Церковь на пути к V Вселенскому Собору. Часть 2

Сайт «Православие.ру» продолжает публикацию фрагментов новой книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина «История Европы дохристианской и христианской».

Предыдущие части, относящиеся к эпохе святого императора Юстиниана:

• Святой император Юстиниан и его эпоха Часть 1. 518–532 годы
• Святой император Юстиниан и его эпоха. Часть 2. Восстанавливая целостность империи и утверждая законы
• Святой император Юстиниан и его эпоха. Часть 3. Внутренняя политика императора
• Церковь в правление Юстина I и святого Юстиниана
• Церковь на пути к V Вселенскому Собору. Часть 1

Споры о богословии Оригена

Ориген В начале 540-х годов неожиданно, казалось бы, обострилась еще одна богословская проблема, послужившая камнем преткновения и ставшая причиной разделения: в центре пререканий, увлекших многих, вновь оказался Ориген. В монастырях Палестины, где влияние его идей во все времена было особенно значительным, спор об учении Оригена велся с начала V века. А в 507 году часть монахов Великой лавры Саввы Освященного покинула эту обитель, потому что преподобный Савва отвергал заблуждения Оригена, и основала Новую лавру, которая и стала оплотом оригенистов, среди которых своей эрудицией и полемическим искусством выделялся Феодор Аскида, со временем возглавивший Новую лавру. Его влиятельным единомышленником был настоятель монастыря святого Мартирия Домициан. Полемика сфокусирована была на учении Оригена об апокатастасисе – конечном восстановлении творения в его первозданном совершенстве, вплоть до очищения самих падших духов от скверны греха. Отстаивая мысль о спасении всех, оригенисты ссылались, помимо Оригена, на святителя Григория Нисского и Дидима Слепца. При этом оригенисты разделились на две фракции: крайних, которых называли изохристами, и умеренных – протоктистов. Изохристы «считали, что в будущей жизни души человеческие будут уравнены с душой Христа. Вторые… признавали превосходство души Христа как первого творения»^[1]. После преставления преподобного Саввы влияние оригенистов в Палестине усилилось. В 536 году оригенисты Феодор Аскида и Домициан участвовали в Константинопольском соборе, своими способностями они обратили на себя внимание императора Юстиниана. На следующий год Феодор был поставлен на первенствовавшую в Понтийском диоцезе кафедру Кесарии Каппадокийской, а Домициан – на Анкирскую. Споры о наследии Оригена распространились и на его родине – в Египте, а также в Сирии и Малой Азии.

К числу ревностных противников оригенистов принадлежал патриарх Антиохийский Ефрем. На созванном им в 542 году поместном соборе оригенисты были анафематствованы. В свою очередь они потребовали от колебавшегося патриарха Иерусалимского Петра исключить из диптиха Ефрема. В действительности Петр не сочувствовал оригенистам, и по его благословению архимандриты Великой лавры Геласий и монастыря преподобного Феодосия Софроний направили императору полемический трактат против заблуждений Оригена и его последователей. Но считаясь с влиятельной группировкой оригенистов, Петр «даже делал вид, что благоволит им»^[2]. Возникла реальная опасность разрыва канонического общения между Антиохией и Иерусалимом. Посоветовавшись с Константинопольским патриархом Миной и папским апокрисиарием Пелагием, Юстиниан в 542 году издал эдикт, адресованный патриарху Мине, в котором он осудил учение Оригена. Его должны были подписать все пять патриархов, а также епископы на специально созванных по этому поводу поместных соборах. Эдикт подписали папа Вигилий, патриархи Мина, Зоил, Ефрем, Петр. На соборе в Иерусалиме эдикт подписали все епископы, кроме Авиллы и Александра. Более того, императору повиновались и самые вожди оригенистов Феодор Аскида и Домициан Анкирский.

Но сохранив ценой своей очевидно лицемерной подписи доверие Юстиниана и зная, что мысль о воссоединении монофизитов не оставила императора и что этому проекту всем сердцем сочувствует могущественная августа, Феодор Кесарийский предложил Юстиниану новый путь к заветной цели – воссоединению монофизитов: отвергнуть богословов, в большей или меньшей мере заподозренных в близости их взглядов к Несторию, которых, однако, не осудил Халкидонский Собор, с тем чтобы отнять у монофизитов предлог обвинять халкидонитов в скрытом несторианстве, после чего монофизиты смогут войти в общение с халкидонитами. Речь шла о Феодоре Мопсуестийском, богословские идеи которого усвоил Несторий, а также об Иве Эдесском и Феодорите Киррском, реабилитированных отцами Халкидонского Собора, но в свое время резко полемизировавших со святым Кириллом Александрийским. И император принял подсказку Феодора. Трудно сказать, искренне ли рассчитывал Феодор Аскида на успех в деле воссоединения, но в любом случае внимание императора переключалось с Оригена и подобных ему самому, Феодору, оригенистов на другую тему. К тому же оригенистам, взращенным в русле богословских традиций Александрийской школы, учение святого Кирилла, принадлежавшего той же школьной традиции, было ближе богословия Антиохии, взрастившей и блаженного Феодорита, и Феодора Мопсуестийского. Поэтому переводя острие императорской полемики на соименного ему, но чуждого уже по самому стилю богословской мысли епископа Мопсуестии, Феодор действовал в соответствии и со своими церковно-политическими расчетами, и со своим богословским вкусом.

Некоторые ученые, однако, отвергают версию, что мысль направить внимание на несторианскую опасность и, осудив Феодора Мопсуестийского, расчистить путь для диалога с монофизитами, была подсказана императору оригенистом Феодором, вероятно, из опасения, что ссылка на подобный источник этой идеи набрасывает тень на богословие и Юстиниана, и V Вселенского Собора. Так, протоиерей Валентин Асмус в этой связи замечает:

«Из книги в книгу повторяется анекдотическая инсинуация Либерата Карфагенского о том, что оригенисты, не желавшие осуждения Оригена, пытались переключить внимание святого Юстиниана на другой предмет, что несостоятельно уже потому, что эдикт против Оригена… был издан до начала деятельности святого Юстиниана против “трех глав” – не позже 542 года»^[3].

