"Покаяние нестандартное"

Перед тем, как открыть тему этой колонки, хочется заранее предупредить читателя: да, я тоже слышала, что «женщина в Церкви да молчит», и не планирую поднимать восстание. У меня не часто возникает желание порассуждать на сугубо церковные темы, такие как, например, частота и чистота исповеди, но сейчас-таки буду говорить о формальном покаянии, описанном не так давно Владимиром Берхиным. Информационный повод победил...

Владимир в своей колонке приводит личный опыт борьбы с формальностью исповеди – нерегулярное хождение на эту исповедь. Строго говоря, автор не говорит, что стал исповедоваться реже, нерегулярно – это может быть и чаще, главное – по зову сердца, а не календаря. Но здесь важно то, что автор, как человек, выросший в православной среде (он об этом свидетельствует в одной из предыдущих колонок) может адекватнее отвечать за свое сердце, чем читатели с меньшим, простите, «стажем» жизни в Церкви, а к ним отношусь и я. Да и вероятность того, что слова о нерегулярности все-таки будут восприняты как призыв именно к редкому покаянию, тоже велика.

А зов сердца, зов души, потребность в покаянии – вещи весьма загадочные, под которые очень легко мимикрируют прихоти, страсти, поверхностные эмоции и прочие наши «тараканы». При этом пафос борьбы с формализмом всегда обаятелен, очень обаятелен. Кто же не хочет жить по духу, а не по форме? И ведь кажется, что там, где побежден формализм, непременно торжествует дух. Кажется, что если не делать покаяние еженедельной формальностью, то редкая исповедь непременно наполнится глубоким покаянным чувством. Думаю, что для отдельных верующих людей это так, но часто происходит совсем по-другому.

Временами мы не слишком хорошо различаем эмоции и чувства, настроения и устроение. Именно эмоции почему-то воспринимаются как индикатор правильного духовного устроения. Иногда, если послушать разговоры за приходской трапезой, становится неловко: сплошные «Ах, я почувствовала… Это не передать словами… Я так плакала…Такое непередаваемое чувство…» при рассказах о паломничестве или встрече с каким-нибудь батюшкой.

Многим кажется, что их вера в бессмертие души должна проявляться в какой-то особенной активности этой самой души: во время Причастия должно обязательно «дух захватывать», после исповеди – «душа ликовать», во время ее – трястись и сокрушаться так, чтоб и священника проняло. В очереди на исповедь бывает заметно, как кто-нибудь начинает буквально «давить слезу» на подходе к аналою, считая ровную речь признаком собственной нераскаянности. Кто-то даже уверен, что Таинство, прошедшее без эмоциональных бурь, как бы не совсем совершилось. У меня есть знакомая семейная пара, которая не хочет крестить младшего ребенка, чтобы «он подрос и смог пережить при крещении все эти глубокие чувства».

Иногда человеку действительно удается почувствовать некие особые, благодатные движения его собственной души, но это лишь редкие дары будущего века, ожидать их часто и пытаться как-то сублимировать своими силами – значит замещать благодать эмоциями.

Покаяние – это не эмоция. Покаяние может изливаться – и часто изливается – слезами в момент осознания греха, но обычно именно в этот момент человек пребывает без свидетелей. Например, многим матерям приходится временами рыдать из-за несдержанности и гнева на детей, но это не значит, что ровно такой же поток слез им нужно вылить на епитрахиль священнику, чтоб быть уверенными: хорошо покаялись.

«Редко, но от души» - это чаще формула разогрева эмоций, нежели углубления покаянных чувств. Используя своего рода «воздержание от исповеди» для борьбы с присущим нам окамененным нечувствием, мы действительно можем сделать исповедь более эффектной, но это не всегда говорит о более «эффективном» покаянии.

Конечно, исповедующий священник символизирует незримое присутствие Самого Бога, и умом мы понимаем, что должны бы перед Его лицом являть нечто большее, чем оплот равнодушия. Однако всегда ждать в присутствии священника на исповеди особо трепетных чувств – значит преувеличивать свои способности Боговидения. Часто мы действительно лишь формально приносим на исповедь грех, вполне искренно оплаканный ранее, без свидетелей. Тогда зачем это? Видимо, к покаянию без свидетелей всегда примешивается некоторое самолюбование (я ж сознаю, я каюсь, в отличие от многих!), либо самоуспокоение (ну, может, не так уж это плохо?). Именно готовность показать свой грех не только Богу, но и человеку, есть форма лучшего сознания тяжести греха. Часто то, о чем мы покаянно рыдаем дома, мы сравнительно легко произносим и перед священником, но при этом на периферию сознания начинаем старательно прогонять «мелочи» типа зависти или особо гаденьких форм тщеславия. А такая неготовность каяться в «мелочах» может указывать на их реальные размеры. Наблюдение за этим – работа для ума (покаяние и есть «перемена ума»), а не эмоций, поэтому имеет право и на некоторую холодность.

Впрочем, здесь в любом случае нельзя исчерпывающе ответить, зачем нам исповедь и какой она должна быть «в идеале» – Таинство покаяния потому и Таинство, что часть происходящего в нем – это таинственное действие Бога, это тайна для наших глаз и сердца.

Да и, в конце концов, регулярное наблюдение за собственным равнодушием к покаянию дает нам полезную возможность увидеть себя «во всей красе», таких вот равнодушных и не особенно сокрушающихся…

>Но это всё – лишь многословная попытка сказать о том, что борьба с формализмом не всегда приводит к торжеству духа, а чаще – к торжеству обманчивых эмоций и субъективных ощущений. Вообще подходов к частоте исповеди существует много, в греческой традиции, например, исповедь не обязательно предшествует Причастию. Для Русской Церкви этот вопрос может стать дискуссионным – прихожан, как замечают священники, в городах становится все больше, больше людей участвует в таинствах, на праздники порой несколько священников исповедуют часами. Но по этому вопросу соборное мнение Церкви все же будет более надежным, чем мои эмоции.

Фото Владимира Ештокина.