Переводчик Королевской семьи о русской культуре, Достоевском и митрополите Антонии

О богатстве и красоте русской культурной традиции, о необходимости сохранения ее на родной земле мы беседуем с нашей зарубежной соотечественницей, профессором русского языка и литературы Кембриджского университета, духовным чадом митрополита Сурожского Антония (Блума), Ириной Арсеньевной Кирилловой.

Ирина Арсеньевна Кириллова. Фото: SibTerra.Info

– Ирина Арсеньевна, расскажите, пожалуйста, о себе и о своей семье.

– Я принадлежу к так называемому «второму поколению» старой эмиграции. Вернее, мои родители к нему принадлежали. Отец мой был военный, вообще, в нашей семье были военные; были так же и профессора, но, в основном, военные – отец, дядя, муж тети, дедушка. Второе поколение русской эмиграции воспитывалось на том, что знали и любили наши родители: это была та Россия, та русская культура, тот язык, та вера православная, которая так много дала России.

И ничего другого они нам передать не могли, могли только поделиться самым драгоценным. В детстве мы с братом (ныне покойным, он умер от диабета в 50 лет) дома говорили исключительно по-русски, несмотря на то, что мы оба родились в Лондоне и жили в Англии. А если нас наказывали (обычно нам делался выговор: нас учили быть более достойными, быть лучше, в общем, не впадать в те погрешности, которые столь характерны для малых детей), то обычно мы с русского переходили на английский. В конце концов, это был язык, который окружал нас. Поэтому, когда мы выросли, мы оба стали профессорами русского языка и русской литературы, потому что для нас это было самое драгоценное, это было действительно священное богатство.

И когда представители менее развитой и менее культурной части старой эмиграции, которых было немного, но все-таки они были, говорили нашим родителям: «Ваши дети должны стать англичанами (можно было сказать: французами, американцами, немцами…)! Зачем вы их учите всему этому?» То есть, зачем вы учите их русской культуре, литературе, истории? На это мама с возмущением отвечала: «Это самое драгоценное, что мы можем им дать!» И, конечно, входило туда и то нравственно-этическое и духовное воспитание, которое для нас является неотъемлемой частью всякой культуры.

К этому мама всегда добавляла, что «это дает нам, второму поколению русских эмигрантов, возможность принести что-то в дар той стране, которая нас приняла, причем очень гостеприимно».

Оксфордский университет

Надо сказать, что в русской культуре знание европейских языков считалось даже не необходимой, а совершенно естественной частью образования. Поэтому нас и отправили (сначала меня, а потом и брата) во французский лицей – это была большая французская школа что-то вроде старой русской гимназии в Лондоне.

Когда в начале Второй мировой войны Франция капитулировала, лицей эвакуировали, а его здание стало генеральным штабом генерала де Голля, который возглавлял французское Сопротивление.

– Вы затронули очень важную тему, отметив, что в вашей семье старались передать детям такое великое и богатое наследие, как русская культура. Во всех ли семьях русских эмигрантов (я имею в виду, в первую очередь, аристократические семьи) также старались беречь то воспитание, тот уклад жизни, которые сохраняли русскую традицию за рубежом? И сохраняет ли сейчас наша эмиграция это наследие?

– Знаете, я опять вернусь назад, ко второму поколению старой эмиграции. Конечно, мы еще были представителями (может быть, не очень совершенными, но все же) старой русской культуры в самом широком ее смысле. Но такой степени погружения можно требовать и ожидать только от первого поколения, родившегося за границей. Потому что, скажем, дети моих ровесников – они уже французы, американцы, англичане, немцы русского происхождения, они уже не русские в полном смысле слова. Тогда как мы еще имеем право называть себя русскими. Хотя у меня британский паспорт от рождения, и я, как и мои родители, считаю себя верноподданной английской короны.

– Ирина Арсеньевна, эмиграция всегда группируется вокруг какого-то центра, и для многих наших эмигрантов Церковь, церковная жизнь, оказались тем основополагающим началом, в котором они нашли утешение на чужбине. Многие пришли к вере и стали глубоко воцерковленными людьми. Чем является Церковь в вашей жизни?

Митрополит Антоний Сурожский

Это теперь российская диаспора распространена по всем Британским островам, а тогда в Великобритании единственным русскоязычным приходом был лондонский приход. Это была кучка эмигрантов, которые смогли доказать, что они экономически самостоятельны, и все они ходили в одну церковь, которая являлась карловацкой церковью, Синодальной.