Эдикт против оригенистов издан был, конечно, ранее эдикта против «трех глав», но это не значит еще, что эдиктом завершилась борьба с оригенизмом. На том историческом этапе она, как известно, закончилась лишь 10 лет спустя, на V Вселенском Соборе, до созыва которого Феодор Аскида не мог считать дело оригенистов окончательно проигранным, и поэтому у него были резоны переключить внимание императора на другую богословскую тему. Не только ученые Нового времени и не только Либерат Карфагенский, но и другие авторы, писавшие по свежим следам событий, придерживаются той же версии. Так, Евагрий Схоластик, живший во второй половине VI века, писал, благочестиво резюмируя произошедшее: «Феодор… подольстился к Юстиниану и стал его доверенным и особо приближенным лицом… Он повергал в смуту царство… и начинает дело против Феодора, (епископа) Мопсуэстии, Феодорита и Ивы, ибо Всесвятой Бог всё это превосходно устроил, дабы и та, и другая скверна были уничтожены»^[4], – подразумевается осуждение, вынесенное на V Вселенском Соборе и Феодору Мопсуестийскому, о чем хлопотал Феодор Аскида, и Оригену, почитателем которого был Аскида. Евагрию было ясно, что подсказка оригениста Феодора не омрачает богословский подвиг Юстиниана, репутация которого в защите не нуждается, и не обеляет Феодора Аскиду.

Эдикт императора «О трех главах» и вызванная им полемика

Император углубился в церковно-исторические и богословские размышления, результатом которых явился изданный в 544 году эдикт, получивший в литературе название «О трех главах», основанное отчасти на недоразумении. Дело в том, что этот эдикт включал три пункта, которые и были названы главами (capituli), но поскольку в этом императорском акте речь идет о трех епископах, то случилось так, что главами стали называть не разделы эдикта, но самих этих епископов, и такой перенос значения слова «глава» был впоследствии принят и самим императором, так что «Юстиниан… во время V Вселенского Собора говорил уже об impia tria capitula»^[5] – то есть о трех нечестивых главах, под которыми он, естественно, подразумевал не свой эдикт, но обвиняемых в уклонении от православного учения Феодора Мопсуестийского, блаженного Феодорита и Иву Эдесского.

Святой император Юстиниан со своим окружением. Мозаика     

Текст эдикта сохранился в трех фрагментах, которые цитирует епископ Африканской Церкви Факунд Гермианский в трактате «В защиту трех глав»; его содержание известно также из послания самого императора епископу Бизаценскому Понтиану. В изложении В.В. Болотова положения эдикта выглядят так:

«1. Кто называет нечестивое послание к Марию, которое приписывается Иве (quae dicitur ab Iba esse facta), правильным или кто поддерживает его, а не анафематствует как дурно отзывающееся о Кирилле, который говорит, что Бог Слово соделался Человеком, и порицающее 12 глав Кирилла, нападающее на первый Ефесский Собор, а Нестория защищающее и похваляющее Феодора Мопсуестийского, – тот да будет анафема. 2) Кто утверждает, что мы изрекли это с целию уничтожения или устранения святых отцов, бывших на Халкидонском Соборе, тот да будет анафема. 3) Стоит только взглянуть на послание к Марию, чтобы видеть, как всё оно безбожно и нечестиво (omnia quidem sine Deo et impie dicentem) и почему вся Восточная Церковь анафематствует Феодора»^[6].

В эдикте осуждались и сочинения блаженного Феодорита Киррского, в которых он полемизировал с 12 анафематизмами святого Кирилла Александрийского.

Император рассчитывал на то, что, осуждая виднейших представителей антиохийской богословской школы, которые подозревались в приверженности несторианству, он встретит сочувственное понимание со стороны монофизитов, неизменно подчеркивавших свою приверженность учению святителя Кирилла – носителя традиций александрийской школы, и в то же время заявлением о своей верности учению Халкидонского Собора он предупредит опасения последовательных диафизитов, в особенности на Западе, которые любой шаг в сторону поисков примирения с монофизитами воспринимали как угрозу отхода от Халкидонского ороса. Святой Юстиниан стремился к тому, чтобы устранить какие-либо сомнения в тождестве учения Эфесского и Халкидонского Соборов, чтобы подчеркнуть преемственную связь христологических формул святителя Кирилла и Льва Великого, и в этом своем стремлении он был прав, но эта его правота открылась очевидным для всех православных образом лишь позже, на V Вселенском Соборе и в процессе его рецепции Западом. На первых порах эдикт натолкнулся на самые энергичные протесты, не говоря уже о том, что достичь примирения и восстановления общения с монофизитами не удалось и на этот раз.

Эдикт был разослан патриархам, включая папу Римского, с тем чтобы его подписали все епископы. Святитель Константинопольский Мина, с которым император, несомненно, советовался перед составлением этого акта о его содержании, созвал собор епископов своего Патриархата, на котором эдикт получил одобрение, потом, однако, патриарх заявил, что свою подпись он дал под условием согласия с этим актом папы Вигилия. Константинопольская Патриархия, лишь при императоре Юстине восстановившая после долгого разрыва общение с Римом, дорожила достигнутым единством с Западом и страшилась угрозы новой схизмы. Православный Александрийский патриарх Зоил, возглавлявший малочисленную общину ввиду отпадения большинства христиан Египта в монофизитство, отказался подписывать эдикт. Вызванный в связи с этой своей обструкцией в столицу, он под нажимом согласился подписать этот акт, но позже он дезавуировал свою подпись. Патриарх Антиохийский Ефрем решительно отказался подписывать акт, в котором он подозревал отход от Халкидона, но, понуждаемый из столицы, он согласился поставить свою подпись под условием, что ее даст и епископ Рима Вигилий. Первая реакция патриарха Иерусалимского Петра была той же, что и у Ефрема, но и он, вызванный в Константинополь, в результате бесед с августой Феодорой и Феодором Аскидой, занимавшим кафедру Кесарии Каппадокийской, подчинился воле императора и дал свою подпись. «Так же нехотя и по примеру старейших подписывались и провинциальные епископы. Все ждали, как отнесется к императорскому декрету папа Вигилий»^[7].

