Общее дело

Налетов было три, с промежутком в 10 часов: едва уцелевшие выходили из укрытий, чтобы оказать помощь раненым, как бомбардировка возобновлялась. Данная тактика позволила убить максимальное количество людей. Опыт, накопленный во время уничтожения Гамбурга, Дармштадта и Касселя, научил командиров ВВС — летчики сбрасывали зажигательные бомбы так, чтобы создать огненный ураган. Население сожгли.

Случилось это за три месяца до окончания войны, и удар был нанесен не по армии противника и не по военным заводам, это не было стратегической бомбардировкой. Как было сказано в меморандуме, зачитанном летчикам перед вылетом, «целью атаки является нанести удар противнику там, где он почувствует его сильнее всего, позади частично рухнувшего фронта, и заодно показать русским, когда они прибудут в город, на что способны Королевские ВВС». Иными словами, данная бомбардировка являлась террористическим актом.

Всякий террористический акт рассматривает жертвы (убитых детей, например) как эффективное средство внушения. Цель террориста не конкретный ребенок, но уничтожение общественного сознания. Ни летчики королевских ВВС, ни террористы, взрывающие автобусы и вокзалы, не испытывают конкретной неприязни к детям, которых убивают. Начальство указывает террористам мишень, исходя из основной посылки: требуется уничтожить идею общества, следует убивать гражданское население, для того чтобы идея общества оказалась дискредитирована. Общество существует для того, чтобы защищать стариков и воспитывать детей — а если опеки граждан нет, то это не общество. Воровская малина, банда, промышленная корпорация — но только не общество. У общества на первом месте не прогресс, не прибыль, не личная свобода индивида, но защита старых и малых — ради этого граждане собираются в коллектив и создают законы общежития. И если общество не может защитить своих детей, то зачем такое общество? И террорист убивает детей, чтобы показать: общества нет. Общество должно рассыпаться, раз не может защитить своих граждан.

Бомбардировка Дрездена фиксировала политическую цель — уничтожение немецкого общества. В тот раз общество не пожелало своего уничтожения. Были разрушены все здания; было убито столько людей, что казалось невозможным остановить эпидемии, — город был обречен, но выстоял. В то время уже не действовали армейские приказы, партийная идеология и государственные законы. Но сохранился принцип общежития, выстраивающий коллектив из единиц. Хочешь выжить — сохрани жизнь другого.

Выжившие хоронили трупы и переносили раненых, согревали детей, делились едой и одеждой. На пепелище заново создали общество — вопреки НСДАП, вопреки войне, вопреки логике отдельного спасения, вопреки терроризму. Выживает только сплоченное общество — и эти люди, которых планомерно убивали, выжили.

Было бы странно приводить как положительный пример коллектив горожан в нацистской Герамании: люди, жившие при бесчеловечном режиме, не являют лучший образец сознательности. Но данный случай знаменателен тем, что было уничтожено всё: государство развалено, идеология сдохла, национальная идея опорочена — но осталась нечто еще более важное, связывающее людей, то, что важнее государства и идеологии. Это общественное, коллективное сознание лишь по видимости принадлежит сфере деятельности идеологии или государственной машины — оно глубже спрятано, оно принадлежит к сущностным ценностям. И тирании, и рынок, и терроризм только делают вид, что им мешает государство и идеология, — им, в действительности, мешает именно общество.

Случись такая бомбардировка в городе с торжествующими рыночными отношениями, там, где за ваучер взрывали, а за некорректное соблюдение кредитного финансирования расстреливали в подъездах, — сгорели бы все до единого.

Случись такая беда там, где общество что ни день разваливают на составные части, там где корпоративный интерес превышает общественный, — сгорели бы все.

Во время кораблекрушения, на войне, на пожаре, во время любой катастрофы — выживают только вместе; преодолеть беду можно только тогда, когда интерес другого есть твой собственный интерес; это и есть мораль общества. Но когда постоянно внушают, что личная состоятельность превыше общественного интереса — вот тогда не выжить никому. Если на пожаре культивировать рыночные отношения в вопросах обеспечения водой — общество сгорит. Если на тонущем корабле внедрить спортивные соревнования за обладание шлюпкой — общество потонет. И если во время мирового
кризиса, а также в условиях идеологического кризиса всей демократической системы насаждать разногласия в обществе, то терроризм победит.

Мы все находимся в горящем городе, и если кто-то думает, что дела обстоят недурно, коль скоро на его яхте пожара нет, то этот человек — болван. И если кто-то убежден, что
приоритетной ценностью является борьба за личную состоятельность в условиях общей катастрофы, этот человек — аморален. Личная свобода существует только тогда и
только в той мере, в какой деятельность человека направлена на защиту себе подобных, а иной свободы в пределах морали нет и никогда не будет.

В России, которую жадность рвет в лоскуты, которую душат мелкие амбиции ничтожеств, которая судорожно ищет национальную идею, способную сплотить, данная идея существует давно. В разные времена эту идею выражали разными словами люди разных идеологических взглядов: и апостол Павел, и Достоевский, и Маяковский.

Эта принцип «несть ни эллина ни иудея, но всё и везде Христос», по словам апостола; это принцип всепричастности, солидарности с другими, которое Достоевский называл чувством «всечеловека»; это то единение ближнего и дальнего, о котором мечтал Маяковский, «чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем».

Россия есть уникальное общинное образование — этим сильна, в этом ее единственная надежда и сила. Россия — настолько огромная, активно живущая территория, что давно выработала собственный принцип выживания — ошибочно думать, что принцип выживания страны заключен в давлении государства; нет, прежде всего это принцип «общего дела», выражаясь словами великого русского мыслителя Федорова.

Этим общим делом является создание морального общества, то есть умение делиться и защищать товарища — вопреки кризису, закону корпоративной наживы и даже войне. Единение может состояться лишь вопреки рыночной выгоде, долг христианина существует вопреки соревнованию, только солидарностью создается общество. Речь идет не об идеологии «открытого общества». Теперь мы знаем: когда общество распахивается широко, из него выпадают люди.

Подобно тому как нет двух типов морали, так не существует «открытых» и «закрытых» обществ — это идеологическая ловушка. И мораль, и общество — понятия сопряженные: невозможно изменить одно, не уничтожив другое. В эти тревожные дни надо думать о том, что выживает только сплоченный коллектив, а также о том, что личная независимость состоит в защите соседа.