Кстати, владыка Антоний был изначально направлен в Англию не как настоятель прихода, а как православный капеллан Содружества святого Албания и преподобного Сергия.

Владыка тогда еще работал врачом, жил в Париже и совершенно не собирался уезжать в Англию: он прекрасно владел немецким языком (естественно, и французским, и русским), но английский был для него «туманным Альбионом», скажем так. Предыдущим капелланом Содружества был отец Лев Жилле. Своим детским умом я именно так себе и представляла ветхозаветных пророков: он был маленького роста (хотя пророки должны быть большими), но Боже мой, какой он был умный, хитрый и ученый! А сколько языков он знал! И древнегреческий, и латынь, и сирийский, и так далее. Так вот, отец Лев обладал наверное, каким-то даром прозрения: он обратился к молодому врачу Андрею Борисовичу Блуму, тогда еще тайному монаху (но он знал о его монашестве и о том, что он надеялся быть рукоположенным в священника) с просьбой о помощи. Надо было от имени Содружества помогать самым обездоленным русским эмигрантам, которых было достаточно много во Франции. А потом, когда владыка стал уже иеромонахом, отец Лев пригласил его на место капеллана, с которого он сам уходил по состоянию здоровья и из-за преклонного возраста. Так иеромонах Антоний оказался в Лондоне и начал учить английский.

Учил он его по так называемому «авторизованному» тексту Библии XVII века. И на этом замечательном древнем языке он обращался к прохожим за указаниями, как куда пройти или на какой автобус сесть. Это было замечательно, но иногда происходили довольно любопытные промахи: например, вместо того, чтобы употребить слово «abbess» (игумения монастыря), он говорил «abyss» (пропасть).

Капелланом Содружества он пробыл 2 или 3 года. К этому времени его мать, Ксения Николаевна Скрябина и бабушка, Ольга Ильинична Скрябина, тоже перебрались в Лондон, и все они жили на 4 этаже того же дома, в котором жили и мы, только на 1 этаже.

Когда умер настоятель небольшого прихода в Лондоне, сохранивший верность Московскому Патриархату, Русской Церкви-мученице, иеромонаха Антония попросили взять этот приход. И это было первое гласное присутствие в Англии Церкви, не отделившейся от Матери-Церкви и молящейся за Патриарха Московского и всея Руси.

Из кого состоял этот приход? Там был целый ряд вдов. Как мы знаем, женщины чаще оказываются более выносливой частью человеческой породы. Это были, в основном, такие властные дамы «с опиниями» (от англ. «opinion» – мнение, прим. Ред.), которые они не стеснялись выражать. Например, прихожанками храма были Татьяна Сергеевна Франк, вдова философа Семена Людвиговича Франка, Анна Дорошевич из русско-польской шляхты, бароны Бэр (они, правда, не пользовались своим титулом), которые были частью той старой прусско-балтийской знати, веками (вероятно, с петровских или екатерининских времен) служившей России. Так же как, например, Ливены, которые оставались католиками, но были верными слугами и верноподданными Российской Империи.

Вот такие были семьи. Все они считали, конечно, что это русский приход, и служить тут можно только по-церковнославянски (надо сказать, они сами плохо понимали церковнославянский, но об этом было неприлично упоминать). А иеромонах Антоний очень скоро предупредил их о том, что он будет служить на церковнославянском, но раз в месяц (а потом это превратилось в 2 раза) будет служить по-английски. Он объяснял им, что самое важное – это сохранение Православия, говорил: «Ваши дети уже и по-русски не говорят, а вы хотите, чтобы они церковнославянский понимали!» Они протестовали, они же были с «опиниями», сами все знали. Но он отвечал: «Если вы хотите умереть таким старорусским гетто, это ваше дело, но я буду служить по-английски, потому что самое главное – это наше Православие!»

Успенский кафедральный собор в Лондоне

Вообще владыка прожил долго. Господь как бы остановил роковой процесс его болезни. Будучи молодым врачом, хирургом, Андрей Борисович Блум оставался в оккупированном Париже. Он работал в госпиталях, где оборудование было самым простым и средства безопасности были сведены к минимуму: в частности, он делал рентгеновские снимки без фартука (в госпитале не было специального защитного фартука!). Там были молодые медсестры, которым он запрещал делать эту работу (хотя они должны были ее делать), и делал ее сам. И заболеть он мог еще тогда, но Господь его сохранил для будущего великого служения Церкви.