Реакция Запада с самого начала была для императора обескураживающей. Папский апокрисиарий Стефан, сменивший отъехавшего в Рим Пелагия, разорвал евхаристическое общение с патриархом Миной и со всеми епископами, которые подписали эдикт, даром что некоторые из них жаловались ему, что Мина принудил их поставить подпись. Сам же Вигилий медлил с ответом на требование императора, по мнению А.В. Карташева, потому, что, не одобряя эдикт, он, будучи «ставленником Юстиниана и Феодоры», избранным папой под давлением из Константинополя, «был морально несвободен»^[8]. Один из самых влиятельных иерархов Запада епископ Милана Даций, находившийся в имперской столице, заявил о разрыве общения с патриархом Миной и выехал в Италию, чтобы побудить епископов этой страны выступить против эдикта в защиту Халкидона. Особенно энергичный протест против императорского эдикта о трех главах раздался из Африки: против него решительно высказались епископы Гермианский Факунд и Бизаценский Понтиан.

Самым красноречивым критиком императорского акта выступил карфагенский архидиакон Фульгенций Ферранд, который в письме римским диаконам Пелагию и Анатолию, попросившим его высказаться на эту тему, писал, что рассмотрение вопроса об Иве Эдесском, который уже был решен Халкидонским Собором, означало бы «пересмотр его суда, перемену его приговора, тогда как Вселенский Собор должен сохранять непоколебимую силу, вечный авторитет… Но возразят: в догматических вопросах и мы признаем непоколебимым авторитет отцов халкидонских. Они православно веровали, но без достаточной осторожности приняли послание Ивы… Но разве может один источник источать сладкую воду и горькую?.. Нельзя допускать пересмотра Халкидонского Собора ни в одной его части: весь Халкидонский Собор истинен, потому что весь он есть Халкидонский Собор… всё, что там сказано, сделано, обсуждено и утверждено, всё совершила неизреченная таинственная сила Святого Духа»^[9].

Фульгенций Ферранд отвергает также самую возможность церковного суда над уже ушедшими в иной мир:

«Почему эта война с умершими… зачем из-за умерших возбуждать смуту в Церкви? Осужденный Церковию и умерший не примирившись с нею не может быть разрешен никаким судом человеческим. Кто был обвинен и, разрешенный, в мире с Церковию преставился ко Господу, того не может осудить суд человеческий… Кого Бог простил, для того ничуть не вредна наша суровость (severitas). А для кого Бог уготовал мучение, для того совсем бесполезно наше благоволение»^[10].

Факунд не устрашился отвергнуть и самый способ решения догматических вопросов, к которому прибег император, – путем сбора подписей под изданным им эдиктом:

«Никто не должен посредством вынужденных подписей претендовать на такой авторитет для своего произведения, какой подобает лишь Священному Писанию, потому что для благосостояния Церквей будет весьма полезно, если никто не станет предписывать Церкви, чему она должна следовать, а будет держаться того, чему она учит»^[11].

Этот вызов императору был брошен даже не епископом, а только диаконом, но за ним стояла солидарная поддержка епископата Африки, Италии и всего Запада. Мысли об осуждении «трех глав» – своих земляков – решительно не сочувствовали в Антиохийском Патриархате; ревнители диафизитства в Египте, которым там противостояли многократно превосходившие их числом местные монофизиты, разделяли тревожные опасения западных и восточных халкидонитов. В Константинопольском и Иерусалимском Патриархатах также далеко не все одобряли замысел императора, тем более что подтолкнул его к изданию эдикта заведомый оригенист Феодор, богословские взгляды которого вызывали споры и разделения в Палестине.

Папа Вигилий Решающее слово в этой ситуации мог сказать папа Вигилий, которого Юстиниан и Феодора до известной степени связали поддержкой, оказанной ему при его возведении на престол на место низложенного по политическим обвинениям Сильверия. Чтобы гарантировать его поддержку эдикту, император решил доставить папу в Константинополь. Хорошим предлогом для его эвакуации из Рима послужила осада вечного города полчищами взбунтовавшихся готов под предводительством Тотилы, провозглашенного королем. 22 ноября 544 года личный секретарь императора Анфим нашел папу в римском храме святой Цецилии и объявил ему императорский приказ срочно оставить город и выехать на Сицилию. Папе ничего не оставалось кроме как подчиниться, тем более что опасность захвата Рима готами угрожала его неприкосновенности. При проводах папы одни римляне выражали ему свою поддержку и любовь, другие призывали его не давать в обиду халкидонских отцов, а третьи осыпали его бранью и даже метали вслед ему камни, обвиняя его в бедствиях, обрушившихся на осажденный город: «Голод твой да будет с тобою! Чума твоя да будет с тобою!»^[12].

Папа Вигилий затем около года провел в сицилийских Сиракузах, не торопясь в Новый Рим, где ему предстояла встреча с императором. Туда к нему прибыл епископ Миланский Даций, который пользовался особым авторитетом среди италийских епископов, выступивших против эдикта Юстиниана. Император настаивал на скорейшем приезде папы в столицу империи. Путь Вигилия из Сиракуз в Константинополь проходил через Патру, где он посвятил в митрополита Равенны Максимиана, и через Фессалоники. Епископы и клирики, с которыми он встречался по пути, критиковали императорский эдикт и просили папу добиваться его отмены. В столицу папа прибыл в январе 547 года, и там ему устроили помпезную встречу. По словам его биографа, «при подъезде его к Святой Софии люди скандировали: “Ecce advenit dominator dominus” (“Се грядет владыка и господин”)»^[13] – приветствие, с которым обращались к императору. В качестве резиденции папе предоставили дворец Галлы Плацидии.

Несмотря на пышный прием и свои обязательства перед императорской четой, Вигилий вначале повел себя независимо, прервав общение с патриархом Миной и другими епископами, подписавшими императорский эдикт. В ответ патриарх распорядился вычеркнуть из поминального диптиха епископа Рима Вигилия. Пока папа находился в Сицилии, римскую общину возглавлял архидиакон Пелагий, но затем и он также прибыл в Константинополь – уже в качестве посланца захватившего Рим предводителя готов Тотилы с предложением императору о заключении мира. Общаясь с Вигилием, он подталкивал его к противодействию Юстиниану в его стремлении добиться от папы подписи под своим эдиктом. Но не бездействовал и император, пытаясь переубедить Вигилия. Для него специально была выполнена подборка цитат из сочинений Феодора Мопсуестийского, Феодорита Киррского и Ивы Эдесского, которых он раньше не читал, и эти отрывки содержали мысли, расходящиеся с христологией святителя Кирилла, принятой Эфесским Собором. Юстиниан и Феодора, беседуя с папой, убеждали его в том, что согласие на осуждение этих идей, чему, собственно, и посвящен императорский эдикт, не подорвет авторитет Халкидонского Собора, но при этом откроет блестящую перспективу воссоединения монофизитов, отделившихся главным образом потому, что они не избавились от подозрения в криптонесторианстве халкидонитов. В конце концов папу удалось убедить в правоте такого подхода, или он сделал вид, что его убедили, но он дал обещание более не противиться осуждению сочинений «трех глав», содержащих богословски сомнительные идеи. Для вящей гарантии от папы затребовано было зафиксировать эту свою позицию в двух не подлежавших огласке письмах, адресованных Юстиниану и Феодоре. А.В. Карташев высказывает подозрение, что «эта малодушная уступка Вигилия была расплатой за грубую государственную протекцию ему в получении папской кафедры»^[14].

