10 июля Церковь вспоминает обретение мощей преподобного Амвросия Оптинского.
«И
когда его не стало, нельзя было не понять, что мир не
способен на ту любовь, которая была в нем. Вас могут
по-мирски любить горячо и преданно. Но этой
всеобъемлющей, нетребовательной, всепрощающей
любви вы уже ни от кого не дождетесь».
Так писал о преподобном Амвросии Оптинском Евгений
Погожев (Е. Поселянин), церковный историк и духовный
писатель конца XIX — начала XX века,
расстрелянный за исповедание веры и монархические
убеждения в 1931 году. Евгению Погожеву был всего 21
год, когда оптинский старец отошел в вечность. Но
встреча с преподобным озарила и согрела всю его
жизнь, вплоть до дней мученичества. А сколько их было
всего — спасенных, отогретых, вразумленных,
укрепленных и направленных оптинским батюшкой? Сам же
Поселянин пишет — тысячи и тысячи. И у каждого
из этих тысяч складывалось впечатление, что он у
батюшки — если не на первом, то где-то на одном
из первых мест. И каждый из этих первых, то есть
бесконечно значимых для отца Амвросия людей, в
октябре 1891 года почувствовал себя сиротой.
Оптинский старец Амвросий, хотя и участвовал в книгоиздательской деятельности монастыря, собственных книг не писал — ни сил, ни времени на это у него не оставалось совершенно. Его частные письма и устные высказывания нашли свой переплет уже после его смерти — трудами оптинских насельников и шамординских монахинь, усилиями духовных детей и учеников. «Батюшка, как это вы просто все говорите», — удивлялись ученики при жизни учителя, а он отвечал, что просил этой простоты у Бога много лет. Простые и точные советы преподобного запоминаются с первого раза на всю жизнь: «Когда нападает гордость, скажи себе: чудачка ходит».Действительно, ведь гордость глупа и смешна! Или: «Читайте "Отче наш", но не лгите: якоже и мы оставляем должником нашим». Раз услышишь — и никогда уже не произнесешь этих слов механически, не задумываясь. Или вот еще: «Тоска — дочь лени, а уныние — внук ей». Вместо жалости к себе, стало быть, ищи, где и в чем поленился. Бесценный совет!
«Правильно разумеющие с радостью воспоминают равно как Воскресение Христово, так и Крест Христов. Но немало есть малодушных, не скажу суеверных, которым о кресте и о несении креста и не говори. А если и молча им дают крест на благословение, то они или отказываются принимать, или, содрогаясь, принимают оный как бы предвестника какой-либо беды. Но не Крестом ли Христовым мы избавлены от власти и мучительства диавольского? Поэтому, малодушные, оставим неправильное мнение и равно возлюбим как Воскресение Христово, так и Крест Христов…»
Сам иеромонах (впоследствии иеросхимонах) Амвросий нес крест тяжелейший: он был очень больным человеком, и тогдашняя медицина не могла ему помочь. В тридцать пять лет он как священник вынужден был выйти за штат — телесная немощь не позволяла ему служить Литургию, и до конца жизни своей он уже не служил. Но люди шли к нему нескончаемым потоком, их становилось все больше — по мере того, как распространялась по России слава оптинского старца. То, что он прожил долгую (1812–1891) жизнь — воистину милость Божия. Не Сам ли Господь держал эту свечу на подсвечнике, чтобы помраченная Россиявидела свет (ср.: Лк. 8, 16)? Россия ведь уже хворала теми тяжкими недугами духа и сознания, которые спустя некоторое время привели ее к катастрофе. К больному монаху приходили люди, физически гораздо более здоровые, нежели он, но страждущие духовно. Кому-то из них он не помог — потому что нельзя было помочь, не было на то воли самого человека, и самый трагический пример здесь — Лев Толстой…
Но для преподобного воистину не было разницы, кто перед ним: «властитель дум» или неграмотная крестьянка из глухой деревушки. Широко известный эпизод с болевшими и издыхавшими индюшками говорит именно об этом: все люди были для преподобного равны, как равны они для Христа. Не в этом ли отличие нашей мирской любви от любви, заповеданной Спасителем? Мы тоже любим, и подчас сильно, но кого? Того, кого нам нравится любить, кто нам близок, дорог, кто наш — в отличие от иных, не наших, чуждых нам людей. Для нас люди не равны. Потому вряд ли мы выдержали бы то, что изо дня в день выдерживал старец Амвросий, который, по свидетельству очевидцев, к ночи не мог уже от изнеможения говорить, а наутро вновь открывал свои двери для нуждавшихся в утешении. Многим из них, кстати, требовалась не только духовная — и материальная помощь тоже, и они ее получали. Никаких подозрений, никакого контроля за расходованием средств при том не было — Бог все видит, Его не обманешь, этого довольно. Никакого значения не придавалось также и выражениям благодарности: «Если делаешь доброе, его нужно делать лишь для Бога, — учил старец, — а на неблагодарность людей не обращать внимания».
