Александр Дмитриевич Кастальский:
Судьба церковного композитора на переломе эпох

Александр Дмитриевич Кастальский

28 ноября 2006 года исполнилось 150 лет со дня рождения русского композитора Александра Дмитриевича Кастальского (1856– 1926).

Праздник музыки этого замечательного мастера охватил уже два континента. В начале октября в Канаде, в городе Торонто, прошел посвященный Кастальскому церковно-певческий съезд Русской Православной Церкви за границей. Это событие, включавшее лекции, семинары, хоровые репетиции, завершилось торжественным богослужением в Свято-Троицком соборе Торонто, где двумя хорами численностью около ста человек под управлением регентов из разных городов и стран исполнялись сочинения Кастальского.

Далее эстафету празднований приняли Глазго и Лондон. В исполнении камерного хора университета Стратклайд под управлением Алана Тавенера состоялось первое исполнение сочинения Кастальского «Братское поминовение» в авторской редакции для хора, солистов и органа, на латыни и английском языке. Монументальная композиция прозвучала в дни официального поминовения жертв Первой мировой войны, память о которых многие десятилетия чтут в Великобритании.

Продолжилось празднование юбилея Кастальского в Петербурге и Нью-Йорке. В Петербурге, в храме Спаса на Крови, 18 ноября хор Мариинского театра под управлением Андрея Петренко в концерте из сочинений Кастальского исполнил «Братское поминовение» в редакции для хора без сопровождения, на церковно-славянском языке. В Нью-Йорке музыка Касталького звучала 18 и 19 ноября в исполнении хора под управлением Петра Фекулы за всенощной и литургией в Знаменском храме Синода Русской Православной Церкви за границей. Здесь впервые после долгих лет забвения был исполнен цикл неопубликованных песнопений Кастальского «Из архиерейского облачения», написанный в 1918 году по просьбе Святейшего Патриарха Тихона. Богослужения возглавил митрополит Восточно-Американский и Нью-Йоркский Лавр, Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви.

26 ноября начались празднования на московской земле. Регентская школа при Московской духовной академии и семинарии почтила композитора вечером памяти. 28 ноября, в день 150-летия со дня рождения Кастальского, в семинарском храме преподобного Иоанна Лествичника была совершена заупокойная литургия с музыкой композитора.

В тот же день чествования Кастальского начались в его родной Москве, где на могиле Александра Дмитриевича на Новодевичьем кладбище была отслужена панихида.

Днем позже в Центральном государственном музее музыкальной культуры имени Глинки состоялся посвященный мастеру вечер памяти, в котором принял участие Московский мужской камерный хор имени Кастальского под управлением Алексея Рудневского.

На этом вечере состоялась презентация книги «Александр Кастальский. Статьи, материалы, воспоминания, переписка». В издание вошли практически все наиболее интересные и показательные литературные и документальные источники, связанные с жизнью и деятельностью композитора. Книга основана на материалах, хранящихся в архивах и библиотеках России, Франции и Соединенных Штатов Америки. Опубликовало этот труд московское издательство «Языки славянской культуры», в котором вышли все предыдущие тома серии «Русская духовная музыка в документах и материалах». Пятым томом этой серии и является новая книга о Кастальском.

Московские чествования продолжались до 17 декабря – другой юбилейной даты, связанной с Кастальским, – 80-летием со дня его смерти.

9 декабря дань памяти композитору отдала хоровая кафедра Московской консерватории, основателем которой он являлся. В посвященном Кастальскому концерте выступили хор детской хоровой студии «Весна» под управленем Надежды Авериной, женский хор Курского государственного университета под управлением Евгения Легостаева, Московский мужской камерный хор имени Кастальского под управлением Алексея Рудневского и, наконец, хор студентов Московской государственной консерватории под управлением Станислава Калинина.

Музыка Кастальского в юбилейные дни звучала во многих московских церквах, в том числе в Даниловом монастыре, в храме-музее святителя Николая в Толмачах и в храме Христа Спасителя.