В день памяти святых первоверховных апостолов Петра и Павла – 29 июня 547 года – было восстановлено евхаристическое общение между епископами Рима и Нового Рима, после чего император призвал Вигилия немедленно подписать «эдикт», но тот настаивал на необходимости отложить этот шаг на время, которое понадобится для того, чтобы убедить Запад в его обоснованности. В присутствии других лиц он заявил императору: «Я ваш пленник, но еще не сам апостол Петр»^[15].

К тому времени в Константинополь съехалось около 70 епископов, находившихся в юрисдикции папы, и он несколько раз совещался с ними. Эти совещания участвовавший в них Факунд Гермианский называет judicia (судебным заседанием), а папу, председательствовавшего на них, – судьей (judex). Он взял на себя роль главного оппонента папы, который предлагал собравшимся подписать императорский эдикт. Факунд настаивал на том, что предварительно надо «расследовать вопрос, действительно ли на Халкидонском Соборе было принято то послание Ивы, которое эдикт осуждает как несторианское…»

«Осуждение Феодора Мопсуестийского, – сказал он, – я не считаю делом настолько важным, чтобы из-за него идти на разрыв церковного общения с Миною. Этого осуждения нельзя, конечно, одобрить, но всё же можно терпеть. Я прервал общение с Миною просто потому, что думаю, что всё это дело клонится во вред Халкидонскому Собору… Я надеюсь выяснить, что факт принятия этого послания на Соборе отвергают совершенно напрасно»^[16].

В этом он, разумеется, был неправ. Отцы Халкидонского Собора приняли в общение Иву Эдесского после того, как он, подобно блаженному Феодориту, анафематствовал Нестория, но вовсе не выражали одобрения его злополучному посланию к Марию Персу, содержавшему несторианские идеи.

Факунд отказался дать подпись в знак согласия с эдиктом Юстиниана, в то время как другие епископы, находившиеся в столице, дали письменное согласие на осуждение «трех глав», после чего папа передал их подписи в императорскую канцелярию. Лично от себя он составил адресованный патриарху Мине так называемый «Judicatum», что можно перевести на русский язык примерно как «судебное заключение», и в нем выразил согласие с императорским эдиктом. Этот акт был оглашен в Великую субботу 12 апреля 548 года. Публичное оглашение папского «Judicatum» и передача подписей епископов во дворец вызвали недовольство и упреки со стороны подписавшихся. Они опасались, что в своих епархиях столкнутся с несогласием и протестами клириков и мирян. Оправдываясь перед епископами, Вигилий, со свойственным ему лукавством, которое усугублялось его трудным и в известном смысле двусмысленным положением, принуждавшим его вести двойную игру и стремиться, что называется, угодить и нашим и вашим, дал ответ, явным образом наводящий тень на плетень:

«Я, право, как и вы, не в пользу этого дела, противного авторитету Халкидонского Собора, и не желал хранить у себя эти компрометирующие бумаги. Еще, пожалуй, попадут в архив нашей святой Римской Церкви, и кто-нибудь подумает, что мы в самом деле одобряли осуждение трех глав. Я снес их во дворец, и пусть там делают с ними, что знают»^[17].

Простодушный цинизм папы не мог способствовать укреплению его авторитета. Епископ Факунд написал тогда и стал распространять свои «12 книг в защиту трех глав» – имеются в виду, разумеется, не разделы императорского эдикта, а Феодор Мопсуестийский, Ива Эдесский и блаженный Феодорит. Возражая против их осуждения, несмотря на наличие в их трудах сомнительных высказываний, Факунд настаивал на том, что отдельные ошибочные суждения нельзя обращать в оценку личности человека:

«Ведь и у Августина можно найти много неточностей… Августин о Христе выражается, например, так: “Этот Человек какие имел заслуги для того, чтобы быть единородным Сыном Божиим после того, как Он воспринят в единство Лица совечным Отцу Словом?”… Таким образом, у Августина, по-видимому, заключается мысль о двух Лицах. Пусть же осмелятся они… и его обозвать еретиком… Тогда они узнают, каково благочестие, какова стойкость Латинской Церкви, которую Бог благословил иметь такого учителя. Вмиг все проклянут их и отсекут от Церкви точно гнилые, зараженные члены. Так, если им пришла охота разрывать могилы почивших в мире и грызть кости умерших, пусть на этом муже адамантовой крепости испробуют свои зубы. Тогда они убедятся, что они переломаются у них во рту так чисто, что им уже никого другого не придется кусать под этим видом благочестия»^[18].

Епископ Бизаценский Понтиан писал императору, что

«Сочинения Феодора Мопсуестийского неизвестны в Африке и никого не смущают. Но и вообще не следует осуждать покойников, ибо они уже не могут исправиться… Ради Самого Господа не возмущай мира Церкви, чтобы не пришлось тебе, задумав осудить мертвых, казнить смертью живых за неповиновение»^[19]. Ту же мысль о недопустимости церковного суда над умершими развивал и уже ранее выступивший против императорского эдикта карфагенский диакон Фульгенций Ферранд. С ним солидарны были и римские диаконы Рустик и Севастиан, находившиеся в Константинополе вместе с папой Вигилием и вначале одобрившие «Judicatum», но затем радикально поменявшие свои взгляды и обрушившиеся с критикой на папу. Рустик рассылал в западные города послания, в которых обвинял папу в отступничестве от Халкидонского Собора.

