Святой император Юстиниан и его эпоха. Часть 2. Восстанавливая целостность империи и утверждая законы

Часть 1.

Война с вандалами

Святой Юстиниан. Базилика Сант-Аполлинаре-Нуово. V в. Завершив войну на восточной границе подписанием мирного договора и подавив мятеж, Юстиниан приступил к осуществлению своего грандиозного замысла – восстановлению целостности империи, возвращению в ее лоно утраченных на западе территорий. Начать пришлось с реконкисты Африканского диоцеза, захваченного вандалами. По договору короля завоевателей Гензериха с императором Валентинианом, заключенному в 442 году, в состав королевства вандалов и аланов вошла римская Проконсульская Африка с Карфагеном, ставшим его столицей, и часть Триполитании и Нумидии; на основании этого договора (foedus), подобного актам, которые Рим заключал с другими варварами, признавались верховенство императора и зависимость королевства от него, но в реально сложившихся отношениях с вандалами эта зависимость была фиктивной. Пренебрегая договором, вандалы вскоре распространили свою власть на весь Африканский диоцез, совершали разбойничьи набеги на европейские берега Средиземного моря, в 455 году взяли Рим, подвергнув его пожарам и разграблению. Около того же времени они захватили Сардинию, Корсику и Балеарские острова, в 468 году овладели Сицилией, которую, правда, позже уступили за выкуп королю Одоакру. В 468 году император Лев Макелла направил против вандалов военно-морской десант под командованием Василиска, но экспедиция закончилась поражением ромеев, разбитых Гензерихом. В 491 году, уже после смерти Гензериха, вся Сицилия была завоевана Теодорихом Великим, но около 500 года он передал юго-западную часть острова с Лилибелой вандалам в качестве приданого своей сестры Амалафриды, к тому времени овдовевшей и выданной замуж вторым браком за короля Трасамунда, внука Гензериха.

Воинственный кураж вандалов угас после смерти создателя королевства Гензериха. Вместе с аланами они составляли исключительно тонкий поверхностный слой населения завоеванной страны, так что все поголовно составили аристократию государства, населенного по-прежнему в основном романизованными потомками пунийцев и италийских колонистов, а также сохранившими свои языки берберами, которые вели кочевой и полукочевой образ жизни и обитали в пределах королевства и к югу от его границ, как это было и во времена могущества Карфагена и после его падения. Римские историки называют этих берберов обыкновенно маврусиями, то есть маврами. Обосновавшись в латиноязычной Африке, вандалы и аланы усвоили латинский язык, но не подверглись ассимиляции, отделяя себя от местных римлян, или, как их называли еще по месту их обитания, ливийцев (топоним «Ливия» употреблялся не только по отношению к одной из римских провинций, составлявшей большую часть современного государства с таким же названием, но и по отношению ко всей части света, в то время как наименование Африка в древности не распространялось за пределы Карфагенского государства) арианским исповеданием, в то время как афроримляне (или ливийцы) исповедовали Православие, а также своими этносословными привилегиями.

В целях последовательной сегрегации смешанные браки ариан с православными были запрещены и карались смертью, что позволяло варварам сохранять чистоту их «благородной крови». Смертной казни подвергались также те, кого обвиняли в попытках обратить арианина в Православие. У Кафолической Церкви конфисковали не только ее земельные владения, но и лучшие храмы, которые переданы были арианским епископам. Особенно горькой потерей для православных была утрата храма, воздвигнутого в Карфагене на берегу моря в честь священномученика Киприана, – он был захвачен арианами. Под угрозой смерти афроримлянам запрещалось носить и держать у себя дома оружие.

Режим господства завоевателей над покоренным народом, установившийся в королевстве вандалов, был более жестоким, чем в других варварских государствах. Вандалы не применяли, подобно другим варварам, водворившимся в пределах империи, – готам или бургундам, правила гостеприимства при разделе земли, но, прибегая к масштабным конфискациям, присваивали себе все лучшие земли, превращая местных землевладельцев и земледельцев, если те ранее не были обращены в рабство, в своих работников или арендаторов либо побуждая их к эмиграции. Отнятая у местных жителей земля становилась собственностью короля или частными наделами завоевателей, причем соотношение перешедшей в частное владение земли с числом вандалов было таким, что каждый варвар становился магнатом-латифундистом. Местным жителям оставлены были лишь неудобные участки, которыми вандалы пренебрегали. Земля, находившаяся во владении вандалов, не облагалась налогами, а с той, что осталась в собственности прежних владельцев, Гензерих «приказал вносить… в пользу государства такие налоги, что самим собственникам земли ничего не оставалось. Многих изгоняли и убивали, так как на них возводилось много тяжких обвинений. И самым серьезным проступком… считалось сокрытие собственных средств»^[1].