Тот факт, что Московские духовные школы активно включились в цепь торжеств, посвященных замечательному русскому музыканту, не случаен. Дело в том, что в стенах Московской духовной академии с 1840 по 1844 год обучался отец композитора Дмитрий Иванович Кастальский. Блестящий выпускник Вифанской духовной семинарии, он поступил в академию по благословению святителя Филарета (Дроздова).

Получив степень магистра богословия за работу «О домашнем употреблении Библии у славян», Дмитрий Иванович в 1848 году был принят на службу в Московскую духовную семинарию, где преподавал патрологию, логику, психологию, латинский и немецкий языки. В декабре 1851 года митрополит Московский Филарет рукоположил его в священный сан и назначил священником Николаевской церкви при Московской духовной семинарии. С 1853 года отец Димитрий служил в разных московских храмах и был верным помощником и сподвижником святителя Филарета. После его смерти отец Димитрий основал епархиальное женское Филаретовское училище. Открытие его состоялось в 1875 году. Известный московский священник, проповедник и духовный писатель, отец Димитрий окончил свои дни 26 ноября 1891 года, будучи настоятелем Казанского собора на Красной площади.

Верной спутницей жизни отца Димитрия была его супруга Ольга Семеновна – дочь священника подмосковного села Сущево. Семья Кастальских была глубоко благочестивой и каждый год вместе с детьми отправлялась на богомолье в Троице-Сергиеву лавру.

Появившийся на свет 16 ноября (по старому стилю) 1856 года в семье Кастальских мальчик был назван в честь святого благоверного князя Александра Невского.

Никто из пятерых сыновей отца Димитрия не стал священником: четверо пошли по технической линии, а Александр решил посвятить себя музыке и поступил в Московскую консерваторию.

В молодые годы Александр Кастальский увлекся творчеством композиторов «Могучей кучки» Бородина и Мусоргского, сыгравших важную роль в становлении русской национальной композиторской школы. Тяготение к глубинным национальным истокам, поиск самобытного пути русской музыки станет впоследствии главным стимулом деятельности и самого Кастальского.

В 1883 году, проучившись в консерватории почти шесть лет, будущий композитор решил начать трудовую карьеру на ниве народного образования и отправился служить учителем в провинциальный город Козлов. Там он преподавал музыку ученикам Технического училища Рязано-Козловской железной дороги и руководил оркестром рабочих железнодорожных мастерских. В 1884 году Александр вернулся в родную Москву и некоторое время занимался музыкой с рабочими Прохоровской Трехгорной мануфактуры – одного из самых крупных в те годы в России предприятий по производству тканей.

Трудно сказать, как сложилась бы судьба Кастальского, если бы в 1886 году он не поступил на службу в Московское синодальное училище церковного пения. В этом училище обучались мальчики-певчие Синодального хора, который был старейшим русским хором, ведущим свою историю от патриарших певчих дьяков. В течение многих столетий хор пел в Успенском соборе Московского Кремля.

Кастальский попал в Синодальное училище и Синодальный хор накануне их реформирования. Целью реформ было создание церковно-музыкального центра, призванного заниматься восстановлением и изданием древних церковных роспевов, обработкой их в духе русской церковной традиции и образцовым исполнением этих обработок. Руководить реформами был приглашен из Казани в Москву известный ученый Степан Васильевич Смоленский.

Результаты деятельности Смоленского превзошли все ожидания. В созданной им атмосфере громадного пиетета перед церковно-певческим наследием родилось композиторское направление, деятелями которого стали многие преподаватели и ученики Синодального училища. В их числе оказался и Александр Дмитриевич Кастальский – в то время 40-летний преподаватель фортепиано и помощник регента Синодального хора.

Композитор впоследствии признался, что первый шаг на пути, приведшем его затем на композиторский Олимп, был достаточно случайным. Готовясь в 1896 году к службе в Успенском соборе Кремля и оставшись недовольным обработкой «Достойно» сербского роспева, он по предложению регента Синодального хора Василия Сергеевича Орлова, сделал свою собственную обработку. Впоследствии композитор писал: «Хотя эти гармонизации мои и понравились всем и до сих пор в ходу в церковных хорах, я им не придавал ни малейшей художественной ценности. Но успех с ними побудил меня поближе подойти к обиходным напевам. Следующей более ценной моей работой был опыт обработки для хора (не гармонизаций) нескольких знаменных попевок, соединенных мною в одно целое, – «Милосердия двери». По поводу этого припоминаю, что С.В. Смоленский, бывший тогда директором Синодального училища, очень интересовался ходом этой работы и расспрашивал меня о попевках, взятых мною для этой пьесы»^[1].

