Что может просветить крещеную Русь?

Со времен крещения Руси история Русской Православной Церкви и российского государства почти неразрывно связана. Добром или злом стала для Православия близость к государству? Размышляет Алексей Светозарский, зав. кафедрой Церковной истории МДА.

Плюсы и минусы

– Алексей Константинович, как оценивает сегодня наша Церковь тот факт, что со времен крещения Руси и до переворота 1917 года христианская вера зачастую «предлагалась» людям в приказном порядке? Добром или злом стала для Православия близость к государству?

Фото: pravoslavie.ru

Юное государство играло в создании Русской поместной Церкви очень большую, если не определяющую роль. А Церковь пыталась вносить евангельские начала в очень непростую, весьма далекую от наших сегодняшних гуманистических представлений жизнь, где существовали свои, подчас очень жесткие, реалии. Достаточно вспомнить период феодальной раздробленности, начавшийся вскоре после распространения на Руси христианства, когда Церковь выступала с разного рода миротворческими инициативами.Затем – период формирования российской государственности после губительного нашествия Батыя, в период Ордынского ига. Как люди, жившие в те времена, воспринимали взаимоотношения Церкви и государства? С одной стороны, это были два параллельных организма, с другой – существовала единая цель, и, чтобы достигнуть ее, люди впрягались в некое общее тягло, совершали совместный труд построения христианского общества, требующий крайнего самоотречения.

Усилились эти тенденции после падения Константинополя в 1453 г., когда Русь Московская стала воспринимать себя как преемницу Византии, а вместе с тем и всех начинаний, основу для которых в пределах греко-римского мира заложил святой равноапостольный Константин Великий.

Такова одна модель взаимоотношений Церкви с государством.

Другая модель – синодальная. Здесь тоже был огромный плюс: государство охраняло права Православной Церкви, выделяло средства, были определенные законодательные инициативы. Благодаря этому весьма серьезных успехов добилась православная миссия. Сперва она была в основном внутренняя, среди народов, которые входили в состав сначала Московского царства, а затем Российской империи. Но затем миссия вышла и за пределы России, на другие континенты – в Японию, Корею, Китай, Америку.

Другой безусловный плюс – система духовного образования, которая создавалась, в общем-то, как государственная.

Если же говорить о негативных сторонах, то это в первую очередь те фискальные функции, которые государство возложило на духовенство. Уже в петровскую эпоху, а затем и далее государственные интересы провозглашались как приоритетные. И, к сожалению, с точки зрения государственной власти того времени Церковь выступала неким подспорьем, призванным укреплять начала имперской государственности. Духовенство должно было фиксировать случаи отпадения от Православия, которые считались абсолютным злом, поскольку то же государство провозглашало Православие как единственно верное вероучение и жестко пресекало уход чад церковных в секты или в раскол. Если в XVIII веке обязанность духовенства доносить до начальства подобные факты еще не вызывала в обществе особенно негативной реакции, то позже эта «миссия» стала считаться позорной. В том числе и в духовной среде: среди бурсаков, семинаристов доносительство считалось самым страшным грехом, преступлением против товарищества.

Каждый приходской священник должен был фиксировать не только духовную, но в некотором смысле и политическую благонадежность прихожан, случаи вольнодумства, записывать тех, кто не допускался к Причастию. Потом эти сведения доставлялись по месту службы человека (если он занимал государственную должность). В результате люди Церкви оказались в очень двусмысленном положении, и впоследствии это очень долго ставили им в вину.

– Можно ли считать, что массовый отход российского народа от Церкви к концу XIX века и манифест о свободе вероисповедания от 17 октября 1905 г. стали закономерным итогом этой ситуации?

– Да, и люди Церкви это понимали: мы видим это, например, в отзывах епархиальных архиереев по поводу церковных реформ. Эти реформы были совершенно неожиданными для тогдашнего обер-прокурора Константина Петровича Победоносцева, казались ему слишком радикальными. Но каждый молодой человек, задумывавшийся о духовном служении, я думаю, вздохнул тогда с облегчением, поскольку эти возложенные на духовенство фискальные функции были очень тягостными для совести.

После объявления свободы вероисповедания эти молодые, а потом уже и не очень молодые люди, подготовленные в духовной школе, стали вступать в диспуты с иноверцами. Тогда тревожным для Церкви явлением была так называемая "штунда" – немецкий образец протестантизма, который распространялся среди людей православных, по той или иной причине разочаровавшихся в Церкви. Многие батюшки начинали служение в почти сплошь штунда-баптистских сёлах – и приводили людей к Церкви, это был настоящий подвиг. Я думаю, что это была одна из самых положительных особенностей того краткого периода религиозных свобод.