Реакцией на капитуляцию папы, как это виделось на Западе и как на это дело смотрели все вообще противники императорского эдикта, явились протесты, которые шли из Африки, из Италии и из Иллирика. Епископы Иллирика отважились на крайне дерзкий шаг: созвав собор, они отлучили на нем от общения предстоятеля своей автокефальной Церкви архиепископа Юстинианы Примы Беневента, впредь до его раскаяния, только за то, что он выразил одобрение императорскому эдикту. И это произошло на родине Юстиниана! На соборах в Италии и Испании папский «Judicatum» осуждался и отвергался. Африканский собор под председательством примаса епископа Карфагенского Репарата отлучил папу Вигилия от Церкви. В ту пору кафолический Запад еще не имел ни малейшего представления о папской непогрешимости, явленной миру на I Ватиканском соборе, а Африканская Церковь, как и христианский Восток, неизменно отвергала претензию Римских епископов на вселенскую юрисдикцию. Западная солидарность против императорского эдикта и папского «Judicatum» не была, однако, всеобщей. На состоявшемся в октябре 549 года соборе в Орлеане, в котором участвовал 71 епископ из Галлии, были осуждены ереси Нестория и Евтихия, но ни императорский эдикт, ни папский «Judicatum» им отвергнуты не были.

Преставление святой Феодоры 29 июня 548 года приободрило противников императорского эдикта и папского «Judicatum», потому что в ней многие видели главную вдохновительницу шагов Юстиниана, направленных на примирение с монофизитами. Но надежды на то, что, овдовев, император изменит свою богословскую позицию, не оправдались. Юстиниан, потрясенный понесенной им утратой, с еще большей ревностью продолжал добиваться своей цели – осуждением сочинений, содержащих несторианские заблуждения, расчистить путь к воссоединению монофизитов с кафолической Церковью.

Поскольку одним из главных аргументов его оппонентов была мысль о недопустимости суда над умершими в мире с Церковью, он решил проверить, как обстоит дело с посмертной памятью Феодора Мопсуестийского в той общине, которую он возглавлял при жизни. С этой целью по указанию императора 17 июня 550 года в Мопсуестии состоялся собор 2-й Киликийской провинции под председательством Аназарбского епископа Иоанна. Редкий случай: в соборе, помимо девяти епископов, участвовали пресвитеры, диаконы и миряне. На собор были специально приглашены лица преклонных лет, которые помнили о давних событиях. И вот пресвитер Мартирий 80 лет, из которых 60 он прослужил в клире, сообщил:

«И не знаю, и не слыхал, что Феодор, бывший некогда епископом сего города, был провозглашаем в священных диптихах; но слышал, что святый Кирилл, бывший епископом великого города Александрии, помещен вместо Феодора в диптихах, в которых вписаны умершие святейшие епископы, и даже доселе он вписан и провозглашается с другими епископами. Ибо я не знаю и не слыхал, что в нашем городе был епископ по имени Кирилл. А тот Феодор, который теперь внесен, умер три года назад и был из Галатии»^[20].

Пожилые свидетели – пресвитеры Павлин, Стефан, Олимпий, Иоанн, Фома и другие, призванные на собор, – подтвердили показания Мартирия. На соборе зачитаны были самые старинные из имеющихся диптихов, и в них на том месте, где по хронологии полагалось быть имени Феодора, стояло имя Кирилла, так что собор пришел к заключению, что имя Феодора Мопсуестийского было из диптиха исключено, из чего вытекает вывод об имевшем место в прошлом его осуждении.

Впрочем, В.В. Болотов полагает, что удаление имени Феодора относится ко времени действия Зенонова «Энотикона», и это «рука монофиситская имя Феодора Мопсуестийского вычеркнула и поставила имя Кирилла, не известного Мопсуестийской епархии, но очевидно епископа Александрийского»^[21]. Так это или нет и чья рука в действительности вычеркнула имя Феодора, с определенностью сказать нельзя; в любом случае, даже если удаление осуществила еретическая рука (которую было бы, однако, в этом случае более достоверным считать не прямо монофизитской, но акакианской, коли произошло это после издания злополучного «Энотикона»), очевидно то, что оно не было восстановлено в диптихе и после окончательного преодоления акакианской схизмы, а значит, и православные епископы и клирики Мопсуестии сомневались в чистоте православного исповедания своего епископа былых лет. Во всяком случае, в результате Мопсуестийского собора был обнаружен прецедент если не прямого осуждения Феодора, то, по меньшей мере, его дискредитации – обстоятельство, ценное в интересах дела, о котором ратовал Юстиниан.

Между тем папа Вигилий сетовал на нестроения, которые были возбуждены на Западе публикацией «Judicatum», изданного ради того, чтобы угодить императору, и на свое бессилие остановить этот процесс; он смог убедить императора согласиться ради восстановления папского авторитета на Западе разрешить ему отозвать этот злополучный документ. Взамен император потребовал от папы в присутствии патриарха Мины и нескольких других епископов дать письменное обещание содействовать осуждению «трех глав». Вигилий выполнил это требование.

Юстиниан вызвал в столицу самых упорных критиков своего эдикта – епископов Африки во главе с Репаратом Карфагенским. Вигилию не удалось убедить большинство из них изменить свою позицию, давлению поддался лишь епископ Нумидийский Фирм, который, однако, скончался на обратном пути из Константинополя на родину. Чтобы устранить примаса Африки Репарата, император обвинил его в том, что он имеет отношение к убийству своего родственника Ареобинда, назначенного некогда командовать имперскими войсками в Африке. Во время мятежа Ареобинд укрылся в храме. Предводитель мятежников убедил примаса в том, что Ареобинду не будет причинено никакого зла, и Репарат, поверив ему, уговорил укрывавшегося в церкви военачальника выйти из нее, после чего тот был убит. И вот теперь Репарат был предан церковному суду, низложен и отправлен в ссылку. На его кафедру в Константинополе был поставлен находившийся вместе с ним в столице его апокрисиарий по имени Примасий, ставший теперь и примасом. Он согласился на осуждение «трех глав». Правда, его приезд в Карфаген вызвал бунт, сопровождавшийся пролитием крови и кроваво подавленный.

«Исповедание правой веры» святого императора Юстиниана и полемика вокруг него

В 551 году Юстиниан, вновь по подсказке епископа Кесарийского Феодора Аскиды, составил «Исповедание правой веры». Этот труд содержит в себе тончайший анализ христологической темы, он отличается виртуозной выверенностью догматических формул, высоким искусством безопасного прохождения между рисками уклониться либо в сторону чрезмерно акцентированного подчеркивания неслитности во Христе Божественной и человеческой природы, которое бы затеняло Его ипостасное единство, либо ради полновесного выражения идеи о тождестве ипостаси Логоса до и после воплощения обеднить представление о полноте Его человечества, о Его действительном единосущии человеческому роду.