Самыми ответственными годами его служения были последние годы, когда Ельцин «открыл шлюзы», и в Европу и Англию хлынула огромная волна людей из России. Они хлынули, поехали – да еще как! Эти люди были совсем «дикие», приходили в церковь ради интереса, «на огонек», у них не было совершенно никакого воцерковления: хорошо, если они крестились справа налево. Однажды какой-то такой пьяненький дядечка явился к владыке (владыка жил при соборе), стучал-стучал, владыка открыл ему дверь, и этот пьяненький мужичок спрашивает: «А где тут Никола?» И владыка его пригласил, поговорил с ним, тот ни про Христа, ни про Святую Троицу ничего не знал! Но про Николу Чудотворца слыхал: вот кого он пришел навестить!

– Ирина Арсеньевна, в прошлом году исполнилось 10 лет со дня кончины владыки Антония. Расскажите о ваших личных впечатлениях о нем.

– В той немногочисленной старой эмиграции, которая сгруппировалась вокруг Церкви, все друг друга знали. И первое, что я начала осознавать, – это то, что владыка был удивительным человеком. Я никогда подобного не встречала. В молодости он был очень привлекателен – мужчина, после встречи с которым вы не могли его забыть: пытливый взгляд, огромное обаяние и то, что мою покойную маму поразило сразу же – старые русские светские манеры.

Но меня поразило и другое. От родителей всю эту культуру я получала как нечто такое, что дают родители, что есть в нашей семье, а тут я поняла: это не принадлежит только моим родителям, это что-то объективно существующее, что-то очень важное, очень разнообразное и богатое. Я впервые встретилась с человеком не из моей семьи, который то же самое читал – и из русской литературы, и из западной литературы. Благо, что я некоторое время воспитывалась во французском лицее, поэтому у нас было общее и во французской литературе, были общие понятия.

Как я уже говорила, моя семья – это служилое военное дворянство, и тут опять-таки для нас были одни и те же правила: слово «честь», которое уже тогда начало забываться, было основополагающим. Честь и верность – эти качества российского дворянства – я в нем их узнавала.

Митрополит Антоний Сурожский

Это было одно. С другой стороны, с ним было весело, с ним было безумно интересно: когда он рассказывал, например, о своей жизни во французской армии или о том времени, когда они переехали в приходской дом (а потом, позже, он переехал в собор): как он там выводил кошек, которых предыдущий владелец расплодил, или как он выводил мышей. Помолился, и мышки ушли…

С ним было весело, с ним было интересно. И вместе с этим было новое, удивительное чувство. Вера для меня обогатилась, перестала быть чем-то привычным, обыденным: вот, воскресенье, мы пойдем в церковь, будем учить молитвы (я имею в виду обычное церковное воспитание детей). А тут это стало каким-то удивительным, чудесным богатством, открылось чудо Божественного, чудо Христа, Сына Божия, принявшего на Себя наше человечество. Он – и Человек, и Бог. И понимание этого начало становиться для меня какой-то удивительной, замечательной и, вместе с тем, таинственной реальностью. Я подчеркиваю слово «таинственной», потому что тайна, которую мы не можем постичь, остается удивительным чудом. Так и годы нашего знакомства, нашей глубокой дружбы с владыкой, которая началась на почве того, что мы – второе поколение русской эмиграции, и должны бережно хранить все то, что нам дано, – постепенно превращались в удивительное чудо откровения. Причем в откровение абсолютно правильной современной жизни. Потому что уже тогда Великобритания начинала уходить от своих традиционных христианских корней.

– В разговоре о владыке сразу возникает вопрос о личности в истории, и в Православии, в частности. Мы же знаем слова апостола Павла о том, что «вера – от слышания, а слышание – от проповедующего». По всей вероятности, невозможно человеку придти в Церковь, не видя примера?

– Я думаю, каждый должен сам обрести веру, у каждого должен быть момент откровения. Есть и те, кто принимают веру сердцем благодаря воспитанию в детстве (между прочим, на Западе все меньше и меньше). Теперь интервью по радио меня поражают: каждый британский интеллектуал (или вообще западный интеллектуал) должен начать с фразы: «Я человек нерелигиозный…»

Возвращаюсь к вашему вопросу: да, конечно, владыка каждому давал то, что было нужно именно этому человеку. И постольку, поскольку не бывает двух одинаковых людей, так не бывает одинаковых духовных и душевных проблем. Тем более что владыка все-таки жил в миру, он знал и окружающий его мир, и мир военный, армейский, и мир медицины – он ведь был прекрасным врачом. И это помогало ему разгадать, раскрыть даже самые сложные, трудно выражаемые духовные проблемы.

