Призраки старой мельницы: Остросюжетная повесть

Винниченко И.В. Призраки старой мельницы: Остросюжетная повесть. — М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2007. — 224 с. — (Современная православная проза).

Приводим отрывок из книги:

Нижнереченск был городом южным, и Дима Никитский, уже чувствовавший себя в какой-то мере северянином, воспринимал теплый климат и ленивую неторопливость жителей как экзотику. Вообще-то он сам был из этих мест, его родители продолжали жить в Нижнереченской области, в городке с названием Бакрадзе, названном так в честь какого-то революционера, который прославился в крае своей революционной решительностью. Дима учился в Зареченске в техникуме, в самом Нижнереченске проучился два года в педагогическом институте, после чего поехал учиться в Москву, и там его закрутили стихии духовного порядка. И все-таки он считал этот южный город родным и каждый раз приезжал сюда с радостью.

Теперь он приехал сюда еще и с надеждой, потому что его монастырская эпопея наконец завершилась изгнанием. После того как власть в епархии поменялась, его покровитель отец Дионисий был отозван в Москву, а духовник отец Феодосий мирно почил в Бозе, неопределенность положения Димы высветилась особенно ярко. Когда же он наконец решил принимать сан и отправляться на приход, чтобы там смиряться и спасаться, новый архиерей его не принял, потому что был наслышан о его самонадеянном и дерзком характере. Дима не стал спорить, а отправился в родной Нижнереченск, где тамошний владыка уже давно зазывал его на духовное поприще.

Так что, выйдя из поезда на перроне нижнереченского вокзала, Дима Никитский почувствовал себя в начале долгого пути.

Был ноябрь месяц, и в тех местах, откуда Дима приехал, уже давно лежал снег, а здесь сохранялась сравнительно теплая погода и люди на улицах ходили в плащах и куртках. С вокзала Дима позвонил домой Паше Жемчужникову и, когда трубку подняла Настя, произнес:

— Мир вашему дому, сударыня!

— Спасибо, — машинально отозвалась Настя. — Это Дима?

— А кто же еще? — усмехнулся Дима. — Только с поезда. Примете странника?

— Езжай скорее, — радостно воскликнула Настя. — Мы уже заждались.

— А Паша-то где? — спросил Дима. — Неужто на телевидение вернулся?

— Да нет, он в магазин побежал, — сказала Настя. — И вообще, поговорим, когда появишься. Давай приезжай, я чайник уже ставлю.

Дима не мог себе не признаться, что наступившее наконец семейное согласие Паши Жемчужникова и Насти, людей немолодых и потрепанных судьбой, являлось для него тем самым раздражителем, который не давал успокоиться в вопросе брака. Конечно, выбирая духовное поприще, Дима одновременно обрекал себя на безбрачие, но он никогда не чувствовал себя прирожденным аскетом, хотя и безоговорочно уважал выбор монахов. Его рефлексия большей частью объяснялась надеждой на то, что любимая женщина в конце концов соединится с ним по примеру Насти, и лишь теперь, когда любимая женщина второй раз вышла замуж, Дима согласился с перспективой целибата .

Настя выглядела веселой и беззаботной, хотя, как было известно Диме из писем, положение у них не было процветающим. Паша после своего скандального ухода с телевидения вплотную занялся было писательским трудом, но очень скоро затосковал и впал в депрессию. Настя буквально принуждала его к работе, и то, что выходило из-под его пера, вовсе не представляло вершин его вдохновения. Сама Настя продолжала работать на студии и являлась свидетелем полного развала работы всех тех структур, которые создавал ее муж когда-то.

— У вас что-то прояснилось? — спросил Дима, раздеваясь в прихожей.

— Ничего, кроме настроения, — сказала Настя. — Мы решили не обращать внимания на трудности. Как ты?