Характеризуя административную систему королевства, французский медиевист Л. Мюссе писал: «Как войско, народ вандалов по-прежнему делился на группы по тысяче человек… Глава администрации носил титул praepositus regni (препозит королевства), почерпнутый из военного лексикона. Сначала римляне не допускались ни на какие важные посты. Для насущных нужд, прежде всего для организации поступлений от поземельного налога… хватало нескольких notarii (писцов)»^[2]. В этой должности служили римляне ввиду почти всеобщей неграмотности вандалов в первом поколении завоевателей.

При Гензерихе, пока вандалы сохраняли воинственный пыл, это был режим откровенного грабежа покоренных афроримлян и подвергавшихся нападениям с моря жителей не подвластных вандалам территорий Римской империи или других варварских королевств, а после Гензериха, когда вкус к сражениям был вытеснен возобладавшей привязанностью к удобствам жизни и наслаждениям, – уже только своих подданных. Дело в том, что богатства завоевателей привили им любовь к роскоши, но в традициях варварской культуры и варварского быта для нее не было места, так что усваивать стиль жизни больших вельмож пришлось у аристократии завоеванного народа, радикально меняя привычки, унаследованные от предков. И вандалы вместе с аланами, самым поверхностным образом соприкоснувшись с высокой культурой завоеванного народа, с увлечением усвоили его бытовую культуру, его развлечения и увеселения. По словам Прокопия, «из всех известных нам племен вандалы были самыми изнеженными… С того времени, как они завладели Ливией, все вандалы ежедневно пользовались ваннами и самым изысканным столом, всем, что только самого лучшего и вкусного производит земля и море. Все они по большей части носили золотые украшения, одеваясь в мидийское платье, которое теперь называют шелковым, проводя время в театрах, на ипподромах и среди других удовольствий, особенно увлекаясь охотой. Они наслаждались хорошим пением и представлениями мимов; все удовольствия, которые ласкают слух и зрение, были у них весьма распространены. Иначе говоря, все, что у людей в области музыки и зрелищ считается наиболее привлекательным, было у них в ходу. Большинство из них жило в парках, богатых водой и деревьями; часто между собой устраивали они пиры и с большой страстью предавались всем радостям Венеры»^[3].

Состарившийся Гензерих умер в 477 году, и престол перешел к старшему сыну Гуннериху. После него с 484 по 496 год правил его племянник и внук Гензериха Гундамунд. Его, в свою очередь, сменил на королевском престоле брат Трасамунд: по завещанию Гензериха, править после него должны были его потомки, старшие по возрасту. Трасамунд проводил иную религиозную политику, чем его предшественники: «он, – как пишет Прокопий, – вынуждал христиан менять свою веру, не мучая их, как бывшие до него правители, но предлагая им за это почести, высокие должности и одаряя деньгами… Когда кто-либо случайно или умышленно совершал тяжкое преступление, он предлагал, в случае перемены веры, в качестве награды не подвергать их наказанию за то, в чем они провинились»^[4], – иными словами, арианские правители Африки не брезговали прибегать к подкупу ради обращения православных в свою ересь – метод, применявшийся и в последующие века (и уже не только арианами) ради успеха пропаганды «истинной веры».

В 523 году королем вандалов стал Хильдерих, сын Гуннериха и дочери императора Валентиниана III Евдоксии, захваченной в плен Гензерихом в 455 году и отданной им в жены своему сыну. Полуримлянин по крови и по воспитанию, Хильдерих склонялся к принятию Православия, чем навлек на себя вражду со стороны ревнителей арианства. Кроме того, он переориентировал внешнюю политику: разорвав союзнические отношения с остготским королевством, он стремился к сближению с империей. Вдова его предшественника и двоюродного брата Трасамунда Амалафрида, сестра короля остготов Теодориха Великого, была взята под стражу, а все готы, находившиеся в Карфагене и других городах Африки, были перебиты. Их обвинили в заговоре против короля вандалов. В знак признания своей юридической зависимости от правительства в Константинополе Хильдерих приказал чеканить на монетах портрет императора Юстина. В противоположность деду Гензериху, Хильдерих по своему характеру лишен был качеств воина и полководца – настолько, что, по словам Прокопия, он «даже не хотел, чтобы до его слуха доходили разговоры о войне»^[5].

