История одного кинотеатра

То, что называлось в этом городке «летним кинотеатром», для нас — малышей — уже было чем-то непонятным. Фильмы там демонстрировались редко, да еще и не для детей. На соседней улице были дом культуры и кинотеатр, и в оба можно было всегда «сходить в кино». Зачем же в поселке при заводе еще и какой-то летний кинотеатр? Даже стоит криво, часть — внизу, а часть — на горке, вытянулся змейкой. Нет, конечно, польза от него есть. Можно повиснуть на декоративных перилах на этой самой горке, прыгать по хрустящим под ногой плиткам и кричать всякие глупости прохожим, пока среди прохожих не попадется знакомый взрослый, который позвонит из телефонной будки родным и пожалуется на непутевое чадо. Хорошо тем, у кого только родители и они на работе, а у кого еще и бабушка есть? Тогда остается только бежать на другую сторону и лезть на высоченную, вьющуюся как пружинка из школьной шариковой ручки лестницу, ведущую под крышу. Туда бабушка не залезет. Правда, туда может залезть человек, который кино показывает. И точно спустит без разговоров прямо в руки взрослых.

Летний кинотеатр находился в парке. Массивные ворота гигантского парка с традиционными часами — и за ними кирпичное здание «летнего». Он стоял как бы на небольшой площади, посреди которой был фонтан, осыпающий своими брызгами всё и всех на пару метров вокруг себя. Дети любили скакать по его скользким краям, и раз в день кто-нибудь да и «улькал» на дно. Его с гамом вытаскивали, сушили одежду на старых деревянных скамейках и сами присаживались рядом в панамках, наскоро состряпанных из газеты: фото первой — «партийной» — страницы, в отсутствие бдительных взрослых, оказывалось аккурат над носом. Площадь была вымощена большими плитами, на которых первого июня проводили конкурс детских рисунков (солнышко, травка, домик и мама, и «пусть всегда будет» кто-нибудь — первоклашечьими буквами по небу), через нее проходила центральная аллея парка, а на ее краю стояли избушки, где продавалась бьющая в нос газировка, ледяная до такой степени, что вкус не ощущался. «Не дам больше три копейки! Берешь стаканы — после пьяниц, а это опасно! Они туда опохмеляться ходят, а ты!..» — кричали иной раз бдительные взрослые, выписывавшие журнал «Здоровье». В этом журнале были смешные карикатуры на пьяниц, но объяснения слова «опохмелиться» там не находилось. Никаких пьяниц в парке в детское время не бывало — да и родители всегда забывали проверить, куда делись целых три копейки из буфетной банки с монетками…

Наши мамы и папы нередко вздыхали и куда-то устремляли помолодевший взгляд, ведя нас за руку мимо «летнего». Вспоминали, наверное, как всего каких-то семь, а то и меньше лет назад беззаботно назначали свидания под часами, ходили в этот самый «летний». А потом те, кто похулиганистее, забирались за кинотеатр, где от автомобильной дороги и ограды парка их прятал пригорок с вековыми дубами, и приносили бутылки, которые через считанные минуты отбирали строгие дружинники. А другие ребята, «правильные», — расходились по недавно заасфальтированным улочкам под руку, парами. Девушки звонко цокали модными каблучками и закрывали смущенные лица букетами, с утра закупленными кавалерами на рынке… а наутро в строгих костюмах, со строгими лицами выбегали из деревянных двухэтажных домов и вливались в бескрайнюю толпу народа, наводнявшую дважды в день главную улицу поселка: спешили на завод. Строился новый ЗАГС, ремонтировались роддом и детская поликлиника, словно следуя главным вехам жизни молодых семей городка.

Шло время. Годы видимого спокойствия сменились беспокойными годами. Парк, которому еще недавно позавидовала бы любая столица, приходил в запустение. Рушились школы, больницы, и никому до этого не было дела, — кто обратит внимание на какой-то парк, который полвека назад был обычным лесом, таким же, как леса вокруг городка?

Чудесные чистые аллеи, летом украшенные нежными цветами на газонах (мы, дети, пытались запомнить их названия), осенью — в желтых листьях, за которыми охотились, охая, мамы и бабушки для школьного гербария, ругая нерадивых учеников, умчавшихся на горку, чтобы вернуться с ржавчиной на дефицитных штанах. Красивейшие площадки с резными деревянными сказочными фигурами, огороженные каменными — сказочными же — стенами. Фонтан-»дорожка» через весь парк, куда убегали пошлепать резиновыми сапожками детсадовские группы. Танцплощадка, где вечерами сходились на танцы ребята, еще не знавшие слова «дискотека», — утром там старички расставляли городки. Стадион, хоккейные площадки, летний открытый бассейн… Всё рушилось, ветшало, уходило из поселкового фольклора. Страшной грудой металла стали даже любимые всем районом аттракционы — качели-лодочки, карусели — паучки и лошадки. Сквозь асфальт дорожек, на котором толкалась малышня в очереди за билетами, проросли, разорвав его, молодые деревья. И больше не текла людская река по улицам: завод тоже почти прекратил работу. Всё больше эти толпы теперь собирались на автобусных остановках, чтобы ехать в город на заработки, и в очередях магазинов. Исчезла из парка «правильная» молодежь, а за ней, потихоньку, — и «неправильная», которую больше некому было гонять с их бутылками. Им на смену пришли в несчастный парк люди, называвшиеся новым словом «бомжи». И еще одно непривычное слово хоть раз в полгода, да пугало жителей этих краев: «маньяк».

