Япония и Россия

«Передайте государю императору, что англичанин кирпичом ружья не чистит», – кричал в горячке тот Левша, что блоху подковал. Больно было ему, что нарезное оружие заморских военных лучше нашего – гладкоствольного и разнокалиберного. К его словам мало прислушивались, за что потом в Крымскую кампанию пришлось большой кровью платить.

А вообще стоит прислушиваться к голосу тех соотечественников, которые, увидев за морем нечто важное и для собственной страны необходимое, спешат сообщить о своих наблюдениях. Слушают их редко, еще реже исполняют на деле то, что они советуют. Редко слушают не только тульских мастеровых, подобных Левше, но даже просвещенных епископов, подобных Николаю Японскому. Тот, проведя всю сознательную жизнь в Японии, многое из жизни этого народа ставил своим соотечественникам в пример. Благо, что в данном случае «рукописи не горят» и написанное почти полтора столетия назад может быть перечитано сегодня.

В 1879 году в статье «Япония и Россия» святитель Николай (Касаткин) писал:

«Целые века японцы, убаюкиваемые своими национальными учениями, дремали в сладком сознании, что они – первая нация в мире, потомки небесных богов. Что другие народы – варвары, стоящие вне попечений богов. Велико было удивление их и крайне неприятен укол для их самолюбия, когда, с открытием страны для иностранцев и особенно с того времени, как сами стали посещать иностранные земли, они увидели, что они совсем не единственная почтенная нация в мире. Что есть много других весьма почтенных наций и что те, кого они считали варварами, напротив, далеко их превосходят умственным и политическим развитием».

Эти слова о Японии весьма применимы и к нам, поскольку «дремать в сладком сознании своего величия» нам тоже свойственно. Дремала в последние века своего бытия Византия, окружаемая турками и обгоняемая Западом; по-своему дремала Московская Русь, свысока озирая еретиков Запада и басурман Востока. И самолюбие наше в истории страдало и страдает не меньше японского, когда мы видим успехи «почтенных наций», которые у нас долго считались варварами, но вот оказались выше развитием «умственным и политическим».

Далее апостол Японии пишет:

«Но не слепы были японцы, чтобы стать упорствовать в отрицании этой столь очевидной истины, – не вялы, чтобы терять время в бесплодном унынии. Они, так сказать, быстро переместили центр тяжести своей национальной гордости, поставив отныне для себя лестною задачею – возможно скорее догнать опередившие их народы».

Далее следует довольно подробный разбор решительных, однако обдуманных преобразований, которые превратили Японию в конце XIX и начале XX веков в развитое по европейскому образцу государство. Всего 25 лет спустя после написания этой статьи России придется болезненно испытать на себе военную мощь преобразившейся дальневосточной нации.

Речь идет о способности народа учиться и избирательно перенимать чужой успешный опыт. Дело не столько в борьбе за первенство на мировых рынках, сколько в борьбе за выживание. Японцы понимали, что отсталость угрожает колонизацией. Понимать это должны и мы, поскольку на глубине жизнь не изменилась, а современная мировая экономика – это улыбчивый театр военных действий, где пленных хоть и не убивают, но, тем не менее, обращают в рабство.

Святитель Николай Японский и православные японцы

Речь идет о народном характере и способности народа к обучению. Однажды, при Петре Великом, русские, хоть и не без скрипа, успешно прошли школу европейского ученичества. В тех реформах было много резкого, поспешного, нетерпимого и порывистого. Там была и своя гордыня, заставившая многих усмотреть в Петре Антихриста. Но согласимся: там было и смирение, поскольку без трезвой самооценки и известной степени смирения невозможно признать свою отсталость. Тем более невозможно, сняв царский венец, поступить подмастерьем на голландские верфи. Итак, русский человек в прошлом был способен учиться и обгонять со временем учителей. Способен ли он на это сейчас? Если да, то у нас есть будущее. Если нет – конец. Чванливое самодовольство, вечная уверенность в своей чуть ли не Небесами санкционированной правоте есть смерть души. Это смерть, делающая невозможными благие перемены и даже такое сугубо церковное делание, как покаяние, поскольку оно тоже – «перемена». С подачи святого Николая заговорив о японцах, продолжим разговор о них, ибо у них есть чему поучиться. Слово святителю.

«Японец страшно усидчив и работоспособен. Он притом и горяч. Он берется за каждое дело безотлагательно и ведет его настойчиво и неуклонно. И правительство, и общество, и отдельные лица в Японии в большинстве случаев таковы. Раз что бы то ни было признано необходимым – кончено: находятся немедленно и средства, и деньги, и пути, и люди – и дело кипит».