Нужно добавить, что именно это сочинение по выбору Смоленского, который в 1901 году был назначен на пост управляющего Придворной певческой капеллой в Петербурге, прозвучало перед святым Иоанном Кронштадтским. Он пришел в величайшее умиление и горячо молился, слушая «Милосердия двери» Кастальского.

Композитор был рожден под счастливой звездой: его произведения были восторженно встречены и коллегами-музыкантами, и музыкальными критиками, и синодальным начальством.

Действительно, творчество Кастальского не оставляет равнодушными тех, кто открыт к русскому музыкальному наследию и к русскому мелосу, поскольку Кастальский и роспев, Кастальский и русская музыкальная интонация – это синонимы.

Диапазон задач, которые ставил перед собой Александр Дмитриевич, очень широк. В его наследии есть сочинения, предназначенные для парадных и рядовых богослужений, для профессиональных и любительских хоров, для смешанных и однородных составов, для концерта и храма... Однако в духовно-музыкальном наследии Кастальского нет «общих» или слабых мест. Даже самые скромные задачи композитор выполнял безукоризненно и с великолепным чувством стиля.

Разумеется, новое церковно-певческое направление сформировала не только уникальная среда Синодального училища и Синодального хора. Не меньшее, если не большее значение имел дух старинного русского города и московская церковная атмосфера.

Расцвет творчества Кастальского и композиторов Нового направления пришелся на период, когда Москва приобрела новое значение в глазах русского общества, сменившего ценностные идеалы. Если в XVIII и XIX веках превозносились ценности общеевропейской цивилизации, с которыми ассоциировалась новая столица, Петербург, то в конце XIX века наступила пора отечественных ценностей, символом которых стала старая столица.

В это время именно Москва становится местом притяжения русских художественных сил. Почти два века пребывавший на втором плане русской истории древний город хранил в себе потенциал мощного импульса, способствовавшего рождению в 1880-е годы «нового русского стиля» в живописи и архитектуре, родоначальником которого принято считать Виктора Васнецова. В этом стиле проявили себя многие русские мастера: братья В.М. и А.М. Васнецовы, М.В. Нестеров, М.А. Врубель, Н.К. Рерих, А.В. Щусев, Ф.О. Шехтель, В.А. Покровский и другие. Характерной чертой «нового русского стиля» была ориентация на древнерусские церковные памятники и народное искусство.

В музыке же именно Кастальский, подобно Виктору Васнецову в живописи и архитектуре, стал тем мастером, которому было суждено создать стилевой образец. Этот образец оказался созвучным идее национального церковно-музыкального стиля, которая витала в русском воздухе середины 1890-х годов.

Не стоит удивляться той высокой оценке, которая прозвучала в отношении Кастальского из уст Римского-Корсакова: «Пока жив Александр Дмитриевич, жива русская музыка: он владеет русским голосоведением и доведет свое уменье до высшего мастерства»^[2].

Яркость и убедительность подхода Кастальского к обработке древних церковных роспевов была для большинства музыкантов бесспорной. Его сочинения вдохновили многих композиторов на творческие поиски. В их числе был и Сергей Васильевич Рахманинов.

Известно, что пути этих композиторов часто пересекались: оба были москвичами, оба – выпускниками Московской консерватории, оба испытали сильное влияние С.В. Смоленского. Известно и то, что Рахманинов на рубеже веков был свидетелем триумфа духовной музыки Кастальского. В 1903 году, накануне первого авторского концерта старшего коллеги, Рахманинов получил от него ноты кондака «Со святыми упокой» и икоса «Сам Един» с надписью: «Глубокоуважаемому Сергею Васильевичу Рахманинову от А. Кастальского в знак напоминания ему о том, что есть на белом свете область, где терпеливо, но настойчиво ждут вдохновений Рахманинова». Однако такое вдохновение пришло к Рахманинову через семь лет, когда летом 1910 года он принялся за сочинение литургии, обратившись за советами к Кастальскому.