Богородица с предстоящими святыми императорами Юстинианом и Константином     

Святому Юстиниану в этом творении удалось с предельной убедительностью показать то, что ставилось под вопрос и современниками христологических споров, и историками богословской мысли эпохи Вселенских Соборов, – сущностное единомыслие святителей Кирилла и Льва, христологии Эфесского и Халкидонского Соборов, в чем он всем сердцем, но, как оказалось, тщетно хотел убедить монофизитов, провозглашавших свою верность Эфессу и Кириллу и напрасно обвинявших халкидонитов в отступничестве от богословия Кирилла. Изложив тринитарный догмат и христологическое учение Халкидонского Собора, в мнимом отступничестве от которого императора подозревали зря встревожившиеся епископы и богословы Запада, он приступает затем к такой его интерпретации, которая бы исключала возможность криптонесторианского истолкования Халкидонского ороса – повод к этому в глазах монофизитов, отождествлявших диафизитство с несторианством, дало принятие этим Собором в общение богословов, полемизировавших со святым Кириллом, – Феодорита Киррского и Ивы Эдесского:

«Единство… по ипостаси показывает, что Бог Слово, то есть одна Ипостась из трех Ипостасей Божества, соединилось не с человеком, прежде ипостасно существовавшим, но во чреве Святой Девы образовало для Себя из Нее в Своей собственной Ипостаси тело, одушевленное разумною и мыслящею душою, что и составляет человеческую природу… С существом человеческим, а не с ипостасью или личностью соединился Бог Слово… Он принял в ипостасное единение с Собою человеческую природу… Сын Божий вкушает смерть по плоти ради плотского своего отца (Адама. – прот. В.Ц.), чтобы дети человека сделались участниками Его жизни, чрез своего Отца по духу – Бога… И после воплощения Он есть один из Святой Троицы, единородный Сын Божий, Господь наш Иисус Христос, сложенный из двух естеств»^[22].

Главная мысль «Исповедания» – в утверждении тождества Ипостаси Сына Божия до воплощения и после того, как «Слово стало плотию», что чрез воплощение не «Слово соединилось с человеком, прежде ипостасно существовавшим, как нечестиво богохульствовали Феодор и Несторий»^[23], но в ипостасное единство Словом воспринята человеческая природа рожденного в Вифлееме от Девы Марии Богородицы. Святой Юстиниан пафосно и в то же время искренне и взволнованно провозглашает в «Исповедании» свою верность учению и наследию отцов:

«Это благое предание, полученное нами от святых отцов, мы храним, в нем живем и благоденствуем, и это исповедание… да будет спутником нашим при отшествии из сей жизни»^[24].

Положительное изложение догматов сопровождается 13 анафематизмами, которыми с хирургической аккуратностью отсекаются заблуждения и превратные толкования православного вероучения, относящиеся как к триадологии, так и к христологическому догмату. Анафематствуются те, кто «не анафематствует Ария, Евномия, Македония, Аполлинария, Нестория и Евтихия»^[25], но особый акцент сделан на несторианские идеи, содержащиеся в сочинениях Феодора Мопсуестийского, который был учителем Нестория, а также Феодорита Киррского и Ивы Эдесского:

«Если кто не исповедует, что распятый плотию Господь наш Иисус Христос есть истинный Бог и Господь славы и один из Святой Троицы – тот да будет анафема… Если кто, исповедуя число естеств в одном и том же Господе нашем Иисусе Христе, то есть в воплотившемся Боге Слове, не в представлении только принимает различие этих (естеств), из которых Он и состоит, (различие), не уничтожившееся чрез соединение, но употребляет это в смысле разделения на части – тот да будет анафема… Если кто защищает Феодора Мопсуестского, говорившего, что иной есть Бог Слово, и иной Христос, Который был обуреваем страстями душевными и вожделениями плотскими, и, преуспевая в делах, улучшился, и крестился во имя Отца и Сына и Святого Духа, и удостоился усыновления, и по подобию царского изображения принимает поклонение в лице Бога Слова, и после воскресения сделался неизменным в помышлениях и совершенно безгрешным… тот да будет анафема… Если кто защищает сочинения Феодорита, которые он написал в защиту еретика Нестория, против правой веры и против первого Ефесского святого Собора и святого Кирилла и двенадцати его глав, а в тех нечестивых сочинениях он говорит, что соединение Бога Слова было только соотносительное с каким-то человеком, о котором он богохульно сказал, что Фома осязал воскресшего, а прославил воскресившего… тот да будет анафема… Если кто защищает нечестивое послание, которое, говорят, написал Ива к Марию Персу еретику (его принадлежность Иве Эдесскому ставилась под вопрос. – прот. В.Ц.), которое отвергает, что Бог Слово, воплотившийся от Девы, родился, а родился от Нее простой человек, которого называет храмом, так что иной есть Бог Слово и иной человек, и сверх того обвиняет первый Ефесский Собор, будто он без суда и следствия осудил Нестория… тот да будет анафема»^[26].

В «Исповедании веры» запечатлены результаты многолетних неотступных размышлений Юстиниана на богословские и в особенности христологические темы, которые занимали его больше любых других предметов, плоды его упорных штудий, чтения Священных книг и святоотеческих творений, в них отразился и его личный молитвенный опыт. Но при этом он, вероятно, пользовался консультациями других богословов, и не только патриарха Мины. Гипотетически его наставником в богословии мог быть блестящий и тонкий мыслитель Леонтий Византийский.

О его жизни почти ничего не известно; первое упоминание о нем в литературе относится к VII столетию, но сохранились его сочинения, и в них нет упоминания о V Вселенском Соборе, христология которого близка идеям, что развивал в своих трактатах этот богослов. Полемика, которую он ведет с несторианами и монофизитами в таких своих трудах, как «Против несториан и евтихиан», «30 глав против Севира», «Против монофизитов», определенно говорит о том, что он жил и писал после Халкидонского Собора, иными словами, был, вероятно, старшим современником Юстиниана. «В юности, по его собственному признанию, он был несторианином. Из заблуждения его вывели “божественные мужи”, то есть монахи; и сам он стал монахом (так именуют его патриарх Софроний и патриарх Герман)»^[27], но попытки отождествить его с жившими в одну с ним эпоху палестинским монахом Леонтием, известным своей приверженностью учению Оригена, или с Леонтием из числа скифских монахов, которые дали толчок к спорам на теопасхитскую тему, оказались несостоятельными.