То есть – дело в Японии не забалтывают, не топят в разговорах. Спорить, много говорить, созерцательно замирать и сонно смежать глазки после обеда можно только до времени появления четко сформулированной цели, но не далее. Как только цель сформулирована, наступает время решительных действий, настойчивых и неуклонных. Если верить Бисмарку, то русские именно таковы в лучшие свои исторические моменты. Они медленно запрягают, но быстро ездят, – говорил тот. И что это, как не подобие той доброй японской горячности, которую хвалит святитель? Но дальше сходство исчезает. Начинаются разительные отличия, связанные с культурой.

«За время изучения иероглифов японцы до такой степени тренируют свою память, что им изучение всякой другой письменности представляется делом почти шуточным, а сидеть часами за книгой они привыкают также с самого раннего детства, так как изучение грамоты и усидчивость для них представляются понятиями совершенно неотделимыми: выучить иероглифы без усидчивости невозможно».

«Сидение часами за книгой» перекликается с ранее сказанными словами: «Японец страшно усидчив и работоспособен». Оказывается, многое заложено в культурный код вместе с письменностью, и алфавит может влиять на экономику лучше всех инвестиций. Если у нас знание букв превращает составление слов в аналог складывания кубиков, то японец и китаец «рисуют» слова и «сочиняют» понятия.

«Сочетанием двух “изобразимых” достигается начертание графически неизобразимого. Например:

изображение воды и глаза означает – “плакать”, изображение уха около рисунка дверей – “слушать”, собака и рот – “лаять”, рот и дитя – “кричать”, рот и птица – “петь”, нож и сердце – “печаль” и т. д. Да ведь это же – монтаж!»

Это слова Сергея Эйзенштейна из статьи «Монтаж». В жизни этого режиссера был период увлечения японской культурой и изучения ее. В другой статье он пишет:

«Язык необычайно труден. И не только потому, что лишен звуковых ассоциаций с языками, нам известными. Но главным образом потому, что строй мышления, выстраивающий фразу, совсем иной, чем ход мысли наших европейских языков. Труднейшее – не запомнить слова, труднейшее – это постигнуть тот необычайный для нас ход мышления, которым выстраиваются восточные обороты речи, построения предложений, словосочетания, словоначертания и т. д.» («Как я стал режиссером»).

«Иной строй мышления», усидчивость, намеренная сложность… Вот чего нам не хватает – культурных усилий. Жизнь упорно стремится к максимальному облегчению и упрощению. Малое движение, нажатие кнопки, прикосновение подушечкой пальца сегодня приводят в действие сложные механизмы. Но корень успеха, оказывается, в преодолении сложностей, а не в бесконечной жажде комфорта. Та культура рождает внутри себя победителей и творцов, которая максимально нагружает человека и требует от него постоянных усилий. Если нас тревожит будущее, мы должны связывать желаемые успехи завтрашнего дня с настойчивыми усилиями в настоящем. В этом смысле особенность японской культуры предстает перед нами великим уроком. Тема имеет продолжение. Святитель пишет:

«У японца существует какая-то прирожденная или, может быть, выработанная тысячелетней культурой жажда знания; он хочет всё знать, всё перечитать. На книги никто почти из них не скупится тратить деньги, и только этим можно объяснить и огромный тираж японских газет, и то большое число изданий, которое выдерживают их книги. Словом, японцы если и не всегда талантливые, то в большинстве случаев трудолюбивые и исполнительные ученики, и в этом – большой залог их успеха».

На этих словах можно поплакать, а потом, вытерев слезы, идти в библиотеку или книжный магазин. Самое время, ведь во всей огромной России количество книжных магазинов сопоставимо с их количество в одном лишь Париже. И это ситуация в «экс-самой читающей стране». Лучше быть менее талантливым, но более трудолюбивым, чем смешивать в коктейль избыток дарований и природную безалаберность. А именно последним мы часто согрешаем.

Голос Николая Японского если и был в свое время расслышан, то руководством к действию не стал. Но раз сам голос звучать не перестает и звучит как нельзя более актуально, то, очевидно, и дело практического исполнения не пропало пропадом. Для Родины и Церкви наступило время внутренних усилий и культурно-воспитательного труда. «За» пользу подобных усилий громко говорит само имя автора цитированной выше статьи. Ведь успех проповеди святителя Николая был в изрядной степени успехом культурного подвига и слагался не столько из исцеления больных и воскрешения мертвых, сколько из переводческих трудов, книжных занятий и неслыханного трудолюбия и постоянства.