Прозвучавшая впервые 25 ноября 1910 года в исполнении Синодального хора литургия принесла Рахманинову заслуженную славу. В последующие годы сочинения Кастальского и Рахманинова очень часто исполнялись в одних и тех же концертах Синодального хора.

Трудно сказать, было ли у двух композиторов ощущение состязания. Сохранившиеся материалы не дают повода для такого предположения, однако то, что они действовали с оглядкой друг на друга, – очевидно.

Поскольку Кастальский почти два десятилетия служил одним из регентов Синодального хора, то, естественно, его новые композиции постоянно звучали в Успенском соборе Кремля.

Кастальский, Синодальный хор и Успенский собор в восприятии современников были нераздельны. Неоднократно посещавший Москву церковный композитор протоиерей Михаил Лисицын писал: «Что такое Синодальный хор? Мне кажется, он прямое музыкальное воплощение Москвы и московского Успенского собора. Что он вырос из пения «попов» Успенского собора и представляет его культурное продолжение — это может видеть всякий. Зайдите в Успенский собор к службе в будний день, и вы будете перенесены в XVII век. Вы услышите унисонное пение, украшенное подголосками и случайно, как искры, брошенными аккордами. Поют одни священники, все басы. Пение схоже со старообрядческим (там тоже XVII век), но есть и разница: нет той гнусавости, более чистое произношение. Но все же XVII век. Манера пения Синодального хора имеет корень тут. Творчество его корифея А.Д. Кастальского развилось из этого зерна. <…> Манера гармонизации у г. Кастальского подголосочная, безалаберность, по местам московская, как в живописной орнаментике Василия Блаженного. Точно снопы искр мечутся у него иногда звуки безалаберно, во все стороны, но в этом есть своя красота, свое единство»^[3].

Успенский собор Московского Кремля, действительно, невозможно было представить без музыки Кастальского и без замечательных басов, которые по конкурсу поступали туда на службу. В творчестве Кастальского можно найти немало сочинений для баса-солиста или композиций, где широко используется басовый унисон.

Александр Дмитриевич Кастальский

По-новому подходил композитор и к жанру традиционной кантаты. Так, получив в 1913 году заказ на сочинение кантаты по случаю прославления Патриарха Гермогена, он использовал текст подлинной грамоты XVII века, посланной Патриархом тушинским изменникам.

В его творчестве есть и такое оригинальное сочинение, как основанная на попевках знаменного роспева кантата «Стих о церковном русском пении», которая была написана по случаю 25-летия реформы Синодального училища. Текст для этой композиции был написан самим композитором и его супругой Натальей Лаврентьевной в форме былинного сказа.

Кастальский был также автором оперы «Клара Милич» по Тургеневу и нескольких светских хоров патриотического содержания, например, замечательного, проникнутого глубокой любовью к родной земле цикла «Песни к Родине», от которого тянутся прямые нити к лучшим сочинениям русской хоровой музыки нашего времени, в частности, к творчеству Георгия Свиридова.

Биография композитора небогата внешними эффектами. Его судьба – это судьба церковного регента-труженика и музыкального педагога. Сочинением церковной музыки Кастальский мог заниматься лишь в свободное от своих служебных обязанностей время – ранним утром, глубокой ночью, во время летнего отпуска. Жалобы на необходимость тянуть служебную лямку и отсутствие времени для творчества красной нитью проходят через всю корреспонденцию Кастальского.

Необходимо сказать, что композитор оставил довольно большое литературное наследство: воспоминания, статьи, около 500 писем. Судя по этим источникам, а также по другим документам, Александр Дмитриевич был человеком очень живым, остроумным, светлым, компанейским. Природа наделила его многими талантами. Он писал стихи, занимался актерским мастерством, увлекался живописью и фотографией, любил спорт и путешествия. Однако всерьез относился лишь к своей музыкальной деятельности, не считая себя ни литератором, ни художником, ни актером, хотя, наверное, мог бы достичь в этих областях успехов.

