Исследуйте Писания. О переломном моменте в истории русской библеистики

Богословский диалог религиозной традиции и современности невозможен без развития библейской науки. По каким правилам следует читать Священное Писание, возникшее в глубокой древности и дошедшее до нас сквозь разные эпохи и культуры? Это язык поэзии или публицистики? Может ли быть Священное Писание пособием по истории, палеонтологии или физике? Поставленные вопросы связаны с пониманием специфики религиозного языка, и ответы на них дает библейская наука.

Заведующий кафедрой библеистики Общецерковной аспирантуры и докторантуры имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия Михаил Селезнев

— Михаил Георгиевич, какое место, на ваш взгляд, в современном российском богословии занимает библеистика? Складывается впечатление, что она отнюдь не является приоритетом среди прочих богословских дисциплин.

— Дело не в том, что библеистика в современном российском богословии отодвинута на последнее место, а в том, что библеистика как наука в нашей Церкви вообще только-только начинает формироваться. Во многом только сейчас, на наших глазах, начинают возникать предпосылки к тому, чтобы библеистика в нашей Церкви могла существовать как наука.

Для анализа любого текста важно прежде всего понять, на каком языке этот текст говорит с читателем. На языке поэзии? На языке точных наук? На языке журналистики? На языке какой эпохи? Без ответов на эти вопросы нельзя адекватно понять написанное. Это касается и библейского текста: не отдав себе отчета в специфике религиозного языка, мы не можем изучать Библию. Или, точнее, можем — но это уже не будет наукой.

Возьмем, например, первые главы Книги Бытия. Как, по каким правилам мы их читаем? По правилам тех жанров и тех текстов, к которым мы привыкли? Так, как мы читаем газеты, научно-популярную литературу, учебники? Кто подходит к Библии с такой меркой — сам себя загоняет в тупик. Вот в рассказе про Потоп говорится, что Ной построил ковчег размером триста на пятьдесят на тридцать локтей (примерно 150х25х15 м), собрал в него всех сухопутных животных, по паре от каждого вида, чтобы спасти их от гибели, и сделал для них запас пищи на время плавания. Потоп длился год, вода покрыла все высокие горы, какие есть под всем небом (Быт. 7, 19–20), и всё живое погибло — остался только Ной и что было с ним в ковчеге (Быт. 7, 23). У читателя, если он отнесется к тексту Библии как к научному учебнику, сразу же возникнет масса вопросов без ответа. Как могли все сухопутные животные Земли (тысячи видов, а с насекомыми — свыше миллиона видов) уместиться в ковчеге, вместе с годовым запасом еды для них? Как получилось, что все звери вышли из ковчега на горе Арарат, причем всего несколько тысяч лет назад, а живут — каждый вид в своем ареале? Откуда взялось такое количество воды, чтоб затопить Джомолунгму, и куда потом вся эта вода девалась? Как растительный покров Земли мог уцелеть в течение года под слоем воды — ведь растения-то не брали в ковчег? И почему, самое главное, современная геология не находит ни малейших следов такого глобального катаклизма? И еще множество подобных вопросов... Не буду останавливаться на том, какие проблемы возникают при сопоставлении современной космогонии с первой главой Бытия... Конечно, на все эти вопросы можно пытаться отвечать в духе «научного креационизма» — но это будет уже не наука, а псевдонаука.

Схожие проблемы встают перед нами и в исторических книгах Библии — при сопоставлении, скажем, библейских повествований с археологией Палестины.

Если нет ясного понимания того, что нельзя читать Библию как пособие по истории, палеонтологии и физике, то у современного мало-мальски образованного экзегета неизбежно возникнет ощущение раздвоенности, когнитивного диссонанса, душевного дискомфорта. Поэтому не так уж много церковных ученых и хотело бы заниматься библейскими дисциплинами. Ведь какова нормальная реакция человека на душевный дискомфорт? Уйти куда-нибудь, где этого дискомфорта не будет. Лучше уж заниматься патрологией, историей Церкви, литургикой — там, с одной стороны, можно надеяться на признание собратьев по цеху, с другой стороны — на уважение собратьев по вере. А здесь, если будешь всерьез заниматься библеистикой, — еще и в неправоверии обвинят... Можно, конечно, просто переписывать с небольшими вариациями труды русских богословов XIX века, но это скучно. Вот почему у нас всегда среди церковных ученых было несравненно больше желающих заниматься патрологией или литургикой, чем библеистикой. Только сейчас такое положение дел, как кажется, начинает меняться.

