православной Церкви Московского Патриархата, против памяти героев Великой Отечественной войны, а в самое последнее время также и против Российской академии наук. Дело в том, что все эти институты олицетворяют этапы исторического пути России, для которых характерен сплошной отказ от либеральной идеологии, ее предшественников и подражателей.

Российские либералы и их идеологическая жандармерия также стараются не допускать никаких упоминаний о византийской цивилизации, поскольку с позиций этой цивилизации, насквозь проникнутой духом христианской веры, можно очень действенно критиковать современные западные общества, которые, как и Византия, считают себя преемниками античного культурного наследия. Данное обстоятельство доводит представителей современного либерализма до состояния панического страха.

Необходимы не столько защита русских традиций – этого сегодня уже недостаточно, – но обновление общества на основе русских традиций.

Характерная черта поведения российских либералов – высмеивание и огульный отказ от традиций, в которых им видится лишь элемент общественного торможения. Напротив, авторы сборника «Перелом» подчеркивают, что существование российской государственности предполагает не столько защиту русских традиций – это сегодня уже является недостаточным, – но прежде всего обновление общества на основе русских традиций.

Не подлежит сомнению идея Г. Ле Бона, что подлинными вождями нации являются традиции.

В этой связи необходимо отметить, что общая теория традиции в социологии до сих пор не разработана, но некоторые частные мнения по этой проблеме уже успели приобрести статус аксиом. Единомыслие в социальных науках существует, прежде всего, относительно категории традиции как совокупности социальных связей, объединяющих современность и прошлое. Одновременно это слово используется как синоним понятия «культура». Не подлежит сомнению также идея французского философа Густава Ле Бона о том, что подлинными вождями нации являются традиции, а единственными настоящими тиранами в человеческой истории оказываются тени умерших^[5].

Гилберт Кийт Честертон

По словам Честертона, традиция расширяет права; она дает право голоса самому угнетенному классу – нашим предкам. «Традиция не сдается заносчивой олигархии, которой выпало жить сейчас. Все демократы верят, что человек не может быть ущемлен в своих правах из-за такой случайности, как его рождение; традиция не позволяет ущемлять права человека из-за такой случайности, как смерть. Демократ требует не пренебрегать советом слуги; традиция заставляет прислушаться к совету отца. Я не могу разделить демократию и традицию, мне ясно, что идея одна. Позовем мертвых на наш совет. Древние греки голосовали камнями – они будут голосовать надгробьями. Всё будет вполне законно, ведь могильные камни, как и бюллетени, помечены крестом»^[6].

Напротив, споры вызывают различные толкования традиции в контексте политических философий – консерватизма, рационализма, романтизма и марксизма, – которые пристально изучают эту проблематику.

Авторы сборника объясняют, почему фундамент традиции необходимо искать в политической философии консерватизма и в конечном счете в религиозной вере. Исконный ствол христианской веры в Европе, и в России также, начиная с XVII века начал раскалываться под натиском бездуховного рационализма и наследия эпохи Просвещения. Поэтому средством исправления общества вместо христианства постепенно стали считать себя либеральная идеология и марксизм, которые завели европейскую цивилизацию в ее нынешнее тупиковое состояние. Социализм поставил акцент на социальной проблематике, а евангельское измерение вверг в забвение.

Именно поэтому социалисты стали атеистами, хотя отказ социалистов от христианских корней проходил плавно и не вылился в беспорядочное бегство.

Французские социалисты в XIX веке еще оставались сторонниками идеи справедливости и прежде всего – общности. Например, Пьер Леру (Pierre Leroux) использовал в своей книге «О человечестве» («De l’humanité») цитату из Послания святого апостола Павла к Римлянам: «Ибо, как в одном теле нас много членов, но у всех членов одно и то же дело, так мы, многие, одно тело во Христе, а порознь один для другого члены» (Рим. 12: 4–5).