Но все же для каждого первый шаг должен быть личным откровением реальности Бога, а уже после этого он может услышать то, что ему скажет даже такой блестящий проповедник, как владыка Антоний.

Митрополит Антоний Сурожский

– Конечно, сегодня это не тот приход, который был в 70-е – 80-е годы и даже в 90-е… Хотя меняться он начал именно с начала 1990-х годов, когда появилась новая русская диаспора. Теперь это не тот приход, который мы знали, и хотя владыка Елисей настаивает на том, чтобы и Апостол, и Евангелие читались и по-английски, и по-церковнославянски, подавляющее большинство прихожан – это русские люди. И это совершенно справедливо, это закономерно: русских в Великобритании больше 750 тысяч, и это их приход.

Когда я попадаю в Лондон (я живу под Кембриджем), то вижу, что русский человек обузой для Британии не является, скорее, наоборот. Например, я знаю, что надо пораньше приехать, чтобы суметь поставить свою машину, потому что иначе места заняты машинами прихожан – внедорожниками, БМВ, Мерседесами... Даже когда машина поскромнее, это все равно не машина с барахолки.

Теперь это чисто русский приход. Когда я приезжаю, у меня даже складывается впечатление, что я вдруг перенеслась в Москву, в какой-то московский храм: всюду русские люди, женщины стоят в платочках, в то время как женщины из поколения моих родителей ходили в храм в шляпках, а не в платках. Мне кажется, это какие-то древние-древние корни сказываются. Так что сегодня это типичный современный русский приход.

– Ирина Арсеньевна – вы профессор Кембриджского университета. Классической литературе в России сейчас уделяется очень мало внимания, люди, особенно молодежь, читают мало. Вот только в последнее время что-то стало меняться к лучшему. Какая ситуация с этим в Англии?

– То же самое! Может быть, даже хуже – не знаю точно, но картина очень печальная. И даже в таком древнем и элитарном университете, как Кембридж, я сейчас никому бы не посоветовала поступать на славянское отделение, потому что там настоящая русская литература почти полностью отсутствует. Теперь там преподают молодые американки и американцы, и это не тот факультет, на котором я работала, где мы – и англичане, и русские – действительно хранили вот эту святую русскую культуру.

Мне недавно кто-то передал, что один из моих коллег (бывший студент, потом коллега), дипломатично комментируя состояние русского отделения в Кембридже, сказал: «Вы знаете, когда ушла на пенсию Кириллова, ушла не только русская литература, ушло и ощущение России!» Мне это бесконечно дорого.

– Я полностью согласен с ним, я тоже ощущаю, что от вас и ваших слов исходит настоящая, подлинная любовь к России, которая не передается словами, а ощущается именно душой, теплом души. Ирина Арсеньевна, вы опубликовали работу о Достоевском. Что особенно интересует вас в этом великом писателе? Чьи литературоведческие, научные работы о Достоевском вам духовно близки?

– О Достоевском писали многие, не связанные впрямую с литературой люди. Скажем, преподобный Иустин (Попович) очень любил и чтил Достоевского. Я с большим увлечением прочитала его книжку о Достоевском: она дышит любовью к писателю, но воспринимается больше не как научное, а как поэтическое творение. Есть хорошие исследования в Америке, во Франции – все это очень достойно. Но я считаю, что как научный автор Бахтин совершенно не превзойдён, причем именно ранние статьи Бахтина о Достоевском. Бахтин – «мудрец о Достоевском». Еще Мочульский. Мы росли на «Критических биографиях» Константина Мочульского (это было еще первое поколение русской эмиграции). Я не знаю, кого бы я выше поставила. Хотя вот это проникновение в самую суть видения Достоевского – это, конечно, Бахтин.

Ирина Арсеньевна Кириллова со своей книгой «Образ Христа в творчестве Достоевского. Размышления». Фото: SibTerra.Info

Что же касается моей книги («Образ Христа в творчестве Достоевского. Размышления» – прим. Ред.) – это всего лишь сборник моих лекций о Достоевском, а не большой научный труд, к сожалению. Потому что я работала, а все оставшееся от моей профессорской работы время отдавала Церкви. И что-то должно было пострадать: просто не хватало часов, чтобы сесть и уйти в ту работу, которая нужна для тома. Поэтому это статьи. Моя любимая тема: «Кто такой князь Мышкин?» Это тема довольно известная. Когда я возила владыку Антония, мы с ним часто ее обсуждали. Потому что для меня князь Мышкин – это попытка создать христоподобный образ положительно прекрасного человека, невозможная изначально, потому что Евангельский Христос, Христос, Сын Божий – не может быть героем реалистического романа.