Войсками вандалов командовал его племянник Оамер. В сражении с маврусиями из Бизакии, предводителем которых был Антала, вандалы потерпели поражение. Неудача не способствовала популярности короля, и в 530 году он был свергнут в результате заговора, устроенного правнуком Гензериха Гелимером. По возрасту он был наследником короля, но не хотел дожидаться своей очереди, тем более что был не намного моложе его, так что вполне мог и не пережить Хильдериха. Вместе с Хильдерихом были схвачены и брошены в темницу военачальник Оамер и его брат Евагей.

Узнав о низложении и заточении своего союзника и, юридически, вассала, Юстиниан направил Гелимеру послание, в котором предлагал ему компромиссный выход из сложившейся ситуации: «Ты поступаешь безбожно и противно завещанию Гизериха, держа в заключении старика, твоего родственника и царя вандалов… силою захватив власть, хотя немного спустя ты смог бы получить ее по закону. Не продолжай же дальше действовать преступно и не заменяй имени царя прозвищем тирана… Но позволь ему, каждую минуту ожидающему смерти, сохранить видимость верховной власти, а сам действуй во всем, как подобает правителю… Если ты поступишь так, то и от Всемогущего получишь милость, и от нас дружбу»^[6]. Но Гелимер не внял совету императора. Роль регента при престарелом короле его не удовлетворяла. Он приказал ослепить Оамера, а Хильдериха и Евагея содержать в еще более строгом заключении, обвинив их в намерении бежать в Константинополь. Тогда Юстиниан направил Гелимеру еще одно письмо, в котором содержалась уже прямая угроза вмешательства: «Если тебе хочется приобрести верховную власть так, как ты ее сейчас приобрел, получи с нею и то, что дает за это демон. Ты же пошли к нам Ильдериха, слепого Оамера и его брата, чтобы они получили утешение, какое могут иметь люди, лишенные власти или зрения. Мы не потерпим, если ты этого не сделаешь. Нами руководит надежда, возлагаемая ими на нашу дружбу. На преемника его власти мы пойдем не для того, чтобы воевать, но чтобы по возможности его наказать»^[7]. В ответном послании Гелимер отверг ультиматум, заявив, что Хильдериха сверг не он, но народ вандалов, а он занял престол по праву старшинства. Гелимер отвергал право римского императора вмешиваться в дела королевства, подчеркивая свое равенство с ним уже самим обращением: «Царь Гелимер царю Юстиниану… Если ты хочешь нарушить договор и идти против нас, мы встретим вас всеми силами»^[8].

На этом переписка закончилась, и император решил воевать. Повод для военных действий против узурпатора, захватившего власть в королевстве, которое было образовано на территории Римской империи и на основании foedus (союзного договора) признавало свою принадлежность империи, был вполне весомым. Но прежде чем начать войну на западе, надо было завершить ее на востоке. И только после подписания мирного договора с Ираном начались прямые приготовления к военно-морскому походу на Карфаген. Однако эти приготовления были приостановлены по совету исключительно влиятельного сановника – препозита двора Иоанна Каппадокийского, который напомнил Юстиниану о дальности пути до Карфагена, так что, «если что-то случится с войском, гонцу с известием потребуется целый год, чтобы добраться сюда. Допустим, что ты победишь врагов, но закрепить за собой обладание Ливией ты не сможешь, пока Сицилия и Италия находятся под властью других. И если, о василевс, после расторжения тобой мира произойдет с тобой неудача, то всю опасность и бедствия ты навлечешь на нашу землю»^[9]. Император внял совету сановника и отложил поход. Но вскоре затем с императором беседовал один из епископов, приехавших с востока, который напомнил ему о его религиозном долге: «он сказал, что Бог в сновидении приказал ему явиться к василевсу и упрекнуть его, что, решившись освободить христиан Ливии от тиранов, он безо всякого основания испугался. “Я, – сказал Он, – буду ему помощником в этой войне и сделаю его владыкой Ливии”». Обретя поддержку свыше, Юстиниан более не колебался, и военные приготовления возобновились.