— Владыка в письме обещал мне сан и приход, — сказал Дима, пожав плечами. — Только я просил у него тихий сельский приход в глубинке, а он предлагает мне чуть ли не настоятеля в городе.

— Чем плохо, — сказала Настя. — Будешь рядом, всегда сможешь помочь или дать совет.

Они прошли в гостиную.

— Ты не очень голодный? — спросила Настя. — Сейчас Паша придет, и я вас обоих накормлю, хорошо?

— Как он? — спросил Дима.

— Сдал рукопись, — сказала Настя с улыбкой. — Ругался на чем свет стоит, но сдал. Это позволит ему месяц-другой отдохнуть, прийти в себя.

— А в личном плане?

— А в личном плане просто идеально, — усмехнулась Настя.

Когда через несколько минут домой вернулся Паша, то Дима смог убедиться, что период депрессии действительно закончился вместе с завершением очередной рукописи. Паша был по-прежнему весел, остроумен и уверен в себе.

— Старик, — говорил он, — я преодолел себя, понимаешь? Я написал этих страниц больше, чем за весь предыдущий год!.. Я понял, что могу!..

— Рад за тебя, — сказал Дима.

По случаю приезда они налили по пятьдесят грамм водочки, хотя Настя ворчливо заметила, что будущему священнику пить накануне всенощной службы вроде как непозволительно.

— Кстати, — вспомнил Дима, закусив после водки. — Я прочитал недавно в одном из древних уставов, что диакон на службе не должен быть столь пьян, чтобы невнятно произносить слова. То есть подразумевалось, что само пьянство не возбраняется, только слова произноси ясно.

— Тогда по второй, — оживился Паша.

После плотного завтрака Дима с Пашей расположились в кабинете, где Паша стал хвастаться своим компьютером и его фантастическими возможностями. Диму все это интересовало мало, он вежливо восхищался.

— Так ты все-таки решился? — наконец перешел на темы, волнующие гостя, Паша.

— Пора, — сказал Дима со вздохом. — Мне уже ни много ни мало, а тридцать шесть исполнилось. Возраст духовного возмужания.

— А как же Лиза? — спросил Паша. — Ты же писал, что она развелась, и я так подумал, что ты непременно попытаешься с ней сблизиться...

Дима грустно усмехнулся.

— Наверное, я слишком долго готовился, — сказал он. — Не поверишь, но она снова вышла замуж.

— Как? — ахнул Паша.

Дима только кивнул. Он не очень хотел говорить об этой ситуации, которая при всей трагичности начинала обретать какие-то водевильные черты.

— Поеду на приход, — сказал он. — Буду старушек поучать, открою церковно-приходскую школу. Вы ко мне на праздники приезжать будете, только со своим провиантом.

— Это классно, — согласился Паша. — Я это понимаю. Я бы и сам охотно пошел в духовенство, только мне апостольские правила не позволяют.

Дима покосился на него с иронией.

— Да уж, — сказал он.

Потом его оставили отдыхать на диване в кабинете, но к шести подняли, чтобы идти ко всенощной. Стоя в храме, Дима вдруг почувствовал, что именно здесь, в народе, служба воспринимается наиболее полно. Уж он-то испытал ее и на клиросе, и в алтаре, но только здесь, в гуще молящихся прихожан, открыл вдруг суть неизбывного упования на милость Господню, главное содержание всякого богослужения.

После всенощной владыка Павел по обыкновению раздавал благословения и, увидев подошедшего Диму, радостно воскликнул:

— Димитрий! Приехал уже?.. Вот кстати.

— Приехал, владыко, — склонился перед ним Дима. — Как ваше здоровье?

— Живой пока, — сказал тот. — Давай прямо завтра ко мне на трапезу, там и поговорим. Дело появилось, прямо для тебя.

— Непременно зайду, — пообещал Дима, немного озадаченный неясными обещаниями владыки.