— Какая подготовка должна быть у ученого, стремящегося к занятиям библеистикой?

— Для серьезных занятий библеистикой как наукой нужно очень многое. Прежде всего — знание языков: древнееврейского, древнегреческого, арамейского. Знание библейских текстов в оригинале. Знакомство с древними переводами Библии. Знание историко-культурного контекста Библии (для Ветхого Завета — знакомство с аккадской, угаритской, древнеегипетской литературами; для Нового Завета — знакомство с Кумраном, иудеоэллинистическими текстами, античной культурой, раввинистической литературой). Знание последующей экзегезы. Владение современной научной литературой. Но не менее важен и герменевтический аспект, о котором я говорил: осознание специфики религиозного текста, что Библия не учебник истории или физики. Без этого осознания церковная библеистика (если только она не ограничит себя исключительно вопросами языка и текстологии) неизбежно столкнется с экзегетическими тупиками.

— Как вы оцениваете путь российской библеистики в XIX–XX веках? На что здесь можно опереться?

— В XIX — начале ХХ века происходило становление российской библеистики. Важно отметить, что оно происходило в постоянном общении с западной (прежде всего, немецкой) наукой. Нам сейчас такого диалога очень не хватает.

Главное достижение российской библеистики XIX века — Синодальный перевод, детище митрополита Филарета (Дроздова). Трудно представить себе, что было бы с Церковью, как вообще могла бы она выжить в годы гонений, если бы не перевод Библии на русский язык.

Что касается собственно научных трудов позапрошлого столетия, то, к сожалению, сегодняшний ученый мало что может из них заимствовать. Во-первых, с тех пор неизмеримо возросли наши знания об историко-культурном контексте Библии: о месопотамской и древнеегипетской цивилизациях, о государствах, существовавших в древности в Сирии и Палестине, об иудаизме эллинистическо-римского времени. Чего стоят находки угаритских текстов XIV века до Р.Х. или свитков Мертвого моря! Во-вторых, сама наука с тех пор стала совершенно другой. У нее другая методология, другие правила. Чисто с методологической точки зрения многие работы XIX века нам сейчас уже кажутся дилетантскими. Слепо следовать трудам столетней или стопятидесятилетней давности, тем более класть их в основу учебного процесса — это дорога в «гетто», в новое старообрядчество.

Революция оборвала процесс становления российской библеистики (и, к сожалению, не только его). На какое-то время центром русскоязычного богословия становится Париж — Свято-Сергиевский православный богословский институт. Библейские дисциплины здесь преподавали Н.Н. Глубоковский (1863–1937), А.В. Карташев (1875–1960), епископ Кассиан (Безобразов; 1892–1965), протоиерей Алексий Князев (1913–1991). С именем епископа Кассиана связан так называемый кассиановский перевод Нового Завета — единственный из новейших переводов Библии, удостоившийся определенного авторитета в российских церковно-научных кругах, и первый серьезный перевод Нового Завета на русский, выполненный с критического текста (Нестле-Аланда).

В 1944 году А.В. Карташев произнес в Свято-Сергиевском православном богословском институте свою знаменитую актовую речь «Ветхозаветная библейская критика», где впервые в истории Русской Церкви предлагалось не бороться с современной библеистикой, а осмыслить ее и принять ее наиболее аргументированные выводы. «Низшая, наивная ступень разумения подхода к ветхозаветной Библии уже не довлеет более злобе современного исторического дня, — писал Карташев. — Тут не пустая и унизительная погоня за пошлой модой. Тут миссионерский долг и подвиг веры и Церкви. Неисполнение его влечет за собой умаление веры в массах и потерю престижа Церкви в мире... Некритическое принятие сказочной оболочки древних чудес порождает подозрение, что их никогда и не было, что небо всегда молчит... Так суеверная вера ведет к атеизму». За этот доклад Свято-Сергиевский институт присудил Карташеву степень доктора церковных наук. На сегодня работа Карташева во многих своих деталях уже устарела — с тех пор ведь прошло свыше полувека, а наука на месте не стоит. Но если говорить не о деталях, а об интенции — что нам нужно перейти от конфронтации науки и религии к спокойному осмыслению результатов историко-филологического изучения Библии, — эта работа Карташева актуальна сейчас ничуть не меньше, чем в 1944 году.