Французские социалисты в XIX веке ссылались на девиз первых христиан о том, что мы все – Божия Троица, в их произведениях сквозила ностальгия по эпохе ранней христианской Церкви, способной изменить жизнь общества и каждого из нас, создать в отмирающих западных обществах очаги подлинного, глубокого человеческого общения, свободы и красоты.

Социалистическое движение, однако, не нашло пути к реальности Богочеловека Христа и вместо того отдало предпочтение непримиримому марксизму. Брак по расчету между социализмом и марксизмом привел к тому, что возвышенные идеалы справедливости и общности, оказавшись в плену безбожного марксистского социализма, пришли в упадок, и этот приговор не подлежит обжалованию.

Выход – консервативная революция, которая вернет народ к ценностям традиционной морали и социальной справедливости.

Выходом из сложившейся ситуации – как подчеркивают авторы сборника – является не бесплодная череда попыток реформировать марксистский социализм, но консервативная революция, совершив которую русский народ вернется к своим корням – ценностям традиционной морали и социальной справедливости, гарантом которых может стать Православная Церковь. Подлинным выражением этой симфонии ценностей является – но лишь в определенном смысле – консервативная идеология славянофилов.

Начальным событием в оформлении идеи ранних славянофилов считается обмен рефератами между А.С. Хомяковым и И.В. Киреевским по вопросу об историческом опыте старой и новой России в 1839 году.

Славянофилы выдвинули ряд новых идей относительно освоения прошлого и современного опыта России. В частности, они заговорили о необходимости переоценки допетровской Руси, о значении крестьянской общины, местного самоуправления, государственного начала, о соотношении закона и обычая в рамках общей концепции народовластия.

Слово «право» не было в России известно в его западном смысле, оно означало только справедливость и правду.

По мнению И.В. Киреевского, общественное устройство России имело много отличий от западного. Например, складывание общества из так называемых маленьких миров (общин), принадлежность человека миру и мира – человеку, принадлежность земельной собственности (которая является источником личных прав на Западе) не лицу, а обществу. Даже самое слово «право» не было в России известно в его западном смысле, оно означало только справедливость и правду. Поэтому никакая власть никакому лицу или сословию не могла ни даровать, ни уступить никакого права. Ведь правда и справедливость не могут ни продаваться, ни браться, но существуют сами по себе, независимо от условных отношений^[7].

И.В. Киреевский

Именно из церквей, монастырей и жилищ уединенных отшельников распространялись повсюду понятия об общественных и частных отношениях.

В России, в отличие от Запада, сила обычая делала всякое самовластное законодательство невозможным, и даже разбор и суд княжеский (до подчинения удельных княжеств Московскому) не мог совершаться без согласования со всеобъемлющими обычаями.

Идеи славянофилов не являются специфическим русским реликтом, но имеют свои аналоги в социально-консервативном мышлении Запада.

Авторы сборника справедливо напоминают о том, что идеи славянофилов не являются специфическим русским реликтом, но имеют свои аналоги в социально-консервативном мышлении Западной Европы XIX и начала XX века.

Один из основных результатов современного экономического кризиса, поразивший в первую очередь страны евро-атлантической цивилизации, уже налицо. Кончается шабаш неолиберализма, нашей цивилизации предстоит выработать новый идеологический алгоритм в русле социально-консервативного мышления, поэтому нам надо возвращаться к его европейским истокам, как вполне обоснованно утверждают авторы сборника.

Консерваторы с удовольствием подчеркивают, что их учение – не только идеология, то есть стройный и строгий перечень политических прописных истин, но это в первую очередь способ, которым созерцается человеческая природа, сущность общества, а также вера в существование трансцендентного Божиего замысла о человеке. Именно это обстоятельство является чрезвычайно важным в тех ситуациях, когда человек делает выбор и решает, как должен действовать и вести себя.

Конфликт правых и левых идеологий надуман, это манипуляция, тянущаяся со времен Великой французской революции.

