Владыка Иоанн

Сам Владыка Иоанн понятно чем навлек на себя немилость. Слишком свободен от условностей, ничего барского и чопорного, никакого сходства с одной из орлиных голов на двуглавом гербе. Вместо омофора мог полотенце на плечи поверх саккоса надеть. Митры все какие-то легкие. Как игрушечные. С простенькими камешками. Спит все время, где только сядет (чем только ночью занимается?). Говорит гугниво, служит долго, все стихиры, кажется, наизусть знает. Псаломщикам с ним – беда. Часто непричесан, иногда в алтаре бос. Короче – сплошное исключение из правила. Вблизи таких людей, как в луче света, сразу вся пыль видна. На фоне этого «исключения» все блестящие, красочные и пышные признаки архиерейского достоинства действительно теряют в цене, обнаруживают свою вторичность, изрядную ненужность или, по крайней мере, условность. Конечно, можно целой корпорации за это зуб на человека наточить. Златоуста, и того съели. Не в один присест, а в два или более, но съели. Неужели этого не съедим? Он ведь не Вселенский учитель. Он просто чудак, вредный и непредсказуемый.

Я говорю это все, прекрасно сознавая, что окажись я на месте тех архиереев, поступал бы я так же, как они. Я бы старался притушить этот источник света, казавшийся слишком ярким, даже дерзким, к тому же странным, позорящим привычный имидж архиерея. Не разглядел бы я по грехам и тщеславию святости из-за обиды, а потом, когда дал бы волю затаившимся страстям, и вовсе потерял бы контроль и вмешался в травлю. Так и Ксения блаженная казалась большинству просто немытой и сумасшедшей старухой. Так и на Иоанна Крондштадского не один поп волком поглядывал, завидуя славе, а некоторые вслух высказывались: «А чего в нем особенного? Он такой же, как мы. Мы все, если угодно, Иоанны Кронштадские». И вот эти гонения, эти неузнавания, эти замены белого на черное и черного на белое в оценочных суждениях, мне кажутся самыми страшными и самыми опасными. Они тенью идут за Церковью через всю историю.

Есть в нашем русском православном мировозрении черты, которые провоцируют нас на специфические ошибки. Во-первых это закрытость к истории и будущему. Нечувствие будущего, если угодно. Получив от Византии слишком большое наследие, которое мы от некультурности долго переварить не могли, получив пышный культ и разработанную догматику, мы получили также в нагрузку и чисто византийскую уверенность, что все уже сделано. Творчество закончилось, теперь осталось хранить. При такой установке мышления дерзким и еретичным кажется все новое. Дескать, не надо больше ничего. Не выдумывайте новшеств. Они сплошь вредны. Только берегите то, что есть. То, что история не ожидается, а творится, нам, как церковному народу, еще предстоит понять всем сердцем. И то, что просто хранить ничего нельзя, если предварительно не понял, что же тебе вверено (а это великий труд – понять и оценить хранимое сокровище), нам тоже предстоит уразуметь. До тех пор над нами вечно будет угрожающе нависать тень обскурантизма и ложной апокалиптики. Это было первое. А второе то, что одной из главных категорий мышления нашего является понятие «ересь». Оно к месту и не к месту вешается ярлыком на разные явления с поражающей легкостью. Чуть что непривычно, странно, ново – ересь. А раз ересь, значит «высшая степень виновности». Вот и все. Дальше можно сжевать с костями самого святого человека, пребывая в полной уверенности, что ты угождаешь Богу. Так и написано: «Настанет час, да всяк иже убиет вы, возмнится службу приносити Богу». Третье – любовь к мелочам и страстное к ним внимание. Попробуй только перепутать и местами поменять палицу с набедренником, или надеть греческую рясу вместо русской! Ой, что ты! Не моги. Это тоже, если не на ересь, но на раскол, на бунт и вызов тянет. Пусть никто ничего не понял, зато все нужное «вычитали»! Слово-то какое – «вычитали». Вычитали, отстояли и довольны. Мы теперь достойны, а до вычитывания и выстаивания были недостойны, и так далее. Две последние черты делают нас сильно похожими по религиозному психотипу на евреев. Знаю, что это неприятные слова. Но именно евреи страшно внимательны к мелочам, множат их до бесконечности, и в отступники с еретиками записывают всех своих, которые дерзают быть свободнее обычного, не впадая пусть даже в грехи и безобразия. Похожесть на евреев греет и колет. Греет Богоизбранностью, но колет угрозой убийства праведников, вечно погибавших в Иерусалиме. Владыка Иоанн как раз и попал под гнев всех любителей «тысячи мелочей» и священного материализма. И все эти интуиции не в Зарубежье родились. Они в чемоданах подсознания с Родины при бегстве были вывезены. Это все наше – русское, родное, требующее исцеления и исправления.

Теперь Шанхайского Владыку почитает весь мир. И мы конечно тоже. Мы не только почитаем его. Мы гордимся им. Он наш кормилец, защитник, продолжатель традиций. Он проявляет скрытую в недрах нашей церковной жизни силу и святость. Все это так. Аминь! Только гордиться не надо. Подражать надо, а не гордиться. Иногда ночь не поспать и упасть на рассвете головой на раскрытую Библию. Иногда весь день после службы объезжать больницы с Дароносицей, полоной Даров, на груди. Иногда настолько замаяться от ежедневных служб, что забыть что-то из одежд на выезде и действительно омофор по необходимости заменить полотенцем. Нужно не бояться прослыть дурачком за Христа, потому что это один из признаков апостольства (мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе). И уж чем-чем, но барством нужно жертвовать, если уж не в пользу юродства, то в пользу обычной простоты и доступности.