— Что сделано за последние 20 лет для возрождения библейской науки?

— После падения советской власти стали постепенно формироваться базовые предпосылки для возрождения церковной библеистики. Главное — началось изучение древних языков. Благодаря Греко-латинскому кабинету Ю.А. Шичалина в церковную среду вернулось полноценное, на университетском уровне, знание древнегреческого и латыни. Серьезное изучение древнееврейского и арамейского началось чуть позднее, это заслуга отца Леонида Грилихеса, который сначала организовал Библейский кабинет МДА, потом кафедру библеистики МДА. Возрождение библейской науки началось с той области, которая и до революции была развита лучше других: основное научное направление кафедры библеистики МДА, как отмечается в ее документах, — это разработка углубленного курса святоотеческой экзегетики с привлечением широкого контекста всех современных библейских исследований. Сейчас ученики отца Леонида возглавляют кафедры библеистики МДА и СПбДА. Целая школа по изучению Апокалипсиса сложилась в ПСТГУ. Большое внимание библейским исследованиям уделяется в МинДА; ее проректор В.В. Акимов стал основателем единственного в русскоязычном постсоветском пространстве периодического издания по библеистике — альманаха «Скрижали». Крупнейшим центром церковной науки стала «Православная энциклопедия» (заведующий редакцией Священного Писания К.В. Неклюдов).

Очевидно, что формирование церковной библеистики не может идти в отрыве от светских научных центров. Еще в 1970-е и 1980-е годы началось сотрудничество ЛДА с профессором А.А. Алексеевым и возглавляемой им группой исследователей (недавно об этом сотрудничестве с теплотой вспоминал тогдашний ректор ЛДА, ныне Патриарх Московский и всея Руси Кирилл). Ныне, как я понимаю, это сотрудничество продолжается — только теперь уже между СПбДА и возглавляемой профессором Алексеевым кафедрой библеистики СПбГУ.

В Москве крупнейший центр семитологии и гебраистики сложился в Институте восточных культур и античности РГГУ. После того как в середине 1990-х годов я возглавил инициированный Российским библейским обществом (РБО) проект нового русского перевода Ветхого Завета, участниками перевода по большей части стали мои коллеги по РГГУ. Должен отметить, что, хотя новозаветные переводы РБО были жестко раскритикованы представителями Церкви, выполненный нами перевод Ветхого Завета был воспринят вполне положительно (например, в проекте документа «Отношение Церкви к существующим разнообразным переводам библейских книг», который был подготовлен комиссией по богословию Межсоборного присутствия).

Важнейшее значение для становления российской библейской науки имеет сотрудничество с зарубежными университетами. Здесь особое место принадлежит Общецерковной аспирантуре и докторантуре (ОЦАД), которой ввиду ее тесных связей с ОВЦС такое сотрудничество налаживать проще. Можно сказать, что у каждого учебного заведения нашей Церкви своя специфика: одно больше специализируется на святоотеческой экзегетике, другое на археологии. Кафедра библеистики ОЦАД с момента своего создания ориентирована прежде всего на овладение тем богатейшим историко-филологическим материалом, который был накоплен современной западной наукой.