Вместе с тем консервативные установки не подвержены колебаниям общественных кризисов и не вписываются в надуманный конфликт правых и левых политических идеологий. Этот конфликт является манипуляцией, тянущейся со времен Великой французской революции и идущей вразрез с Божественным замыслом устроения мира. Онтологии мира сего соответствует иное противостояние: разнородные сторонники социальной инженерии, представленные идеологиями, вскормленными в гнезде Просвещения (либерализм, марксизм, фашизм, так называемые альтернативные социальные движения), против приверженцев иерархии традиционных ценностей, выстроенных по образу и подобию Божественного устроения мира^[8].

В этой связи нельзя не вспомнить о взглядах Б. Дизраэли, крупнейшего лидера британской консервативной партии XIX века, инициатора движения «Молодая Англия», обеспечившего возрождение торизма после кризиса, вызванного парламентской реформой 1832 года и торжеством либералов (вигов) на выборах.

Подобно всем консерваторам, он противопоставлял вере радикалов в абстрактные принципы и совершенные общественные схемы своего рода исторический подход. Дизраэли считал наивными представления о том, что идеи меняют мир, он называл утилитаристов схоластами и предпочитал «английский путь делания дел», основанный на здравом смысле, на идее английской конституции, на верности складывающимся веками формам общественной организации. Любое отступление от традиции вело, по его мнению, к гибельным последствиям. В таком ключе Дизраэли оценивал не только казнь Карла I, но и «славную революцию», которая вела к установлению олигархии венецианского типа, ибо парламент был коррумпирован и избирался вигами.

Очевидно, что практическое применение ценностей социально ориентированного консерватизма в различных сферах сможет помочь оздоровить и обновить современную европейскую цивилизацию. Поэтому культура и искусство не теряют ценность лишь в том случае, если они являются составной частью нашего призвания к вечной жизни и ведут нас к встрече с Богом.

Понятие культуры требует объяснения. Слово «культура» произошло от латинского «культ» – богослужение. По своим корням вся человеческая культура имеет религиозное происхождение. В древнем мире не было иной культуры кроме той, что была непосредственно связана с религией. Можно проследить истоки любого культурного явления, любого вида искусства, и окажется, что все они – в религиозных верованиях, в религиозном культе.

Если культура и искусство хотят соответствовать своему высокому призванию, они должны быть иконой Царствия Божиего.

Каждый человек сотворен по образу и подобию Бога, он по сути является живой иконой Бога, поэтому, если культура и искусство хотят соответствовать своему высокому призванию, они должны быть иконой Царствия Божиего. Художник, деятель науки, социальный реформатор, другие работники на ниве культуры могут в рамках своих профессий совершить священнодействие, которое явит правду и красоту Бога^[9].

Возможное движение человека к Богу в сфере искусства пока что основательно заблокировали художники авангарда, которые, как справедливо отмечают авторы сборника «Перелом», лишь толкуют о бессмысленности бытия и христианской веры. Эта тенденция взяла начало в футуризме, в связи с исчезновением из него человека, образ которого был разорван на части – пронизан лампами, постелями, улицами, разрушающими целостность человеческого существа, неповторимое личностное начало. Таким образом, произошло фундаментальное и роковое для искусства отпадение от традиций мира антики, христианства и Ренессанса.

Партийные системы, на основе которых выстраивается современная парламентская демократия, тоже давно можно считать анахронизмом.

Одним из самых шокирующих признаний Роберта Михельса, автора классической работы в области политической теории «Социология партийных организаций в современной демократии» (Лейпциг, 1911), стал его вывод о несовместимости современных бюрократических организаций и демократии: «Кто говорит об организации, – пишет Михельс, – говорит о тенденции к олигархии… По мере развития организации демократия приходит в упадок. В условиях сложного взаимодействия технических свойств политической организации с психическими свойствами организованных масс и их политических лидеров происходит постепенный переход от спонтанного лидерства к олигархическому руководству, через стадии профессионального и стабилизированного лидерства».