Высокопреосвященнейший архиепископ Нижнереченский Павел был из числа архиереев новой формации, деятельный, активный, много выступающий перед публикой и в прессе. Его стараниями в епархии уже открылось три десятка заброшенных храмов да в самом городе строилось уже пять новых. В духовном плане он был не более чем церковный чиновник, но, в отличие от плохих чиновников, он весьма уважал истинную духовность, всячески привечал старцев и, устроив при епархии Богословский институт, собирал богословов для него с разных концов страны. Дима, подозревая, что владыка привечает его с целью использования в институте, всячески от этого отказывался, потому что некоторые из преподавателей казались ему предвестниками церковной «модернизации», которую он отвергал всею душою и помышлением. Вступать в конфликт ему не хотелось, а молча сносить дерзкие нападки и самоуверенные суждения он бы не смог.

Весь вечер в семье Жемчужниковых они разговаривали, потому что действительно давно не виделись и скупые строчки писем не могли исчерпать всего пережитого. Паша очень живописно излагал последние события, в результате которых он оказался за бортом телестудии, а Настя его поправляла. Наблюдая за ней, Дима вспоминал ее письма из монастыря, исполненные страстных переживаний и слез о своем недостоинстве. Он еще тогда понимал, что Настя сокрушается об оставленном, и прямо советовал ей сказать самой себе, что внутренняя гордость не позволяет ей признаться, что она по-прежнему влюблена в Пашу Жемчужникова. Один из таких его советов даже стал причиной недолгой ссоры, потом она наконец подтвердила, что эта проблема действительно является для нее неразрешимой, но, если она все-таки покинет монастырь, то уж никак не для того, чтобы выйти замуж за самовлюбленного, легкомысленного и беспринципного Пашу. В результате монастырь она покинула именно для этого.

Прежде Дима был для Насти настоящим духовным авторитетом, именно под его влиянием она воспринимала богатейший мир церковной православной культуры. Он стал свидетелем ее первых искушений, он же поддерживал ее в минуты сомнений, и был момент, когда их отношения вполне могли перейти в супружеские. Но этого, к счастью, не случилось, Дима в очередной раз уехал в монастырь, а Настя повстречала Пашу Жемчужникова, и так началась история их отношений.

Дима думал об этом, лежа ночью на диване в кабинете. У него в жизни было несколько случаев, когда он мог жениться, и теперь, накануне окончательного выбора, все эти женщины вспоминались ему, и сердце ныло, явно не соглашаясь с перспективами одиночества. Все годы, наполненные странствиями, послушаниями и духовными испытаниями, он шел к тому, чтобы открыть в себе бесхитростного мещанина, склонного к дому, семье и детям. Что же еще может составлять счастье человека, как не дом, семья и дети? Он это понимал и готов был обосновать самым высоким богословием, но именно теперь семья и дети становились для него образом недостижимого счастья. Оставалась еще возможность подумать о доме, а также о чужих семьях и чужих детях, что он и собирался сделать со всей решительностью.

На следующий день по окончании литургии владыка, подававший крест к целованию, снова напомнил Диме о том, что ждет его на воскресной трапезе, и Дима, проводив Пашу с Настей на троллейбус, пошел в архиерейские палаты. Келейник владыки Анастасий, толстый иеромонах с густой и длинной бородой, приветливо поздоровался с ним, принялся расспрашивать о делах. Дима признался, что приехал за саном, и Анастасий понимающе кивнул.

— В институт наш собираетесь? — спросил он.

— На приход, — сказал Дима.

— Даже так, — покачал головой Анастасий. — А то ведь у нас в городе тоже монастырь будет открываться. Школьных дел много... Сильная нужда в делателях жатвы, как говорится.

Дима с ним согласился, но сам себя в делатели жатвы предлагать не стал. Городская жизнь казалась ему чрезвычайно далекой от духовности, и он не хотел здесь оставаться.

