«Последовательный пацифизм никогда не был присущ христианской Церкви»

Скорбный день 22 июня 1941 года навсегда изменил судьбы миллионов наших соотечественников, большинство которых с оружием в руках встали на защиту Родины от немецко-фашистских захватчиков. В наше время подвергаются критическому пересмотру не только итоги и значение Великой Отечественной войны, но и ключевые для прежних поколений понятия — «верность долгу» и «любовь к Отечеству». Портал Православие.Ru попросил поделиться на этот счет своими мыслями доктора церковной истории, преподавателя канонического права в Сретенской духовной семинарии протоиерея Владислава Цыпина.

Священник Дмитрий Орловский благословляет советских бойцов перед боем. Орловское направление, 1943 год. Фото: С. Альперин

— Что для Вас, как православного священнослужителя, означает понятие «Отечество»? Это территория, народ или более узко — ближние, семья?

— Думаю, это понятие включает в себя и территорию, и народ, и ближних. Более правильным представляется именовать Отечеством землю, на которой человек возрос, ограниченную государственными границами, потому что нельзя назвать Отечеством, в контексте войны с внешним врагом, некое отдельно взятое место — город, село, деревню. Отечество в обсуждаемом нами смысле слова, это все же государство, в котором могут жить люди разных национальностей. Именно его шли защищать наши отцы и деды. Границы этой территории, разумеется, могут меняться со временем, поэтому мы рассматриваем ее применительно именно к данному историческому времени.

— Из Вашей семьи кто-то участвовал в войне?

— Конечно. Отец, дед, дядя и другие старшие родственники. Деда и дяди я живыми так и не видел, один из них погиб на фронте, другой пропал без вести, вероятно, также погиб.

— С Вашей точки зрения патриотизм — это христианская добродетель или некое внешнее проявление человеческой пристрастности к земному миру, никак не связанное со спасением души?

— Очевидно, что патриотизм, как явление, существовал и существует вне христианства, вне Церкви. Но он вполне совместим с христианством, а вот нечто противоположное — едва ли. Также как совершенно очевидна параллель — родственные отношения с близкими — родителями, братьями, сестрами — это нечто существовавшее до христианства, а вот неприязнь или ненависть к родным уже с христианством несовместима. Патриотизм — добродетель христианская, потому, что она свойственна христианину, хотя она не внесена в мир христианством.

Ошибочно полагать, что вообще о патриотическом чувстве христиан начали говорить лишь последние два-три столетия. Слово «патриотизм» было лишь привнесено как термин в православное общество в XVIII столетии, но гораздо раньше о необходимости любви к Отечеству говорили и писали наши великие святые, которые самой своей жизнью показывали пример того, как жертвенно нужно относиться к нему. Наиболее ярким примером является святой благоверный князь Александр Невский — олицетворение православного патриота.

— Это суждение необоснованное, потому что в нашей истории политические реалии менялись, а страна, Отечество, государство, народ — понятия несравненно более постоянные, чем политический режим. Тогда он, действительно, был для Церкви неблагоприятен, но это было аргументом вторичного порядка для тех православных людей, кто уходил на фронт или трудился в тылу, по сравнению с вопросом государственной независимости и перспектив самого существования народов, населяющих нашу страну, прежде всего русского народа.

Во время Первой мировой войны не стоял вопрос об отстаивании независимости Российской Империи, лишь о территориях, границах и месте российского государства в политической системе мира, но православные христиане готовы были отстаивать эти вполне земные ценности с оружием в руках, считая это своим священным, нравственным долгом.

— Сегодня порой звучат обвинения и в адрес Русской Православной Церкви за то, что в годы Великой Отечественной войны, помимо усиленной молитвы о даровании победы, она занималась сбором средств на вооружение армии, к примеру, на создание танковой колонны, которая потом шла физически истреблять противника.

— Это вполне в русле российской традиции, которая опирается на традицию Рима и Византии, где Церковь также всемерно поддерживала государство в борьбе с внешним врагом. Если обратиться к более близким по времени примерам, в частности, к истории освобождения балканских стран от османского ига, то Православная Церковь в этом самым непосредственным образом участвовала. Это имело место даже в XX веке. Известно, что национально-освободительную борьбу на Кипре против английского колониального режима возглавил духовный лидер Кипрской Поместной Церкви, лично руководивший повстанцами, который впоследствии стал первым президентом независимой Кипрской республики. Я говорю о знаменитом архиепископе Макарии. Подобные примеры можно найти и в истории католической и протестантских церквей. Последовательный пацифизм Христианской Церкви никогда не был присущ.