Рисовал Кастальский смолоду, очевидно, унаследовав свой дар от предков: его дед, диакон Иван Егорович Даниловский, был иконописцем; любил рисовать и отец композитора протоиерей Димитрий Кастальский. В течение многих лет он вел в назидание потомкам дневники, иллюстрируя свои записи акварельными рисунками. К сожалению, уже в 1960-е годы дневники бесследно исчезли. Не сохранились и картины, написанные Александром Дмитриевичем Кастальским. В настоящее время известно лишь несколько его небольших набросков, которые хранятся в Музее музыкальной культуры имени Глинки.

Все живописные работы Кастальского были выполнены до революции. Во время Гражданской войны он продал свои художественные принадлежности и больше к живописи не возвращался.

Красноречивым свидетельством характера Кастальского являются фотографии. На них можно видеть Александра Дмитриевича и его супругу, изображающих фигуру старинного танца. Или же одного Кастальского – театрально позирующего на фоне тяжелых занавесей с папиросой в зубах, в котелке набекрень. Много и смешных коллажей. На одном из них вырезанная из группового снимка фигура Кастальского усажена на им же нарисованную скамеечку. По словам композитора, директор Синодального училища Смоленский и другие сослуживцы пришли от его выдумки «в настоящий раж».

Будучи художником, он видел мир в красках и, будучи хоровым композитором, слышал его звуки в певческих тембрах. Особое внимание Кастальского приковывали басы, которые как лейттембр проходят через многие сочинения композитора.

Так, в 1911 году он пишет жене из Рима, куда Синодальный хор приехал во время знаменитых заграничных гастролей: «Какая-то grandе damе, говорящая басом (в первый раз вижу), подходила ко мне, как старая знакомая, и очень подробно расспрашивала о дальнейших концертах»^[4].

Или еще: «Орут басами на улице во все горло коты у меня под окном (хотя и живу очень высоко в четвертом этаже)»^[5].

Разумеется, далеко не все письма, статьи и поступки Кастальского относились к юмористическому жанру. Однако своеобразная «личная повадка», умение видеть мир в красках, проницательность и природный ум, способность к эмоциональному и искреннему высказыванию дают о себе знать во многих сторонах его деятельности. Недаром именно Кастальский чаще других духовно-музыкальных композиторов получал заказы на статьи для периодических изданий.

В Синодальном училище Кастальский прослужил 31 год. Он стремился не только профессионально развить учеников, но и сформировать их вкус «в русском духе». В одной из своих статей 1917 года Кастальский писал: «Помимо широкого изучения народной песни и музыки, тесно связанных с обиходными напевами, церковный художник должен быть хорошо осведомлен в русском народном искусстве вообще, чувствовать связь между различными его отраслями, угадывать цельность всего храмового искусства; должен знать подробности и архитектурного национального стиля (церковного в частности) с его символикой, разбираться в школах и эпохах русской иконописи, ее идеях и воплощениях, отличать свое от наносного извне и во фресках, и орнаменте, и одеяниях, и утвари. Впитать в себя образцы словесного народного творчества, знать народный быт, обряды и прочее, словом, проникнуться идеями народности в широком объеме. В своей специальной области, помимо знания напевов, порядка церковных служб, устава, ритуала, поэтического содержания богослужебных текстов, ему придется разбираться в вопросах церковно-художественных, различать церковно-музыкальные настроения, знать или, вернее, чувствовать, что соответствует храмовому искусству и что не подходит, словом, усвоить церковный стиль. Думается, что такой специальной подготовкой можно воспитать русских художников для нашей церковно-музыкальной нивы. Обще-консерваторское образование при этом не только не будет помехой, но, напротив, поможет им ярче оттенить музыкально-национальные особенности церковного стиля и вообще русского народного склада»^[6].