А вскоре произошло событие, создавшее особенно благоприятную обстановку для военных действий против Гелимера. От него отложился назначенный им правитель Сардинии Года, по происхождению не вандал, но гот. Он направил Юстиниану письмо, в котором свое отпадение от короля объяснял его преступной жестокостью и выразил готовность служить императору. В этом письме он просил Юстиниана о подкреплении. Император направил в Сардинию посла Евлогия, а тот, когда прибыл на остров, узнал, что Года не собирается довольствоваться положением наместника императора, но усвоил себе королевский титул. Прочитав послание Юстиниана, «он сказал, что желательно, чтобы в знак союза к нему прибыли солдаты, а в военачальнике он совершенно не нуждается»^[10]. Подобное высокомерие не могло понравиться ни послу Юстиниана, ни самому императору, и все же отпадение Сардинии от вандалов в любом случае ставило их королевство в трудное положение, делая момент удобным для войны против него. Еще одним благоприятным для императора событием стал мятеж правителя Триполитанской провинции Пуденция, отложившегося от короля вандалов и в послании, направленном в Константинополь, объявившего о признании им власти императора. Ему на помощь срочно выслан был отряд под командованием Таттимута. Современный историк в связи с этим резонно замечает: «Трудно отделаться от ощущения, что эти события были подготовлены тайной византийской дипломатией»^[11], хотя никаких документальных подтверждений этому нет.

В Константинополе велась продуманная и интенсивная подготовка к ведению большой войны с вандалами, тем более что еще памятен был неудачный опыт, предпринятый при императоре Льве. Командовать походом был назначен вызванный с восточной границы в столицу Велисарий, который уже тогда имел репутацию самого талантливого полководца империи. Экспедиционный корпус насчитывал всего 10 тысяч пехоты и 5 тысяч конницы и состоял из регулярных войск и федератов, во главе которых были поставлены евнух Соломон и Дорофей, ранее командовавший войсками, расквартированными в Армении, а также Киприан и Валериан. Кавалерией командовали Руфин и Эган, пехотой – уроженец Диррахия Иоанн. Это было разноплеменное воинство, в состав которого входили отряды герулов – ими командовал Фара, а также кутургуров, или болгар, – их Прокопий, находившийся в свите Велисария и наблюдавший войну собственными глазами, называет гуннами или даже, со свойственной византийским писателям любовью к архаическим этнонимам, массагетами. Командовал ими хан Синнио. Большую часть экспедиционного корпуса составляли уроженцы Фракии, а самой боеспособной единицей в войсках был отряд телохранителей Велисария.

Для размещения экспедиционного корпуса понадобилось 500 кораблей. Экипаж этих судов превосходил численность армии, насчитывая до 30 тысяч матросов, в основном египтян и греков с Ионических островов. Флот вышел из столичной гавани 21 июля 533 года. Первая остановка была сделана в Гераклее, где на суда погрузили боевых коней, которые паслись в табунах в этой части Фракии. Следующая четырехдневная остановка сделана была в Абидосе. Там случился инцидент, исход которого должен был, по мысли Велисария, укрепить дисциплину в войсках. Как рассказывает Прокопий, «два массагета в состоянии крайнего опьянения убили одного из своих товарищей, посмеявшегося над ними… Велисарий тотчас обоих этих воинов посадил на кол»^[12]. Казнь убийц вызвала ропот вначале среди булгар, а потом и среди римских солдат, и тогда полководец произнес перед войском речь, сказав, что «люди только сражаются, а судьбу сражений решает Бог… Хорошее состояние тела, умение пользоваться оружием… на войне надо считать значительно менее важным, чем справедливость и выполнение своего долга перед Богом… Нельзя безнаказанно давать волю рукам, похищать чужое имущество: я не буду смотреть на это снисходительно и не буду считать своим товарищем по боевой жизни того из вас, кто, будь он страшен врагу, не может действовать против своего соперника чистыми руками. Одна храбрость без справедливости победить не может»^[13].

Знатный вандал на мозаике конца V века. Трагические события произошли в корпусе при его остановке в Мефоне, на Пелопоннесе. Солдаты вынуждены были питаться хлебом, который зацвел, и не менее 500 воинов умерло от отравления. А случилось это потому, что препозит двора Иоанн Каппадокийский в целях экономии средств, чтобы меньше тратить денег на дрова и на оплату труда пекарей, велел «хлеб, еще сырой, нести в общественные бани… и положить на то место, где внизу горит огонь. И когда он становился похожим на печеный, он распорядился класть его в мешки и отправлять на корабли»^[14]. Велисарий запретил употреблять его в пищу и приказал закупить хлеб на месте. О случившемся он доложил императору; Юстиниан одобрил меры, принятые военачальником, но Иоанн не был наказан.

