Чудо с подушкой

Та самая подушка. Фото: Иван Жук

– Сегодня моя мать мешает, а завтра, глядишь, я не угожу.

Промыслил так таксист – да и развелся с женой. Оставил ей мебель, гараж, машину (сына она уж сама отсудила), а вот однокомнатную квартирку разделили на две небольшие клетушки в разных концах Москвы с соседями в смежных комнатах. Таксист со своей матерью обосновались вблизи метро «Люблино», а бывшая лучшая половина с их пятилетним сыном поселились у Трех вокзалов.

Шли годы. Вместе с ними – застой и перестройка, шоковая терапия и ускорение; таксист исправно крутил баранку и выкручивал бывшей приличную сумму на воспитание их общего горячо любимого пацаненка. Помог выменять ее коммуналку на отдельную двухкомнатную квартирку в районе метро «Медведково». Со временем и себе со своей почти ослепшей матерью улучшил условия – прикупил «однушку» в районе, где жили прежде.

Когда же мать его умерла, а сын, повзрослев, женился, решил таксист оставить профессию. И из лихого крутого парня, способного при случае выбить положенную оплату даже из «новых русских», стал обыкновенным православным неофитом, а применение своим духовным и физическим силам нашел в исполнении обязанностей сторожа одного из московских храмов. Вернувшись к религии предков, таксист, теперь уже бывший, сменил джинсы на брюки, похоже, дореволюционного покроя, к тому же никогда не ведавшие утюга, а яркую клетчатую рубашку – на серый потертый свитер. Как и положено, отрастил бороду, а случись выражать благодарность, использовал только «Спаси Господи» и «Во славу Божию».

Бывшая подруга жизни, с коей он не прерывал общения, была, напомню, женщиной крайне свободолюбивой и из красавицы-комсомолки-спортсменки превратилась теперь в стриженую, ярко накрашенную старушку, исповедующую весьма модную ныне веру – в самого себя и свои безграничные возможности. Принимала холодный душ, питалась исключительно «грамотно» и вегетариански, часами стояла на голове – словом, выделывалась как могла. К неожиданной метаморфозе бывшего отнеслась с брезгливым недоумением, но в принципе спокойно, как и подобает продвинутой эгоистке-суфражистке. А он, сам того не подозревая, действительно стал ортодоксом-традиционалистом, близким по духу и букве к тем, кого называют «хоругвеносцами».

Однажды поздней промозглой осенью бывший таксист, позабыв перед выходом из дому как следует помолиться, рано утром направился в храм – причаститься. И в предрассветной мгле у самого входа в метро на подловатом ледке ступеньки его как будто кто-то слегка приподнял, подержал мгновение навесу и с размаха тюкнул задом об асфальт. Да как!

Диагноз в больнице поставили быстро и точно: перелом шейки бедра. Так же быстро и точно назвали стоимость операции и всего, что с этим связано. Слава Богу, заплатил сын. Когда загипсованного беспомощного родителя выписали из клиники, встал вопрос: куда везти? Жена у сына только что родила и поднимать выздоравливающего свекра попросту не имела сил. В собственную берлогу – а там кто будет ухаживать? И сын отвез закованного до пояса родителя к его бывшей супруге и своей престарелой матери. А что, собственно, оставалось?

– Поживешь пока с мамой. Авось, к старости и примиритесь. И я рядом, звони: зайду, помогу по-свойски.

Бывший таксист ни слова не возразил, хотя радости от предстоящей встречи тоже не испытал. Но опять же: а что делать?

Встреча бывших, против ожидания, оказалась вполне приветливой. Молочный суп с клецками, постный плов – готовилась! Церковный сторож перед трапезой, как водится, помолился, что вызвало усмешку у бывшей, а в течение обеда она отпустила пару-другую колкостей, явно вызывая на спор:

– И все-таки наш Матрейя будет почеловечней, чем ваш Христос.

Но бывший таксист на провокацию не поддался: зря, что ли, в раю змий приступил именно к бабе? Словом, поели мирно.

После размена жилья с сыном ей досталась просторная однокомнатная квартирка. Разместить больного пришлось на единственном диване-тахте. В изголовье сияло пластиковое окно, а у изножья стоял небольшой сервант, набитый всяческой дамской дребеденью. В центре комнаты, прямо перед таксистом, царствовал телевизор с жидкокристаллическим экраном, который практически никогда не выключался. В «красном углу», где обычно располагаются иконы, висел небольшой плакат с изображением многорукой, залитой кровью танцующей богиней Кали. И рядом – наклеенный на фанерку натуральный американский доллар. Перед ним хозяйка квартиры по утрам молилась.

Короче, для церковного человека обстановка в комнате была еще та. Ни помолиться, ни сосредоточиться на своем. Полуголые «звезды» шоу-бизнеса сменялись на телеэкране детективом из жизни бомонда и «новых русских», крохотную паузу составляли новости, но и они не утешали.

– Ну как ты тут? Отдыхаешь? – спрашивала обычно, вернувшись с прогулки, хозяйка дома. Не дожидаясь ответа, она прямо на глазах у него переоблачалась в какой-нибудь легкий адидасовский костюмчик и, упершись голыми пятками в слегка промасленную в месте постоянных прикосновений стену, встав на голову, на добрые полчаса уходила в нирвану.