При Кастальском Синодальное училище по сути дела превратилось в первую русскую духовную консерваторию. В 1914 году документы о присвоении училищу статуса высшего учебного заведения были направлены в законодательные инстанции. Однако в силу военного времени процедура растянулась до самой революции. В 1918 году Синодальное училище прекратило свое существование. Тем не менее, в советское время дипломы его выпускников были приравнены к дипломам консерватории – настолько высок был уровень образования окончивших училище молодых музыкантов.

Таким образом, Кастальский был «мастером» целой школы «подмастерьев», воспитанных на его музыке и идеях. В советское время многие из них, например, Н.С. Голованов, А.С. Шумский, В.П. Степанов, М.Н. Жуков и другие, – стали видными музыкантами и продолжили традиции своей синодальной школы.

Ряд учеников, например, Н.С. Данилов и К.А. Пасхин, всю жизнь были церковными регентами – в их храмах продолжала жить музыка «нового направления».

Наименование «синодал» было высшей маркой хорового дирижера.

Мне удалось застать в живых лишь одного «синодала» – полковника военно-морских сил Александра Петровича Смирнова, которого я регулярно навещала в течение последних трех лет его жизни в московской «коммуналке». Собственно, воспоминания Смирнова и дали толчок серии «Русская духовная музыка в документах и материалах». От Смирнова я узнала, что в советское время «синодалы» поддерживали друг с другом связь, дружили, вспоминали свою школу, собирали о ней материалы, писали воспоминания в надежде, что когда-нибудь все эти источники понадобятся новым поколениям, которые будут воссоздавать из руин духовные ценности России.

Выпускников Синодального хора уже давно нет в живых. Лишь Александр Петрович Смирнов, умерший в 1992 году в возрасте 92-х лет, дожил до тех времен, о которых мечтали все «синодалы».

Смирнов проучился в Синодальном училище с 1909 по 1917 год. Особенно ярко он запомнил один из последних концертов Синодального хора, который состоялся 6 марта 1916 года и был посвящен сочинениям Кастальского. На этом концерте слушателям были впервые представлены фрагменты нового сочинения композитора «Братское поминовение» в редакции для хора a cappella. Этот уникальный памятник жертвам Первой мировой войны стал последним крупным духовно-музыкальным циклом, созданным в императорской России, которая вскоре после выхода в свет этого сочинения погрузилась в кровавую пучину революции.

После 1917 года Кастальскому было суждено прожить в изменившемся до неузнаваемости мире еще девять лет, в течение которых он пытался сохранить, хотя бы в реформированном виде, Синодальное училище церковного пения, в 1918 году преобразованное в Народную хоровую академию. В это время, развивая свои дореволюционные идеи об уникальности русской музыки, композитор сосредоточился на изучении музыкального фольклора.

По сути дела, в возрасте 61 года он начал творческую карьеру заново, завершив свою вторую, весьма короткую, жизнь в качестве ведущего советского композитора и музыкально-общественного деятеля.

До сих пор исследователи, особенно на Западе, не устают рассуждать о тех метаморфозах, которые произошли с Кастальским после революции.

На первый взгляд может показаться, что Александр Дмитриевич довольно легко приспособился к советским условиям: ведь он и до революции был демократом-народником по убеждениям, по кругу общения и даже по стилю речи и одежды.

Создается впечатление, что, по крайней мере, поначалу Кастальский уверовал или старался поверить в возможность проведения самых радикальных преобразований русского искусства на народных началах. Будучи в своей области новатором и первопроходцем, он, подобно многим его собратьям по художественному ремеслу, увлекся идеей творческой свободы, тем более что в первые годы советского режима многим его дореволюционным идеям, при поддержке наркома просвещения А.В. Луначарского и заведующего Музыкальным отделом Наркомпроса А.С. Лурье, был дан «зеленый свет».

Главной же идеей жизни Кастальского была идея освобождения русского музыкального языка от «ига европеизма» и создания на основе народной песни и церковных роспевов национального музыкального стиля.

Следует иметь в виду, что, несмотря на гонения, обрушившиеся на Русскую Церковь, политика Народного комиссариата просвещения в отношении церковной музыки в самые первые годы советской власти была довольно либеральной.