В ноябре 2013 года в Москве прошла общецерковная конференция «Современная библеистика и предание Церкви». Многие темы, вынесенные на повестку дня конференции, были редки или даже просто беспрецедентны для российского церковного дискурса. Впрочем, и сама по себе общецерковная конференция такого уровня, посвященная обсуждению современной библеистики, беспрецедентна в русской истории. Во вступительном слове Патриарха Московского и всея Руси Кирилла подчеркивалась необходимость развития библейских исследований в Церкви на высоком академическом уровне, а также важность связей с зарубежными и российскими учебными и научными центрами. В качестве примера диалога церковной и светской науки Патриарх привел русских библеистов XIX века: «Если вчитаться в то, о чем писали наши замечательные ученые, такие как Глубоковский, Болотов и некоторые другие исследователи церковной истории и Священного Писания, то обращает на себя внимание то обстоятельство, что чаще всего они находились в некоем диалоге с представителями западной и в первую очередь протестантской библеистики. Постоянные ссылки на Гарнака, поддержка и опровержение взглядов Гарнака и многих других зарубежных исследователей находились в центре богословской мысли русских библеистов. Думаю, это хороший пример того, как нужно развивать международное сотрудничество и как нужно изучать опыт других».

Представленные на конференции доклады (они выложены на сайте Синодальной библейско-богословской Комиссии, готовится издание материалов конференции) показали, что тот самый диалог с западной библеистикой, который был характерен для русской науки XIX века и о котором говорил Патриарх, продолжается и в XXI веке. Пожалуй, конференция стала своеобразным смотром тех сил сегодняшней Церкви, которые готовы и открыты для такого диалога. Среди докладчиков были руководители и преподаватели библейских кафедр ведущих церковных образовательных учреждений (МДА, СПбДА, КДА, МинДА, ПСТГУ, ОЦАД), сотрудники ЦНЦ «Православная энциклопедия», представители светских вузов, сотрудничающих с Церковью. Это была очень важная веха в развитии нашей библеистики: в пространство того, о чем в Церкви говорят и спорят (о чем можно говорить и спорить), были внесены многочисленные темы, которые до недавнего времени скорее избегались: тема значения библейской критики для христианского богословия, тема исторической достоверности библейских повествований, тема влияния древних литератур Ближнего Востока на Библию, тема богословской переинтерпретации ветхозаветного текста в Септуагинте, тема «поисков исторического Иисуса»... Прошедшая общецерковная конференция показала, что все эти вопросы действительно стоят на повестке дня российской церковной науки. Это не модернизм, не обновленчество, а знак того, что нельзя жить в XXI веке научными концепциями и мыслями позапрошлого века.

— Как обстоят дела в других хрис­тианских Церквах? В какой степени для нас может быть полезен, например, путь греческой библеистики?

— Греческие библеисты учатся в Европе, участвуют в европейской научной жизни. Еще в 1936 году известный греческий библеист и богослов Василий Веллас (впоследствии ректор Афинского университета и глава миссионерского общества Элладской Православной Церкви «Апостолики диакония») выступил на I Конгрессе православных богословов в Афинах с докладом «Библейская критика и авторитет Церкви». В этом докладе Веллас показал, что Православная Церковь никогда не связывала богодухновенности библейского слова с вопросами об авторстве отдельных книг и что богодухновенность никоим образом не подразумевает безошибочность Библии в исторических, геологических и других вопросах. С этого момента можно начинать отсчет становления библейской науки в Греческой Церкви.

Но в целом, как мне кажется, греческое богословие не склонно уделять особого внимания тем герменевтическим проблемам, с которых мы начали наш разговор. А без этого возникает опасность, что университетская библейская наука и жизнь веры окажутся существующими в двух совершенно разных, параллельных мирах.

Если же говорить о том, как наладить взаимопонимание между этими двумя мирами, то для нас, быть может, имело бы смысл (естественно, с учетом всей разницы традиций!) обратиться к опыту Католической Церкви. Католики давно и всерьез задумались над этой проблематикой: ей посвящены папские энциклики (например, знаменитая энциклика Divino Afflante Spiritu, 1943), документы Папской библейской комиссии. В документе «Интерпретация Библии в Церкви» (1993) сделана попытка описать основные методы исследования Библии в современной науке и осмыслить, каким образом может произойти рецепция этих методов в Церкви. Кстати, на ноябрьской библейской конференции целая секция была посвящена рецепции современной библеистики в Католической Церкви. В частности, профессором Верещагиным был представлен краткий реферат документа Папской библейской комиссии «Интерпретация Библии в Церкви».