На трапезе у владыки кроме Димы были батюшки, некая корреспондентка городского радио, представитель финансовой организации, что взяла на себя обязательство построить православный храм, а также местный художник Гусятников. Владыка время от времени устраивал такие званые трапезы, где шел общий разговор и люди знакомились друг с другом. Дима и сам был здесь не впервые. Завязался небольшой спор об иконописи, и Диме пришлось осторожно возражать на самоуверенные высказывания художника.

— Вы его послушайте, Эрнест Васильевич, — смеясь, говорил владыка Павел. — Этот раб Божий кое-что в иконах понимает.

Димой немедленно заинтересовалась корреспондентка, стала зазывать его на радио, где она делала передачи православного толка, и Дима пообещал ей что-то неопределенное. Гусятников после его возражений не смирился, настаивал на расширенном диспуте и звал к себе в мастерскую. Духовная жизнь Димы в Нижнереченске начиналась с суеты.

Наконец владыка благословил всех собравшихся, пригласил в свой кабинет представителя финансовой организации, а Диме велел подождать. Знакомый батюшка Даниил принялся расспрашивать про Ксенофонтов монастырь, искренне сокрушаясь о смерти отца Феодосия. Это послужило поводом для Димы вернуться к тому подавляющему унынию, которое он испытал после смерти старца, своего духовного наставника и великого подвижника. Ни смена архиереев, ни удаление близкого друга игумена Дионисия из монастыря не произвели на него такого тягостного впечатления, как смерть отца Феодосия. Дима пришел в себя лишь некоторое время спустя, когда увидел во сне самого старца и выслушал его успокоительное слово. Он искренне верил, что это было явление.

Когда он наконец вошел в кабинет владыки Павла, тот попивал апельсиновый сок из пакета через трубочку.

— Хочешь? — спросил владыка, доставая пакет и для Димы.

Тот поблагодарил и взял.

— Готов, значит, к труду и обороне? — спросил владыка весело.

При своем значительном сане был он человеком простоватым или прикидывался таковым.

— Готов, владыка, — сказал Дима. — Да и отец Феодосий меня перед кончиной благословил.

— Добре, — сказал владыка. — А почему бы тебе и не постричься?

Дима виновато улыбнулся.

— Владыка, я прошел длительное послушание, вы ведь знаете. Нет, я недостоин монашества.

Владыка кивнул.

— Как знаешь. Мне люди всякие нужны, сгодится и целибатный батюшка. И приход тебе найдется.

— Спаси вас Господи, владыко, — пробормотал Дима.

— Но вначале я тебя попрошу одно дело справить, — сказал владыка. — Жалобы, понимаешь, идут и идут... Ты с колдовством сталкивался?

Дима посмотрел на владыку недоуменно.

— С колдовством?

— Ну да, с колдовством. Мне ведь рассказывали, как вы тут с нашим Пашей-детективом какого-то сатаниста раскрыли. Было дело?

Дима пожал плечами.

— Это был не совсем сатанист, — сказал он неуверенно.

— И тут не совсем, — хмыкнул владыка. — Ты не пугайся, может, это одни бабьи выдумки, но ведь пишут и пишут. А там у нас отец Леонид, батюшка очень самолюбивый, к нему инспектора послать — обидеть насмерть.

— Вы хотите послать туда меня? — догадался Дима.

— Да, тебя, — кивнул владыка. — На разведку, что называется.

— А в каком виде я туда поеду?

— Есть и вид, — кивнул владыка. — Девчушка там есть одна, иконы пишет. Пишет, конечно, не шибко, но старательно. Ты ее посмотри, может, как-нибудь удастся ее к нам в институт перетянуть? Иконного факультета у нас еще нет, но, может, она на пастырско-педагогическом поучится или, если голос есть, на регентских курсах. Пропадет она там, если ей не помочь.

— А при чем здесь колдовство? — спросил Дима недоуменно.

Владыка вздохнул.

— А вот в этом ты уж сам разберешься...