С детьми за ограду парка теперь заходили разве что зимой поутру — и то далеко не шли. Тем более что некому было больше чистить дорожки, и, хочешь не хочешь, а парк приходилось до весны обходить стороной.

Тогда в стране начинали проводить выборы и строить церкви. Местный кандидат-в-депутаты (именно так, скороговоркой, появились эти слова) приглядел «летний», лет пятнадцать уже пустующий, под храм. С радостью ему отдали наполовину обрушившееся здание — еле убежал, пока и весь парк не отдали. Уже позвали батюшку, пару раз до того приезжавшего к местным верующим, уже начали реставрировать… И пошел депутат по местным бабушкам с листами подписи собирать: «Вы хотите, чтобы в городке был храм? Тогда выбирайте меня!»

Однако как жестоко ошибся в расчетах наш политик! Бабушки городка, «партийки», заслуженные пенсионерки завода, оказались все как один атеистками. И какими словами она гнали его с лестницы вместе с его листами — лучше не повторять. Обиделся кандидат и, вместо того чтобы пойти в новостройки, к молодым, из города переехавшим и к храму навыкшим, — прекратил давать деньги на стройку. Так и осталось непонятное сооружение: арка с иконой и крылечко из нового кирпича и целый «хвост» здания — из замшелого старого, с обваленными стенами и без крыши.

Какими стараниями и трудами искал батюшка с прихожанами денег — наверное, один Бог ведает. Однако смогли хоть часть зала, да оборудовать под службы. Ограду поставили, молиться начали. …На пасхальный крестный ход радостно вышли обойти дом Божий крестным ходом. У ограды прихожан встретили наследники тех бабушек-партиек, с бутылками в руках, хохочущие и улюлюкающие. И вдруг несколько из них свалились под ноги молящимся. Они ползли на четвереньках, лаяли, а их товарищи уже не смеялись — вопили от ужаса и пытались унести невменяемых друзей подальше от единственного на весь парк фонаря…

…В храм приходили разные люди. Кто помолиться, кто полюбопытствовать, кто по дороге из магазина — бабушкам церковным пожаловаться на горькую судьбину. Но чаще приходили те, кого Господь обещал упокоить. Обремененные. Кто чем. Часто приходила пьющая женщина, заходила в храм, молилась, а «законник»-староста гнал ее, «пока не протрезвится». Она была слепа на один глаз. В детстве она играла в школьном спектакле принцессу, и на репетиции «рыцарь» нечаянно повредил ей глаз лыжной палкой, заменявшей шпагу. Так она и помнила всю жизнь, что когда-то была принцессой, и то ли искала в пьяных компаниях тех, кто в ней эту принцессу увидит, то ли еще что…и только в храме могла найти покой. Пьющие вообще часто приходили к храму и сидели на скамейке, не решаясь войти. Слева от царских врат на иконостасе был образ Божией Матери «Неупиваемая Чаша», часто служился молебен. Но они — не решались.

…Потихоньку за парк взялись. Отстроили рядом с ним летнее кафе, быстро прославившееся на всю область, детскую площадку и ресторан. А как потянулись и гости из губернской столицы, и туристы из других городов и весей — начали жители городка восстанавливать и чистить аллеи, газоны, фонтаны, площадки. Нашли старого мастера, что создавал дивные деревянные фигуры, — он вырезал новые, без обид, будто и не помня, что предыдущие — попустительством тех же людей — бомжи давно растащили на дрова.

Снова по парку бродят дети, за ними краем глаза следят, не отрываясь от журналов, молодые мамы. А бабушки закрывают рыже-малиновую «химию» прозрачной косынкой, «с Египту» дочкой привезенной, и в храм идут. Диктовать: «Так. Значится, о здравии: младенца Аполлинарию…ну да, Полина, конечно… Анастасию… а Алена как в крещении будет?.. И свечку!»

Смотрит с арки на Аполлинарию с Аленой Спас Нерукотворный, а они, непоседы, уже лезут в пустой фонтан. К дядькам-мастерам, разложившим инструменты на асфальте. Обещают дядьки, что фонтан скоро заработает. Прямо как в их детстве, когда они бегали по его бортикам и нередко, поскользнувшись, падали в теплую воду.