Так, в 1918 году Кастальский с одобрения Лурье начал составлять новую редакцию церковно-певческого Обихода, который, вероятно, предназначался и для занятий в Народных хоровых академиях Москвы и Петрограда. (Управляющим этих учреждений в том же году был назначен Кастальский.) Согласно программам академий, в них должны были изучать «партитуры духовных музыкальных сочинений русских авторов и хоровые переложения обиходных напевов», а в курсе народной музыки – крюковую и демественную нотации. Церковное пение предполагалось вводить и в программы других учебных заведений. Во всяком случае, в проекте реформы музыкального образования 1921 года было упомянуто о подготовке церковных регентов и об изучении «духовной обрядовой» хоровой музыки. Имеются также многочисленные, особенно в период НЭПа, упоминания о духовных концертах.

До 1928 года многие регенты продолжали управлять церковными хорами, а композиторы – сочинять духовную музыку. Не был исключением и Кастальский. Как писал поклонник его творчества Н.Е. Неаполитанский, свое последнее церковное сочинение «Во Царствии Твоем» Александр Дмитриевич писал на смертном одре: рукопись была найдена под подушкой усопшего композитора.

Однако, как и многие достойные люди искусства, в том числе и церковные композиторы А.Т. Гречанинов, А.В. Никольский, В.С. Калинников, П.Г. Чесноков и другие, Кастальский был вынужден поступить на работу в государственные учреждения и сочинять музыку по заказу.

Обработки народных песен Кастальского чрезвычайно редко звучат в наши дни. Вместе с тем и здесь композитор оставил замечательное наследство, которое мы не должны забывать. Это лишний раз доказало исполнение его трех хоров из музыки к драме В. Каменского «Стенька Разин» на прошедшем в Музее музыкальной культуры имени Глинки вечере памяти Кастальского.

Известно, что в последние годы жизни композитор тяжело болел и поддержку ему оказывали бывшие ученики. Некоторые из них заняли видные посты в музыкальных организациях и творческих группировках.

К одной из таких группировок, которая впоследствии войдет в историю с хорошо всем известным названием РАПМ (Российская ассоциация пролетарских музыкантов), в 1924 году примкнул и Кастальский. Однако, вероятно, чувствуя неловкость, он в марте того же года оправдывался перед музыковедом Б. В. Асафьевым: «…Не я примазываюсь, а меня примазывают и к «ассоциации пролетарских музыкантов», и к «красной профессуре» (67-летнюю-то развалину!)»^[7].

Сотрудничество с РАПМом и с фракцией «красной профессуры» Московской консерватории, которое также началось в 1924 году, и бросило впоследствии тень на Кастальского.

В недавнее время в научный оборот был введен ряд документов, которые позволили понять, насколько трудным для Кастальского был его переход «на новые советские рельсы» и существование при новом строе вообще.

В первую очередь речь идет о четырех письмах Кастальского к Рахманинову начала 1920-х годов, хранящихся в библиотеке Конгресса в Вашингтоне. В посланиях к другу Кастальский описывал реальное положение вещей: нищету, болезни, голод и холод, страх от постоянной угрозы «уплотнения» жилья и т.д. Он обращался также к Рахманинову с просьбой найти в Америке издателя его духовно-музыкальных сочинений и содействовать в получении гонорара. Кастальский не скрывал, что таким образом он хотел бы собрать некоторый «капитал» на случай переезда за границу. В ответ Рахманинов начал оказывать Кастальскому материальную помощь.

В 1924 году композитору было найдено место преподавателя музыки в Антиох-колледже в штате Охайо. Однако в то время тяжело больной Кастальский, по всей видимости, уже был не в состоянии осуществить поездку за океан.