— В 1943 году Архиерейский Собор Русской Православной Церкви осудил коллаборационизм и анафематствовал изменивших присяге, в частности, генерала Власова. Сейчас высказываются мнения о том, что Собор был в этом неправомочен, поскольку деяниями предшествовавшего Поместного собора 1917-1918 годов, более многочисленного, включавшего помимо архиереев клириков и мирян, возбранялись церковные прещения по политическим мотивам. Кроме того, к изменникам советской властью были отнесены и участвовавшие в войне на стороне фашистов представители первой волны эмиграции, искренне полагавшие, что помогая врагам большевиков, они борются за освобождение России. Среди них было немало православных христиан. Как Вы оцениваете эту ситуацию?

— Действительно, Собор 1943 года принял особое определение, которое гласило: «Святая Православная Церковь, как русская, так и восточная, уже вынесла свое осуждение изменникам христианскому делу и предателям Церкви. И мы, сегодня, собравшиеся во имя Отца, Сына и Святаго Духа, подтверждаем это осуждение и постановляем: всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма, как противник Креста Господня, да числится отлученным, а епископ или клирик — лишенным сана».

Архиерейский Собор 1943 года признан вполне правомочным ввиду того, что никто в иных Поместных Церквях на уровне высшей церковной власти не оспаривал правомерность избрания Патриархом митрополита Сергия (Страгородского), а его выборы проходили именно на этом Соборе. В этой связи вопрос о легитимности Собора не стоит. Канонически всей полнотой власти он обладал, в силу того, что участие или неучастие клириков и мирян принципиально на каноническом авторитете Соборе не сказывается. Отсутствие на нем многих епископов по вполне уважительной причине также бесспорно не имеет принципиального значения, поскольку в церковной истории не было случая, чтобы в соборах участвовали абсолютно все те, кто имел на это право по своему архипастырскому сану.

Персонально, насколько мне известно, на этом Соборе никто анафематствован не был, в том числе и Власов. Если бы речь шла о личной анафеме, этот вопрос должен бы был предварительно детально изучаться, должен был пройти церковно-судебный процесс, которого тогда, разумеется, не было. Соборная анафема изменникам была все же актом декларативного характера, целью которого было напомнить тем, кто совершил предательство, о необходимости покаяния, а намеревающимся изменить — о тяжести и нравственных последствиях этого шага. Известно, что анафемы в церковной истории России изрекались и по политическим причинам, вспомним отлучение Гришки Отрепьева, Стеньки Разина, Ивашки Мазепы. Я сознательно употребляю их имена так, как они звучат в анафематизме.

Архиерейский Собор 1943 года опирался на правила святителя Григория Неокессарийского, которые составляют часть канонического наследия Христианской Церкви. В 8-м из этих правил упоминаются те, кто под предлогом войны насилует и убивает мирных жителей. Причиной этих канонических ограничений стало поведение некоторых обитателей Неокессарии, которая пострадала при вторжения готов в Малую Азию. Параллели со временем Великой Отечественной войны здесь вполне уместны даже в том смысле, что власть государственная тогда была языческой и христиане подвергались последовательным гонениям. Согласно правилу, христиане, перешедшие на сторону варваров, подлежали духовной ответственности. Дословно в этом церковно-каноническом документе сказано так: «Аще которые сопричислились к варварам, и с ними, во время своего пленения, участвовали в нападении, забыв, яко были понтийцы и христиане, и ожесточась до того, что убивали единоплеменных своих или древом, или удавлением, такожде указывали не ведущим варварам пути или домы: таковым должно преградити вход даже в чин слушающих, доколе что либо изволят о них, купно сошедшеся, святые отцы, и прежде их Дух Святый». Это правило прямым образом направлено против предательства в военное время.

Что касается эмигрантов, которые сочли для себя возможным участвовать в войне на стороне Гитлера, то они могли субъективно полагать, что продолжают Гражданскую войну, ведь и Гражданская война белой стороной велась в некотором союзе со странами Антанты. Здесь, правда, состав союза изменился. В обстоятельствах Второй Мировой войны отношения русских эмигрантов с Гитлером мало походили на союзнические. Это, конечно, не дает возможности их оправдывать, но позволяет предполагать, почему они могли считать свою совесть чистой, а поступки правыми. К генералу Власову все сказанное никак не относится. В его случае переход на сторону Гитлера был в чистом виде актом измены и предательством. Он присягал своей стране, но оказавшись в плену, пошел на сотрудничество с противником. Во всех христианских государствах измена всегда рассматривалась как тягчайшее преступление. В этом случае речь идет о преступлении бесспорном, во всяком случае, с точки зрения традиционного правосознания, в котором ничего не изменилось в этом смысле и под влиянием христианской этики.