Откуда могут браться духи-мстители?

Ведь он же и голодал по вечерам, учась питаться духовно, то есть нося в мыслях вечную идею будущей своей шинели. И когда она легла ему на плечи, только что сшитая, только из рук портного, как Афродита – из пены, как живая и красивая женщина из мертвого и холодного мрамора, то и радовался Акакий Акакиевич так, словно он женился. Гоголь прямо и говорит, что радовался он так, словно «он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу». И вот эту шинель, столь дорого давшуюся, столь мучительно выношенную, забрали у Башмачкина нагло, дав ему понюхать на вечерней улице промозглого Питера кулак величиной с чиновничью голову. И даже коленкой его под зад не побрезговали угостить на прощание.

И здесь мы встречаемся нос к носу не с привычным посягательством на чужое имущество, а с какой-то катастрофой, которая тем грандиознее, чем невероятнее. Попробуй-ка угадай, сколько труда вложено в эту одежку! Вор лихо снял ее и, видимо, лихо пропил или продал в ближайшие часы. И никогда, даже до самого Страшного суда, не узнать этому вору, сколь дорогую вещь он содрал с плеч невзрачного человечка. Да и не с плеч даже, а из самого сердца. Иной золотой портсигар по цене с такой шинелью рядом не станет, потому что получен легко, без идеи и без душевных мук.

Задумайтесь над этим, воры и не воры. Для вас вещь – тряпка дешевая, а для человека, вами обиженного, в ней, возможно, вся жизнь помещается. В чашке, в книжке, в запонках, в фотоальбоме вся жизнь человека поместиться может. Это потому, что у каждой вещи, кроме тех цен, которые котировками рынка определяются, есть еще своя внутренняя цена, которую чтобы уразуметь, нужно думать, думать, смотреть на мир и утирать слезы.

Вы, пожалуй, помните, что Акакий Акакиевич горя своего не перенес. Умер он, и промозглый чиновничий город спокойно сделал вид, что он и не знал совсем о существовании этого маленького человека. Но душа его не просто была гонима вон из мира нестерпимой горечью обиды. По каким-то неведомым нам законам алхимического превращения чувств стал Башмачкин в мире теней мстителем и карателем.

Позвольте мне отвлечься.

Объем движущегося тела по мере роста скорости движения уменьшается. Поэтому пистолет маленькими пулями, а не корявыми булыжниками стреляет. Если же скорость движения тела к скорости света стремится, то объем движущегося тела стремится к нулю. И при чем здесь Башмачкин? А вот вы обождите. Есть объем у души человеческой или нет, про то трудно сказать в XXI веке. Об этом лучше нас мыслили средневековые ученые в коричневых грубых рясах и с лысинкой на голове. Допустим, объем у души есть. Почему не предположить, что, отделяясь от тела, душа человека, даже и Башмачкина, развивает скорость света и превращается в ноль? А потом превышает скорость света (мне почему-то кажется, что это именно так и происходит) и… переходит в царство теней и «перевертышей». Как бы наизнанку выворачивается.

Еще Лоренц не вывел свою формулу, когда ходил по улицам Северной столицы черноглазый писатель с длинным носом, вглядываясь в лица прохожих и ища в них себе жертву, то есть персонажа. И найдя своего Пигмалиона-чиновника, этого аскета и платоника, Гоголь не просто лишил его шинели. Гоголь его умертвил беспросветным горем. Но это не всё еще… Гоголь, умертвив, превратил Башмачкина в мстительного духа, который уже не созерцает вечную идею шинели, а сам срывает их материальные воплощения с плеч прохожих.

Сила печали, преобразуясь в силу гнева, в секунды разогнала душу Акакия Акакиевича до скорости света и даже превысила ее. Тогда, по формуле Лоренца, стал Башмачкин гневным духом, который, дыша могилою, мог сказать даже очень значительному лицу: «Поймал я тебя за воротник! Отдавай теперь шинель!»

«Ты зачем нам это рассказываешь? Зачем, как при Гоголе говорили, пули льешь?»

Ну, во-первых, иногда можно и без большого резона поговорить. Так, словечками переброситься, посмеяться без греха, чтоб с ума не сойти. Но есть, конечно, у меня и мысль…

Самое первое: маленького человека обидеть не моги. Он – брат твой. И чем он меньше, тем он тебе роднее. Его бы заметить не худо, всмотреться в него. А обижать его поначалу легко, но потом – опасно. Вот и не отнимай у него ни язык, ни Родину, ни жену, ни шинель, ни пенсионную карточку. У него ведь душа бессмертная есть, и в этой душе могут таиться такие порывы и переливы, что никто из нас о них совсем не догадывается. Так вот обидишь его, смахнешь с дороги маленького человека, словно букашку, а он самый тебя же в образе мстителя за очередным жизненным поворотом и встретит. С гневом встретит и с силой. Дай Бог тогда, чтоб дело одной только шинелью обошлось…