Хотя то, что декларировалось в Манифесте об укреплении начал веротерпимости, на деле не очень исполнялось. Государство все-таки продолжало сохранять за собой охранительные функции. Поменять конфессию было очень непросто, а до определенного возраста просто невозможно; повторюсь, уход из Православия считался абсолютным злом.

«Опасно считать свой народ ребенком»

– Представляли ли себе в то время архипастыри, простые священники реальное состояние душ своей паствы? Стало ли для них неожиданностью то, что после смены власти в 1917 г. люди стали массово отворачиваться от Бога, разорять храмы, расстреливать священников, отождествляя их с помещиками и капиталистами?

– Конечно, представление о ситуации у духовенства было. Каждый священник свою паству знал – тем более, что членство в приходах было фиксированным, и даже при минимальных способностях к аналитике пастырь, безусловно, знал общий настрой людей. После объявления в 1905 г. свобод, в том числе и религиозной, появляется масса публикаций на эту тему. Били в набат, говорили о необходимости возродить приход, чтобы он действовал не как некая казенная ячейка, а как реальная христианская община, решал свои проблемы, может быть, даже выбирал себе пастыря. Такие голоса раздавались, но времени, чтобы все это сделать, оставалось очень мало – всего 12 лет.

С другой стороны, трудно не упрекнуть наших предшественников в том, что на так называемый простой народ они смотрели как-то уж совсем снисходительно. Давайте вспомним, какие книги издавались для народа, чему и как учили в церковно-приходских школах – часто это были знания самые примитивные. Тут сказалось тяжелое наследие крепостничества и вообще традиция отношения к народу как к ребенку. В этом мне видится огромная недоработка.

Не меньшей проблемой было и так называемое "образованное общество" - очень расцерковленное, секуляризированное, воспринимавшее Церковь как часть незыблемой самодержавной системы. Потом эта система рухнула у них на глазах – и многие решили, что теперь должна уйти и Церковь как составляющая этой системы.

Что касается защиты Церкви в годы гонений... Трудно что-то защищать, когда приезжают люди с пулеметами и винтовками, а все нетвердые или вовсе равнодушные люди тут же отпадают. Тем не менее, мы знаем немало случаев, когда люди брали храмы под защиту. Любой храм, который пережил гонения и продолжал действовать, имел защитниками именно активных прихожан, роль духовенства часто была второстепенной – по понятным причинам... Можно было и в те времена писать петиции, жалобы, и в некоторых случаях храмы удавалось отстоять. Особенно если это делали выходцы из рабочей среды – их властям приходилось слушать.

«Нельзя убежать из истории и реальности»

– Писателю Николаю Лескову принадлежит известная ныне фраза о том, что "Русь была крещена, но не просвещена". Насколько это справедливо, по вашему мнению?

– Это, конечно, максима. Если мы примем это радикальное суждение как абсолютную истину, а не как нечто сказанное в сердцах, то станет совершенно непонятно, откуда взялись преподобный Серафим Саровский, святитель Тихон Задонский и великий сонм подвижников – людей самого простого происхождения: скажем, Дивеевские блаженные. Например, недавно я столкнулся с таким фактом, что в начале XX века, когда Москва уже превращалась в мегаполис, вырастали многоэтажные доходные дома, по улицам бежали автомобили, в Китай-городе шумела биржа, город был освещен электрическим светом – в это же самое время на огородах за Новодевичьим монастырем в Лужниках подвизался некий старчик; жил он в самой простой землянке, и монахи ходили к нему за духовным советом.

Мы можем видеть, как христианские начала сохранялись и в советский период. Меня частенько обвиняют в симпатиях к этому периоду, но это простая констатация факта – среди бесчеловечных законов того времени проявлялась реальная помощь страждущим. Один священник, который совсем маленьким мальчиком пережил арест своего отца, рассказывал мне о бескорыстной помощи, которую люди оказывали его семье, тайно принося продукты. Он не мог понять, почему это делалось тайно – то ли из-за боязни власти, то ли из христианского осознания того, что добро следует творить втайне.

Я уже не говорю о том, как проявились христианские начала, заложенные в наш народ в купели святого Крещения, во время Великой отечественной войны. С одной стороны, на поверхность всплыло все дурное, весь сор – но сколько замечательных примеров жертвенного служения ближним (причем не только на поле брани) мы знаем в этот период! Надо обратить внимание на все эти факты.

– Можно ли сказать, что в советскую эпоху Церковь получила надежную "прививку", предохраняющую ее от чрезмерного сближения с государственной властью?

– За священноначалие я отвечать не возьмусь, но в духовной школе мы очень много об этом говорим, в том числе на курсе истории русской Церкви, особенно когда изучаем синодальный период. Мы предлагаем самим студентам определить все pro и contra этого периода.