Вначале больной пытался урегулировать ситуацию уговорами. Хотя бы слегка убавить громкость телевизора, а перед уходом из квартиры, если можно, совсем выключать его. Хозяйка пообещала, однако ни разу не уменьшила громкость ни на децибел. А когда он намекнул на то, что запах ее духов непривычно резок, рассерженно усмехнулась:

– Надо же, ему не нравится! А у вас в храме – какой духман? Мы же терпим, когда заходим поставить свечку. А ты даже у меня в доме хочешь свои порядки установить. Сам-то еще при мамаше всю плешь мне проел: «Терпение, терпение!..» Вот и терпи теперь.

Терпел. А куда денешься? Но будем справедливы: бывшая не во всем была неправа. Весьма взрослая дама, со сложившимся укладом жизни, который может кому-то не нравиться, она имеет право не принимать это во внимание; к тому же всё происходит в ее личном, как теперь говорят, жизненном пространстве. Она и того, что сделала, могла не делать. Бывший муж и бывший таксист и нынешний церковный сторож умом всё понимал, да смирить себя не мог. А кто из нас, тоже умом всё понимая, по уму и действует? То-то. Но куда денешься? И все ее бесконечные переодевания до трусиков и обратно – перед выходом из квартиры и сразу же по возвращении – он встречал только тихим вздохом, низко тупя при этом очи.

Через неделю терпению пришел конец.

– Слушай, папа, – с трудом сдерживаясь, выдохнул в трубку сын. – Кто за тобой будет в твоей берлоге ухаживать? Я всё время в командировках. Помрешь с голодухи-то.

– Ничего, – кротко ответил в трубку отец и перекрестился. – Уж как-нибудь, с Божией помощью. Но только тут мне совсем невмочь. Оставишь с десяток просфор, банку святой воды. Выживу как-то и без сиделки.

– Ну, хорошо, на просфорах ты выживешь. А утку кто тебе там подаст? Совсем ведь в дерьме утопнешь!

– Значит, так на роду написано. Да только в этом аду, сынок, я не смогу ни секундой больше!

Оставляя закованного в гипсы родителя наедине с трехлитровой банкой крещенской святой воды, с десятком-другим плесневелых просфор, с битой железной «уткой», в окружении икон, тут и там расставленных по всей комнате, сын угрюмо сказал на прощанье:

– Чтобы потом – без обид. Ты сам этого захотел. А мы с матерью тебя предупреждали. Всю жизнь эгоистом был, вот и помрешь как таракан запечный.

– Спасибо тебе, сынок, – отец чуть не прослезился. – А что за маму болеешь, тебе воздастся. Ты уж прости меня, окаянного! Как таракан – и ладно. Да только бы у Христа за печью.

– Приеду из командировки – заскочу.

Закрылась входная дверь. Впервые за последние два с половиной месяца – а казалось: вообще впервые в жизни – бывший таксист остался один. В полумраке мягко мерцали свечи, перед уходом зажженные сыном. В их зыбком свете лики святых постоянно чуть изменялись, то улыбаясь и тихо радуясь, то вдруг суровея и с укоризной взирая на старого, больного человека, молча сидящего перед ними на кровати. И было так тихо, так спокойно, что бывший таксист мигом вспомнил о любимом своем Распятии. Оно так и лежало под подушкой с того самого дня, как его увезла «Скорая». Он внимательно рассматривал святой крест, знакомый ему до мельчайших деталей, долго и молча вглядывался в любимый Лик. Потом тщательно троекратно перекрестился и приложился губами к стопе Спасителя. А затем уже широким и властным жестом перекрестил Распятием все свои иконки, осенил крестом ближайшие новостройки, видимые из его порядком замызганного окна, после чего, положив Распятие на старенький табурет у кровати, решил взбить перед сном подушку. И каково же было его смущение, а затем и радость, когда он на тыльной стороне наволочки, в центре подушки, вдруг обнаружил зеленовато-серый оттиск того самого креста.

Многие православные, не говоря уж об атеистах, с недоверием и досадой относятся к подобного рода явлениям. Одни пытаются дать примитивные объяснения («Так это-де совсем просто!»), другие многозначительно намекают на «игру воображения» («Чего только не взбредет в одурманенную голову?!»), третьи с иронией отмечают роль «человеческого фактора», то есть подозревают в обычном мухляже. И только очень немногие – в основном это люди совсем не книжные, отпетые простецы – уверенно и твердо заявляют:

– Это настоящее чудо Божие.

Зачем и к чему оно проявилось, никому до времени не известно – ни самому бывшему таксисту, а ныне колченогому церковному сторожу, ни паре-тройке его друзей, что заходили к больному в гости и, помолясь, прикладывались к оттиску на подушке. Одно могу сказать наверняка: все долгие месяцы, пока травма медленно выправлялась, он питался исключительно только лишь сухими просфорами, запивая их крещенской святой водой. Когда же бедро поджило настолько, что гипс наконец-то сняли и больной начал даже привставать с кровати, а там и ходить, опираясь на костыли, по комнате, рацион его сильно не изменился. Так до сих пор он и ест в основном лишь вымоченные в святой воде, слегка плесневелые просфоры. По праздникам, правда, позволяет себе немного расслабиться: выпивает глоток кагора да съедает кусочек сыра и пару ломтиков колбасы. Вот и всё. Больше мне рассказать о нем нечего.