Судя по его сочинениям, Леонтий Византийский получил замечательное богословское и философское образование, обладал незаурядным талантом диалектика и полемиста (ему принадлежит исключительно ценный текстологический труд «Против обманов аполлинаристов») и был мастером отточенных формулировок. И его важнейшим достижением явилась филигранно разработанная интерпретация термина «ипостась», употребляемого в богословском контексте – в триадологии и христологии. По мысли Леонтия,

«Ипостась означает, прежде всего, “самостоятельное существование”… существуют только ипостаси (“особи”), и нет (то есть не существует) “безипостасной природы”. “Природа” реальна только в ипостасях… Всё существующее ипостасно, то есть индивидуально»^[28].

Затем он делает существенное уточнение, без которого семантика этого термина, идущая от Аристотеля, была бы благоприятна для несторианской христологии. Дело в том, что

«существуют не только “одно-природные” особи, или ипостаси, но еще и сложные – в них при единстве (или единичности) ипостаси мы наблюдаем реальность двух или многих природ во всей полноте их естественных свойств. Так, “человек” есть единая ипостась из двух различных природ – из души и тела»^[29].

Это своего рода философские пролегомены, от которых он переходит к употреблению термина в богословском и, прежде всего, христологическом контексте:

«В соединении Христос един – едина ипостась, или лицо, или индивид, или субъект. Это единство лица, или субъекта, и означается именем Христа. Это – имя ипостаси, как бы личное имя, “имя личности”… Христос есть имя Слова в Его воплощении, имя воплощенного Слова. В ней происходит соединение, в нее восприемлется… человеческое естество – и при этом Божественная Ипостась остается простой и неизменной, как и до соединения. Ведь полнота не может восполниться… Впрочем, по силе соединения можно говорить о “сложности” (или “сложении”), разумея под этим самый факт воплощения»^[30].

Имели ли место прямые контакты императора с Леонтием – об этом ничего не известно, но с большой определенностью можно утверждать, что Юстиниан был начитан в его трудах.

«Бог Слово, – пишет Юстиниан, вторя Леонтию, – …принял в ипостасное единение с Собою человеческую природу… Сын Божий сделался Сыном Человеческим и, оставаясь тем, чем был, не изменил и того, чем сделался»^[31]. По характеристике западного патролога А. Грилльмейера, в «Исповедании правой веры» Юстиниан «изложил константинопольскую христологию своего времени… с достойным похвалы проникновением в богословие Воплощения»^[32].

Являясь по своему содержанию богословским трактатом, «Исповедание веры» оформлено было как императорский эдикт. Уже в его заголовке отразилось это, как сказали бы ныне, постмодернистское смешение жанров. В нем присутствует и молитвенное воззвание к Богу, и помпезная титулатура, унаследованная отчасти от принцепсов и императоров языческой эпохи:

«Во имя Бога Отца, и Единородного Его Сына Иисуса Христа, Господа нашего, и Святого Духа, император, цезарь христолюбивый, Юстиниан, алеманский, готфский, франкский, германский, антикский, аланский, вандальский, африканский, благочестивый, благополучный, славный, победитель, торжествующий, всегда достопочтенный, август, всему собранию кафолической и апостольской Церкви»^[33].

Дворцовая канцелярия рассылала «Исповедание» Юстиниана по церквам в качестве императорского эдикта, с тем чтобы он вывешивался на церковные стены. Иными словами, это был императорский декрет, публично заявленное несогласие с которым приобретало уже характер государственного преступления, в то время как число несогласных не убавлялось, но скорее множилось, прежде всего на Западе, но также и в других регионах: в Сирии и среди диафизитов Египта. Протест заявил Александрийский патриарх Зоил, который в ответ на этот шаг был низложен. Но, что вызывало особенную тревогу, протестовал и Римский папа Вигилий. Император позволил ему вновь созвать совещание находившихся в Новом Риме западных епископов. На нем вместо того, чтобы, как надеялся император, способствовать успокоению страстей, папа, следуя господствующему настроению участников совещания, «осудил эдикт… пригрозив отлучением всякому, кто его примет; через Феодора Аскиду, епископа Кесарийского, папа потребовал от императора уничтожить все экземпляры эдикта»^[34]. Заодно с ним епископ Миланский Даций заявил, что эдикт Юстиниана подрывает авторитет Халкидонского Собора:

«Я протестую от себя и от имени епископов Галлии, Бургундии, Испании, Лигурии, Эмили… и объявляю, что всякого подписавшего это исповедание мы отлучаем от общения с нами, ибо ясно, что этот документ наносит удар Халкидонскому Собору и кафолической вере»^[35].

Угрозы Вигилия и Дация начали приводиться в исполнение сразу после совещания. Когда Феодор Аскида перед совершением Литургии в одной из столичных церквей, на стене которой было вывешено императорское «Исповедание», вычеркнул из диптиха имя низложенного и отправленного в ссылку патриарха Александрийского Зоила, который позже, как это ни странно, перешел к своим былым противникам монофизитам, и вписал туда имя поставленного вместо него патриарха Аполлинария, Вигилий объявил о разрыве общения с Феодором и Аполлинарием. Сознавая, что он зашел слишком далеко в неприкрытом противодействии религиозной политике императора, папа испугался за свою безопасность, и 14 августа 551 года он вместе с Дацием покинул свою резиденцию – дворец Галлы Плацидии – и укрылся в церкви святых апостолов Петра и Павла при дворце Гормизды, в котором ранее под покровительством августы Феодоры находили приют монофизиты, приезжавшие в столицу из Египта и Сирии. Теперь в этот дворец к папе стеклись находившиеся в столице 12 других епископов из Италии и Африки, и там они составили акт об отлучении от церковного общения патриарха Мины и о низложении Феодора Кесарийского. Обнародование этого акта решено было, однако, отложить.