— Нет ли угрозы, что церковная наука станет отдельным замкнутым миром, изолированным от большей части прихожан?

— Если в Церкви возникает прослойка образованных людей, знакомых с современной наукой, но при этом библейская наука и жизнь веры оказываются в каких-то параллельных вселеннных, это, конечно, не нормально, кто бы спорил. Однако если такой прослойки в Церкви нет и «неудобные» вопросы не встают просто потому, что никто ничего не знает и знать не хочет, это ведь, согласитесь, еще хуже.

Только я не думаю, что разрыв между библейской наукой и миром простых прихожан столь уж неизбежен. По крайней мере если мы говорим о прихожанах с высшим образованием. Конечно, знать древние языки, подробности археологических раскопок, детали исторических реконструкций и подобное — это дело специалистов. А вот иметь общее представление о мире, точнее мирах, в которых жили авторы библейских книг, — это не сложнее, чем иметь общее представление о церковной истории. Проблемы герменевтики не сложнее церковной догматики! Всё это вполне может быть доступно современному прихожанину.

Более того, я убежден, что знакомство с современной библеистикой, с современной герменевтикой не просто возможно, а критически важно для христианского богословия в целом. Причем важно не только для профессионалов-теологов, но именно что для простых верующих. Сторонники использования историко-критического метода в церковной науке нередко говорят, что хотя этот метод и чужд православной традиции, но результаты, достигнутые с его помощью, могут быть полезны для православного богословия. А я убежден, что значение библейской критики для нашего богословия намного серьезнее: не только результаты историко-филологического исследования Библии, но сама методология такого исследования крайне важна для нас. Она способна влить в христианское богословие новую жизнь, избавить от многих тупиков типа «научного креационизма», она должна помочь нам по-иному взглянуть на историю нашей религиозной традиции, на смысл религиозного языка, на то, сколь религиозная традиция изменчива и многообразна.

Иными словами, речь идет не о том, чтобы принять современную библеистику в качестве «полужелательного гостя» (дескать, раз уж эти филологи и археологи чего-то пооткрывали, приходится и нам как-то с этим считаться). Не о том, чтобы попытаться как-то ее встроить в давно сложившуюся богословскую систему. Напротив, речь идет о том, чтобы пригласить современную библеистику как важнейшего собеседника в создании такого богословия, которое отвечало бы на вызовы современного мира и современного общества. А такое богословие нужно не только академическо-университетской элите, оно нужно как раз простому верующему.

Люди по-разному приходят в Церковь: кто-то в поисках ответов на «проклятые вопросы», кого-то влечет к себе красота церковного пения, бого­служения или иконописи, кто-то ищет в прошлом ту цельность миро­восприятия, что потеряна эпохой постмодерна... Но рано или поздно прихожане Церкви понимают, что в конечном счете в основе всего здания христианства лежит библейская Весть. И тогда вопрос о том, что значит эта Весть для нас сейчас, как ее читать, как понимать, становится не отвле­ченной богословской проблемой, а самой что ни на есть насущной. Не дополнением к Закону Божиему, а его первой страницей.

— Что может привнести библейская наука в богословский диалог религиозной традиции и современности?

— Прежде всего библейская критика раскрывает перед нами то, чего систематическое богословие зачастую склонно не замечать: что библейский текст, возникший в глубокой древности и дошедший до нас сквозь разные эпохи и культуры, — в каждой эпохе, в каждой культуре преломляется и понимается по-своему. История Библии есть история ее интерпретации. Без такого видения мы будем просто обречены на шизоидный раскол между, с одной стороны, «единственно научной» библеистикой, которая занимается исключительно попытками восстановить древнейший смысл древнейшей формы библейского текста в его древнейшем контексте, и, с другой стороны, «единственно православной» библеистикой, которая занимается исключительно святоотеческими толкованиями на византийский текст Библии.

Здесь уместна аналогия живой традиции с деревом. Если мы будем делать на дереве срезы в разных местах — у корней, потом в середине ствола и, наконец, на самых верхних ветках, то получим разные срезы, с разным рисунком. Единство срезов обеспечивается не тем, что они идентичны, а тем, что они относятся к одному дереву, питаются одними и теми же соками.