Упомянутый выше Евгений Погожев, духовный сын старца, писал, что страдание приходивших к отцу Амвросию людей «…утихало прежде, чем он начинал говорить. Туча душевная рассеивалась в лучах его святыни. То было что-то необъяснимое, но испытанное всяким, кто хоть сколько-нибудь знал его. Успокоение, больше того — какое-то тихое и вместе восторженное чувство давал душе один его вид. К чему тут были слова, когда перед вами был факт, живое доказательство живого неба, когда перед вашим утомленным от ничтожества земли взором в лице этого человека блистало само Царство Божие?»
И как же откликались люди на истинно христианскую любовь старца, как жаждали они общения с ним! Вот свидетельство одной из сестер основанной старцем Шамординской женской обители: «Еще в первых числах июля пронесся слух у нас, что батюшка собирается к нам после Казанской погостить, но нам казалось это несбыточной мечтой, мы боялись и радоваться, боялись даже и говорить об этом. Наконец, уже за неделю до приезда батюшки слух этот стал все чаще и чаще повторяться слышавшими от него самого. Говорили, что он приедет в пятницу, субботу, воскресенье. А мы все не смели этому поверить. Как наконец в понедельник начали стекаться к нам для встречи батюшки с разных сторон посетители. Тройка за тройкой так и мчится к Шамордину. В гостинице все номера заняты… (далее — описание общей радостной суеты, приготовлений к приему гостя) …Церковь также преобразилась: пол в ней устлали коврами, столбы и колонны украсили гирляндами папоротника и живых цветов. Но еще более праздничный вид придавали ей сияющие лица сестер, которые то и дело забегали туда узнать, не приехал ли кто из Оптиной, не слышно ли чего-нибудь о родном батюшке, весел ли он был накануне, покоен ли?..»
В Шамордино старец провел свои последние дни, там и скончался. И вновь пошли-поехали в обитель люди со всех сторон — проводить любимого человека в последний земной путь. Хоронить его решили в Оптиной, и гроб туда несли по осенней распутице на руках, сменяя друг друга, — двенадцать верст.
Амвросий Оптинский (в миру — Александр Гренков) прославлен в лике святых угодников Божиих на Поместном Соборе в 1988 году; это был год празднования Крещения Руси и, по сути, первый год свободы для Русской Православной Церкви. Одновременно со старцем Амвросием Церковь причислила к лику святых его современника и почти ровесника — святителя Феофана, Затворника Вышенского, и святителя Игнатия Брянчанинова, который преставился в 1867 году. Святой праведный Иоанн Кронштадтский был канонизирован двумя годами позже. Россия возвращалась к Православию и вновь обретала своих святых. 10 июля 1998 года при раскопках в Оптиной пустыни были обретены честные мощи преподобного Амвросия и еще шести святых Оптинских старцев. Ныне они почивают во Введенском соборе пустыни.
Сегодня о преподобном Амвросии написаны книги. Читая их, мы можем в какую-то минуту поддаться искушению и задать горький вопрос: почему же на моем-то пути не встретилось такого человека, за что я так обделен? Но, если мы все же не только читали, но и попытались хотя бы в какой-то мере стать учениками старца Амвросия, мы непременно должны задать себе еще один вопрос: а почему же я сам не становлюсь таким человеком, не нахожу в себе сил любить людей евангельской любовью? Если я сам этого не делаю — даже не пытаюсь, по сути — то от кого я этого жду?
Если же мы будем стараться, батюшка Амвросий непременно поможет нам. Ведь его любовь — она никуда на самом деле от нас не ушла. Она жива, потому что он жив. Молясь ему, прикладываясь к его образу, мы чувствуем подчас то же, что чувствовали его современники, все, кто входил в убогую келью старца и сразувидел свет.