И мне кажется (я в этом убеждена), что то, что происходит у Достоевского в романе, то, что подсказано его потрясающим писательским чутьем, нас в этом и убеждает.

Я совершенно не принимаю мнения тех людей, которые говорят, что Достоевский не умел писать. Композиция у него порой страдает, но писать – нет: он писал гениально.

Что же происходит, когда первоначальный замысел о князе-Христе, который мы встречаем в подготовительных материалах к роману, превращается в то, что было очень модно в первой половине и в середине XIX века (и остается, в общем, модным для многих людей, в частности, на Западе), а именно: в очеловеченного Христа? Это уже не Евангельский Христос, Сын Божий, а «милый пророк», «слащавый Иисус» ренановского или подобного типа, – в общем, это герой «натурального добра».

И трагедия романа «Идиот» заключается в том, что в конечном итоге, как бы Достоевский не стремился к тому, чтобы это было реально, но «натуральное добро», деяние человека может быть так же уничтожено, разрушено человеком. А преображение, спасение, искупление человека может быть только чудом – чудом, которое совершает Господь. И это есть трагедия «Идиота». Ведь в конце романа «натуральное добро» терпит жуткий, трагический крах.

Василий Перов. Портрет писателя Фёдора Михайловича Достоевского. 1872.Москва, ГТГ

– Великобритания как Франция да и вся Западная Европа, конечно, этому подвержена. Но здесь есть довольно резкое разделение поколений: те, кто активно этого не принимает, кто пытается сохранить духовные, нравственные ценности – это люди очень зрелого и так называемого «среднего возраста» (от 40 до 50 лет). А вот молодежь как-то безразлично к этому относится или же, наоборот, активно поддерживает.

Это банально, но об этом нельзя не сказать: на Западе вообще сегодня «культ прав»: «мое право», какими бы ни были эти права. И этот «культ прав» заменил нравственные (уж я не говорю, духовные) принципы, основы человеческого поведения.

– Ирина Арсеньевна, совсем недавно закончилась зимняя Олимпиада в Сочи. По свидетельству СМИ, она «показала миру Россию». И те люди, которые на Западе не знали России, настолько очарованы ею, насколько прониклись идеей «русского добра», «русской красоты», «загадочной русской души», что готовы отдать все и ехать в Россию. Это правда?

– О, это всего лишь сентиментальное преувеличение того, что происходит! Мне это напоминает такие давние карикатурные выплескивания, демонстрацию «советских достижений», «давно минувшие дела». Нет, не так!

Наоборот, я бы сказала, что западная пресса (в частности, британская пресса) все время ищет, чем бы «лягнуть» Россию. Россия – это для них любимый предмет критики. Россия ни в чем не может заслужить их одобрение.

Да, я на пенсии, и должна была бы писать книги о Достоевском, а вместо этого я отвечаю на все приглашения проводить беседы на востоке Англии, где я живу. Нельзя сказать, что это лекции, хотя иногда беседы превращаются в лекции. У меня две темы (про Достоевского им рассказывать нет смысла): одна – это как я ездила в качестве дипломатического переводчика с членами Британской королевской семьи, и это дает мне возможность все-таки рассказать немного о России, например, о том, как Борис Николаевич проявил совершенно идеальные манеры, принимая Королеву Великобритании. Другая тема, интересующая политически более подкованных людей (хотя их не ахти как много, но все-таки), называется «Три президента». Это как бы три аспекта русского политического мышления: Горбачев (который остается фаворитом на Западе), Ельцин и Путин. Ельцин для них – пьяный шут. Между тем, Борис Николаевич Ельцин, с которым я неоднократно встречалась, – это сугубо наше, русское явление, русский богатырь. И недостатки, и грехи у него были чисто русские… Тема последнего доклада – президент Владимир Путин, который, как мне кажется, является современным продолжателем русского политического мышления конца XIX и начала XX века. Чичерин, в каком-то смысле, Александр III, Столыпин, конечно – все это русская традиция государственного мышления, но Запад об этом и знать не хочет.

Иногда у меня появляется такое ощущение, что Россия для них слишком велика. И ведь она, несмотря на все свои грехи, на все недостатки, начинает вставать, начинает выпрямляться – слава Тебе, Господи! И радуешься и тревожишься одновременно: возродится ли на родной земле то священное богатство культуры, которое когда-то увозили с собой и берегли, как самое драгоценное, русские эмигранты...