Слишком часто при поверхностном внешнем взгляде предание видится как застывшее, окаменевшее и неподвижное. В перспективе, заданной историко-филологическими исследованиями, выявляется нечто прямо противоположное — что наша религиозная традиция по сути своей всегда была жива и динамична, постоянно интерпретировала и интерпретирует себя, что она — как растущее живое дерево, где люди каждой конкретной эпохи всегда находятся не на окаменевших руинах прошлого — а в точке роста.

Во-вторых, современная библеистика показывает нам, что в библейском корпусе наличествуют различные традиции, контрастирующие богословские перспективы — и это повод не к смущению, а к тому, чтобы яснее увидеть все красочное и подчас парадоксальное многообразие библейской картины мира. Такая полифония разных планов, жанров, стилей, богословских перспектив очень важна для современного религиозного сознания: она свидетельствует, что подлинная религиозная жизнь не укладывается в какой-то строго фиксированный мундир, что она для этого слишком большая и широкая, слишком полная контрастов и красок — как, впрочем, любая подлинная жизнь, в отличие от лицедейства.

В-третьих, историко-филологический анализ Библии показывает нам, что Библия не учебник физики и не фотографический снимок истории Древнего Израиля, а создававшаяся столетиями словесная икона. Цель иконы не проинформировать молящегося о деталях земной геологии или древнего быта, а поместить его в сакральное пространство, создать контекст для молитвы, для предстояния человека пред Богом. Такова же, в конце концов, и цель Священного Писания в Христианской Церкви.

Получается (об этом я подробно говорил в своем докладе на ноябрьской общецерковной библейской конференции), что не бежать должны православные экзегеты от библейской критики, а радоваться, что она помогает нам осознать:

— историческое измерение библейской традиции;

— ее жанровую и богословскую полифонию;

— специфику религиозного текста не как учебника, а как иконы.

— Последний вопрос: как сделать, чтобы Библию полюбили, чтобы она стала близка простому читателю, прихожанину обычного храма?

— Это, конечно, ключевой вопрос: как нам не просто прочесть и худо-бедно понять Библию, но полюбить. Я убежден: для того чтобы Библию полюбили, нужен ее новый, современный перевод. Проблему нового перевода часто сводят к понятности. Но дело не только и не столько в понятности. Непонятный текст в крайнем случае можно как-то разобрать с помощью комментариев, справочников. Можно, например, сделать к Синодальному переводу «синодально-русский» словарик, чтобы человек мог продираться к смыслу читаемого. Но дело не в этом, а в том, что синодальный перевод (за исключением, быть может, отдельных мест в Евангелиях) очень трудно в эстетическом, поэтическом плане полюбить. Вот Славянская Псалтирь, несмотря на ошибки перевода, несмотря на непонятность, как-то удивительно поэтична. Многие любят именно ее звучание, ее эстетику. Но я не знаю ни одного человека, который любил бы русскую Синодальную Псалтирь за ее поэтические свойства. Ведь многое в тексте (поэтическом тем более) передается не в строке, а между строк: выбором слов, ритмом, перекличкой слов друг с другом. Можно взять стихи Пушкина и переложить их так, что смысл вроде бы останется, но поэзия потеряется. Никто читать это не станет.

Таким образом, задача нового перевода Библии должна быть не только в том, чтобы исправить ошибки, но и в том, чтобы перевод мог передать красоту, поэзию, сияние текста (там, естественно, где это есть в оригинале). И это сделать, пожалуй, сложнее, чем просто, обложившись комментариями, поправить ошибки.

О необходимости нового перевода Библии на русский язык тоже много говорилось на ноябрьской общецерковной конференции: и в програм­мном докладе митрополита Илариона «Переводы Библии: история и современность», и во время пленарных и секционных заседаний, на круглом столе, на закрытии конференции. Мнения не всегда совпадали, но впервые, пожалуй, со времен создания Синодального перевода эта тема обсуждалась на столь высоком уровне.