На зыбком основании зиждется также концепция парламентской демократии, опирающаяся на либеральную теорию свободы Руссо. И прежде всего на его тезис о существовании не поврежденной первородным грехом человеческой природы, нуждающейся не в Божией помощи для борьбы с грехом, а лишь в беспрепятственном проявлении своего природного совершенства. От «всеобщей воли народа», по мнению Руссо, должна исходить государственная власть. Наиболее эффективной формой выражения народной воли либералы объявили парламентаризм.

Когда началась пропаганда подобной системы в России, К.П. Победоносцев отметил в статье «Великая ложь нашего времени» (1896), что парламентская демократия была бы эффективна, если бы представители народа отбросили личные амбиции и добросовестно выполняли вверенную народом программу; и если бы к тому же большинство народа было в состоянии верно уразуметь эту необходимую программу, преследуя не сиюминутные личные цели, а долгосрочные интересы всего общества.

Таких условий в реальной жизни быть не могло. Парламентская демократия, которой вдохновлялись в Новое время, привела лишь к тому, что люди при слабостях и пороках своей натуры облекли в новую форму свои прежние привычки и склонности.

Обновление политической системы современного общества следует искать на пути корпоративизма.

Обновление политической системы современного общества, как правильно отмечают авторы сборника, следует искать на пути корпоративизма – вместо партийной структуры демократии и вместо классовой борьбы коммунистов. Идея корпоративизма предполагает, что представительные органы власти будут создаваться на основе представительства в них профессиональных корпораций.

Эта идея совсем не новая (но пока в полной мере не востребованная), ее вынашивала еще русская эмиграция в 20–30-е годы прошлого века. Необходимо, однако, оговориться, что, в отличие, например, от итальянского фашизма того времени, который тоже апеллировал к принципу корпоративизма, в Русском зарубежье (например в концепции «Нового средневековья» Н.А. Бердяева) идея корпоративизма опиралась на православные ценности (тогда как фашизм – на язычество!).

Политическая система современного общества, если ее выстроить на принципе корпоративизма, резко изменит природу государства, которое перестанет быть местом, где конкурирующие политические силы борются за материальные блага. Вместо этого государство станет организмом братского служения, единения веры и жертвенности.

Разумеется, это православный идеал монархической, богоосвященной власти. Но и монархию мыслители Русского зарубежья увидели по-новому: не просто как верность традиции предков, но как соответствие самой духовной природе общества и смыслу истории. Это означало совместное служение всех слоев народа и верховного правителя – Богу.

Государство, которое будет выстраивать свои отношения в вертикальной и горизонтальной плоскости власти, используя монархический принцип, – лишь такое государство сможет стать в подлинном смысле нравственным.

Формирование нравственного государства, как правильно отмечают авторы сборника, должно стать конечным результатом преобразования общества на основе социально-консервативных ценностей.

Авторы сборника не обходят вниманием также вопросы роли и места интеллигенции в обществе.

В современных обществах значительная часть интеллигенции находится в состоянии раздирающего ее раздвоения, поскольку, с одной стороны, она хочет быть непримиримым критиком действующего режима, а с другой – требует, чтобы тот же режим давал ей всяческие привилегии.

Напротив, в обществе, выстроенном в соответствии с социально-консервативными ценностями, интеллигенция не будет подвержена соблазнам власти, она станет соучастницей процессов обновления и просветления жизни общества изнутри (Н.А. Бердяев).

Таким образом, авторов сборника объединяет ощущение тревожного состояния сегодняшнего мира – мира евроатлантической цивилизации, – и уверенность в том, что обновление современного общества возможно лишь на путях социально-консервативной идеологии. Дальнейшая разработка вопросов, поставленных авторами «Перелома», стоит на повестке дня. Это особенно актуально для современной Чехии, где в интеллектуальной среде чувствуется определенный провинциализм. И это несмотря на то, что страна входит в структуры Европейского Союза, а может быть, именно потому, что ЕС постепенно теряет притязания на лидерство.