Император не мог долее терпеть столь очевидной обструкции, его дальнейшее бездействие могло уже восприниматься как проявление бессилия, что грозило подрывом его авторитета и могло спровоцировать мятеж. Он приказал претору с отрядом солдат принудительно возвратить папу в отведенную ему резиденцию. Исполняя приказ, команда вошла в дворцовый храм первоверховных апостолов. А.В. Карташев рассказывает об этой акции, опираясь на описание происходившего, содержащееся в папской энциклике – послании ad universum populum Dei (всему народу Божию), составленной 9 февраля 552 года, вероятно, сгущая краски, чтобы подчеркнуть его драматизм:

«Стрелы луков угрожающе приложены к тетивам. Епископы с клириками робко прижались к мраморному престолу. Клириков одного за другим хватали и отводили тут же в сторону. “Возложили руки” и на рослую, крупную фигуру папы, взялись за ноги и даже за бороду, но не могли сразу оторвать его от колонок – ножек престола, за которые он цепко ухватился. Колонки пошатнулись, и тяжелая мраморная доска престола раздробила бы папе голову, если бы… клирики не бросились дружной толпой и не спасли папу от катастрофы. Видевшая всё это толпа возмутилась и… фактически освободила арестованных»^[36].

Попытка применить насилие закончилась провалом.

Император не стал уже повторять столь рискованные и скандальные опыты. Справедливо не считая папу человеком стальной воли и непреоборимого упрямства, зная о его гибкости, если не сказать больше – о его способности к уступкам и компромиссам, он предпочел вести с ним переговоры ради достижения церковного мира. Юстиниан послал к нему самого Велисария в сопровождении трех других сановников, которые клятвой на святых мощах гарантировали папе неприкосновенность и убедили его возвратиться в отведенный ему дворец Плацидии. Но во дворце Вигилий оказался в окружении незнакомой ему прислуги, которая обращалась с ним с откровенным недоброжелательством. Он замечал, что за ним ведется пристальное наблюдение, и у него сложилось впечатление, что против него готовится процесс, результатом которого будет по меньшей мере его низложение, что ему грозит участь его предшественника Сильверия, к интригам против которого был причастен он сам.

23 декабря 551 года, в канун Рождества Христова, папа снова вместе с Дацием Миланским и другими верными ему епископами и клириками во второй раз бежал из дворца. На берегу Босфора их ждали лодочники, которые переправили их на азиатский берег пролива, в Халкидон. Местом укрытия беглецы избрали церковь святой Евфимии, в которой заседал IV Вселенский Собор. Это была еще и демонстрация приверженности Халкидонскому Собору, нацеленная на то, чтобы представить императора гонителем православных халкидонитов. Император через посредников возобновил переговоры с папой, а тот проявлял неуступчивость и строптивость. 9 февраля 552 года он обнародовал энциклику, в которой поведал миру об учиненном над ним насилии, выставив в ней себя исповедником Халкидонского догмата. Реакцией на этот выпад папы со стороны императора стал арест и заключение епископов, находившихся около Вигилия в церкви святой Евфимии. В свою очередь папа предал огласке составленный им вместе с епископами, которые укрылись в храме святых Петра и Павла, акт об отлучении от церковного общения патриарха Мины и о низложении Феодора Аскиды.

Император, сознавая опасность нового раскола, решил возобновить переговоры с папой. В июне 552 года подвергшиеся со стороны папы прещениям патриарх Мина, епископ Кесарийский Феодор и другие отлученные им иерархи прислали ему покаянное послание, в котором заверили его в своей приверженности Халкидонскому Собору и уважении к Римскому престолу, заявили о своей непричастности к обрушившимся на папу тяготам, «а если они и виноваты в них косвенно и невольно, то просят прощения»^[37]. Папе обещали добиться отмены всех решений, принятых после его соглашения с императором, достигнутого в 547 году. Тем самым и «Исповедание правой веры» Юстиниана утрачивало статус императорского эдикта, становясь не более чем частным богословским трактатом. Папа был удовлетворен уступками и вернулся в Константинополь, где 26 июня он был с почестями принят императором. Епископ Рима возобновил общение с патриархом Константинополя и принял в общение нового патриарха и папу Александрии Аполлинария, поставление которого он ранее считал незаконным.

Святой патриарх Константинопольский Мина преставился 24 августа 552 года. На столичную кафедру был поставлен апокрисиарий митрополита Амасийского Евтихий, которого почивший святитель хотел видеть своим преемником, о чем он не раз говорил при приближении своей кончины. Его кандидатура была поддержана Юстинианом. По словам В.В. Болотова, «в Константинополе уже шла агитация. Но Юстиниан неожиданно прервал ее. Он заявил, что во время его пребывания в летней резиденции он почивал в храме апостолов Петра и Павла; во время сна ему явился апостол Петр и указал кандидата на Константинопольскую кафедру в лице Евтихия. Истинность этих слов, – как пишет, кажется, не без иронии знаменитый церковный историк, – Юстиниан начал заверять такими страшными клятвами, что епископы не сочли возможным спорить с императором и провозгласили: “Аксиос, аксиос, аксиос!”»^[38]. Сам В.В. Болотов выбор, сделанный императором, объясняет тем обстоятельством, что ранее, на «одной из конференций епископов по вопросу о трех главах, Евтихий привел из Священного Писания цитату, будто бы доказывающую возможность посмертного осуждения трех глав. Он указал на пример Иосии, царя Иудейского, который, разрушив жертвенник Ваала, сжег кости умерших жрецов этого бога (4 Цар. XXIII: 16)»^[39].

Выход из сложившейся ситуации виделся императору в созыве Вселенского Собора, и по его указанию 6 января 553 года патриархи Константинопольский Евтихий, Александрийский Аполлинарий, Антиохийский Домн – преемник скончавшегося Ефрема, а также архиепископ Фессалоникийский Илия, вместе с другими епископами обратились к папе с посланием, в котором предложили подвергнуть вопрос о трех главах соборному суждению, с тем чтобы председательствовал на Вселенском Соборе он, епископ первенствующего престола. Папа принял это предложение. Начались переговоры о составе Собора, и сразу обнаружились разногласия. Вигилий считал, что в Соборе должны поровну участвовать епископы латинского Запада и греческого Востока. Юстиниан исходил из канонически более правомерной схемы: пропорционального представительства всех пяти Патриархатов, с чем папа был категорически не согласен. Взамен он предлагал провести сепаратный собор западных епископов в Италии или на Сицилии, на котором была бы выражена солидарная позиция кафолического Запада по вопросу о трех главах. Император отклонил эту идею, после чего Вигилий устранился от дальнейшего участия в подготовке Вселенского Собора.