Несколько месяцев назад в фондах Музея музыкальной культуры был обнаружен листок с кратким фрагментом воспоминаний музыковеда Е.Н. Лебедевой, которая познакомилась с Кастальским в 1918 году. Приведем этот чудом сохранившийся документ: «Впервые мне пришлось увидеть Александра Дмитриевича на заседании по вопросам составления учебных программ в музыкальных школах. Заслушивали его программу для Синодального училища, переименованного в Хоровую академию. Программа была прекрасно составлена и не оставляла желать ничего лучшего, видна была огромная эрудиция и многолетний опыт Александра Дмитриевича, но ее, конечно, по многим пунктам все критиковали для того, чтобы то же самое использовать потом «под другим видом». Я не знала раньше А.Д., и меня поразил его вид какого-то затравленного зверя. Он знал, что программа его великолепна, но осуждают ее только потому, что она составлена «им». У него можно было прочесть на лице при всей его сдержанности и самообладании: «Режьте меня на части, а я все-таки прав». Во всем его облике было не то терпенье, не то какое-то выжидание как-нибудь покрепче сшибить тех, которые вкривь и вкось судили его «правое дело». Он все время молчал и отвечал только односложно или кивком головы. И все же он мне показался настолько выше всех тех, которые то или иное ему указывали, что когда я узнала, что это Кастальский, подошла к нему и старалась как можно больше выказать внимания его давно известному мне дарованию и, когда он приходил в МУЗО (Музыкальный отдел Наркомпроса. – Авт.), то всячески старалась отметить это, чтобы в первую очередь исполнить то, что ему было нужно. Так установилось между нами то доверие, которое повело к самому дружескому отношению.

Когда организовался (по моей инициативе) этнографический подотдел (Музыкального отдела Наркомпроса. – Авт.), то я стала уговаривать А.Д. принять участие в его работе, на что он отнекиваясь говорил: «Ну вас к свиньям, не хочу с вами работать». Тогда я взяла листок бумаги и написала: «Прошу зачислить меня в сотрудники этнографического подотдела». Он подписал. Я тотчас же снесла эту бумажку к заведующему, который тоже подписал и сразу назначил А.Д. ставку выше других сотрудников, что до некоторой степени примирило А.Д. Все же он ходил на заседания редко и только изредка проявлял интерес к делу. Так было до конца. За невозможностью посещать заседания в последние годы из-за нездоровья, несколько раз назначали заседания у А.Д. на квартире, и это было очень приятно для всех. Точно все пришли навестить его, и гостеприимный хозяин принимал у себя гостей. Для нас было праздником слушать и его доклады о тех достижениях, которые готовились для печати.

Личность его производила впечатление удивительной простоты. Скажу даже, он при своих наклонностях к наблюдениям над жизнью народа иногда любил употреблять народные слова и «крепкие выражения», но все это говорилось так добродушно, что никоим образом не могло никого обидеть.

В области духовной музыки у А.Д. были такие постоянные почитатели, что то и дело обращались к нему, чтобы он написал тот или иной напев для храмового праздника. Даже на смертном одре А.Д. закончил заказанные ему церковные напевы, и когда Данилин пришел проиграть их на рояле, то А.Д. стало очень тяжело и он сказал Данилину, но так, чтобы кроме него никто этого не мог слышать: «Ты меня отпой». Тут же были и Наталья Лаврентьевна и сын А.Д., но этого не слыхали. Данилин совершил положительно ПОДВИГ, исполняя волю покойного. Он первый пропел панихиду у гроба А.Д., позвал духовенство, пел заупокойные сочинения Кастальского, провел все отпевание. И когда после отпевания понесли гроб к консерватории и затем к б[ывшему] Синодальному училищу, квартире А.Д., то старые «синодалы» мощными голосами пели по улице «Святый Боже», пели почти до кладбища с перерывами, и при опускании гроба в могилу раздавалась далеко «Вечная память». Словом, ученики сплотились у свежей могилы дорогого Учителя и дали друг другу слово продолжать его дело, сплотиться и организовать Музей его имени в его комнате»^[8].

Действительно, личность Кастальского неоднозначна. Кто-то видел и будет видеть в нем носителя русской идеи, кто-то – старейшину и учителя молодых пролетарских музыкантов. Однако вне споров, а точнее, над спорами, остается музыка композитора, благодаря которой фамилии Кастальского суждено быть начертанной на скрижали русского искусства на вечные времена.