Есть и сейчас сильные реставраторские тенденции, часть церковных людей никакого урока из тогдашних ошибок, к сожалению, не извлекла. Есть и другая часть – либеральное крыло, которое делает слишком радикальные выводы из прошлого и считает, что всякое сотрудничество вообще между Церковью и государством пагубно, что Церкви надо предельно дистанцироваться от любых государственных структур. Но я считаю, что это просто побег из истории и из реальности.

– И все же при сегодняшнем разделении Церкви и государства очевидно, что Церковь, пребывая в миру, имеет границы для проповеди, определенные ограничения с точки зрения сотрудничества с властью. Где эти границы проходят?

– Такие границы зафиксированы в церковных документах. Например, для клирика невозможно участие в органах власти, органах управления. Я бы даже шире сказал – невозможно участие в политической жизни, в деятельности политических партий. Церковь открывает свои двери для всех людей, никого не исключает из своего сообщества, вне зависимости от политических взглядов, пристрастий, приверженности человека к той или иной идеологии (если только она не противоречит христианскому учению).

Я думаю, что раздел проходит в области политики: призывы с амвона голосовать за одного и не голосовать за другого совершенно недопустимы. Во всем остальном проповедь может раздаваться везде и всюду. Мы же любим обращаться к европейским аналогам – давайте посмотрим, как государство поддерживает Церковь в христианской Европе (хотя мы должны констатировать тот печальный факт, что она уже пост-христианская). Есть даже финансовая поддержка различных социальных программ, религиозного обучения. Я не знаю, хорошо это или плохо, но сотрудничество там налажено веками. Мы же пожинаем плоды советского периода: Церковь отделена от государства – и все. Хотя государство в тот период не брезговало очень "конкретно" контролировать церковную жизнь.

–70 лет гонений на Церковь вроде бы позади, но сегодня снова звучит точка зрения, будто Православие восстанавливается государством «насильно»...

– Я не соглашусь. Тот период, который мы сегодня называем "вторым крещением Руси", проходил скорее под знаменем «бегства от противного». Люди уходили от прежней идеологии, прежней системы координат, в Церкви они надеялись обрести нечто иное – и многие не обманулись в своих ожиданиях.

Что касается отношений Церкви и государства в наши дни – достаточно столкнуться, скажем, с чиновниками, действующими в сфере образования. Их восприятие возможности сотрудничества с Церковью зиждится на старых советских принципах: в школах нельзя говорить о таких понятиях, как религия, вера, вероисповедание, национальность. Очень многие национальные конфликты в средней школе связаны с тем, что люди, занимающие высокие должности в системе образования, по-прежнему остаются «пролетарскими интернационалистами», слепыми людьми, которые не видят вообще никакой разницы, индивидуальных черт в развитии того или иного народа, не различают конфессиональных особенностей. По крайней мере, они абсолютно исключают возможность доносить эти особенности до детей из православных русских семей. И это объективный факт.

Если есть какие-то губернаторы, главы администраций, которые содействуют Церкви, – это можно только приветствовать. Но это скорее исключение из правил, и в православной среде таких людей знают и почитают.

Что касается некого церковно-государственного союза, я все-таки полагаю, что все это очень и очень иллюзорно. Мы не знаем ни одного случая, чтобы архиерей повлиял на губернатора так, чтобы все школьники в его регионе построились и пошли изучать Закон Божий. Максимум, о чем мы можем говорить: какие-то лояльные Церкви, может быть, верующие администраторы разрешили родителям добровольно отправить своих детей на курс Основ православной культуры. На самом деле очень скоро скажется как раз нехватка, недостаточность этой связки между Церковью и государством, когда люди начнут стремительно терять самоидентификацию. Школьники не смогут ответить на вопрос, кто они, потому что одной гражданской составляющей в системе воспитания, образования мало.

— Сегодня основную миссионерскую задачу Церкви часто определяют как просвещение крещеных, но невоцерковленных людей. Что должно быть, на ваш взгляд, главным в этом деле?

— Прежде всего, на мой взгляд, должно быть очень открытое и доброжелательное отношение к ближнему. Множество людей ассоциируют себя с Церковью, но проявляют к ней потребительское отношение. Огромная масса наших соотечественников зависла на этом уровне, и главная задача – убедить их в том, что церковная жизнь не ограничивается внешним поведением, что пока они только вошли в церковный притвор, а еще предстоит дойти до алтаря с Божией помощью. Здесь требуется огромный такт и умение обращаться с современным человеком, у которого часто весьма завышенная самооценка – вне зависимости от того, какое положение он занимает в обществе, от уровня его образования. Как правило, люди не привыкли, чтобы ими командовали и руководили. Мудро и с любовью руководить этими людьми – самое главное, что сегодня необходимо нашей Православной Церкви.

Текст: Игорь ЦУКАНОВ