Пользуясь добрыми отношениями империи с остготским королевством, сложившимися в ту пору, Велисарий приказал сделать остановку на Сицилии, в Катанской гавани. Своего секретаря Прокопия, впоследствии знаменитого историка, полководец направил в Сиракузы для сбора информации о противнике. И там Прокопий удачным образом встретил друга юности, раб которого только что вернулся из Карфагена. По сведениям, почерпнутым у него, вандалы еще не знали о приближении имперского флота и потому отправили войско на кораблях к берегам Сардинии для подавления мятежа Годы. Узнав о неготовности вандалов к сопротивлению, Велисарий решил немедленно прервать отдых, погрузить армию на суда и плыть к Африканскому берегу, чтобы застать противника врасплох.

После кратковременной остановки на Мальте 31 августа 533 года войска высадились в Капут Ваде, между современными городами Суксом и Сфаксом, где местное население, готовое отложиться от вандалов, уже ожидало их. На военном совете решено было пехоту и кавалерию двинуть на Карфаген, с тем чтобы параллельно в том же направлении вдоль берега шли суда. Когда на следующий день после высадки несколько солдат стали рвать плоды в садах местных жителей, Велисарий подверг мародеров показательной порке и, созвав войско на собрание, произнес речь, в которой напомнил о том, что римляне пришли в Африку как освободители, а не для грабежа: «Я высадил вас на эту землю, полагаясь только на то, что ливийцы, бывшие прежде римлянами, не чувствуют преданности к вандалам и с тяжелым чувством выносят их гнет… Теперь, однако, недостаток выдержки у вас все изменил, ибо вы примирили ливийцев с вандалами и на самих себя уже навлекли неприязнь, которую они питали к вандалам… (В педагогических целях полководец преувеличивал последствия совершенной шалости, но важно было в самом начале войны предостеречь солдат от действий, которые могли настроить против них местное население.) Вы за несколько серебряных монет променяли и собственную безопасность, и обилие благ, хотя могли, купив все необходимое у хозяев… в полной мере пользоваться их дружбой… Перестаньте же бросаться на чужое… и Бог будет милостив к вам, и народ Ливии будет к вам расположен, и племя вандалов окажется доступным вашим нападениям»^[15]. Впредь солдаты покупали продукты у ливийцев, и те охотно оказывали им всяческие услуги. Путь от Капут Ваде до Карфагена насчитывал около 200 километров. Войска не встречали сопротивления на марше, но из-за изнурительной жары и тяжелого обоза двигались относительно медленно – примерно по 14 километров в день.

Тем временем король Гелимер, находившийся в городе Гермионе, узнав о приближении врага, направил письмо своему брату Аммату, приказав немедленно убить содержавшегося в темнице короля Хильдериха, свержение которого и послужило поводом к войне, а также его близких родственников. Аммат выполнил приказ: Хильдерих, Евагей и их близкие были умерщвлены; ослепленный Оамер к тому времени уже скончался. Гелимер не имел времени отозвать направленный им в Сардинию корпус во главе с другим своим братом Цазоном назад, но он велел Аммату собрать всех способных к бою вандалов, находившихся в Карфагене, и вести их навстречу противнику. Из Гермиона он сам повел отряд, бывший у него под рукой. С третьей стороны на римлян должен был по его приказу напасть его племянник Гибамунд с 2 тысячами вандалов. Несмотря на отсутствие половины вандальской армии, она по числу воинов превосходила войско Велисария.

Генеральное сражение состоялось на подступах к Карфагену в Дециме. При плане операции, выбранном Гелимером, успех зависел от точного расчета по времени, от синхронности нападения. Но вандалы действовали разрозненно. Аммат, оставив основные силы в столице, двинулся на противника преждевременно с небольшим отрядом, который встретился с авангардом римлян под командованием Иоанна. В результате, как пишет Прокопий, Аммат «убил двенадцать храбрейших воинов, сражавшихся в первых рядах, но пал и сам»^[16]. После гибели Аммата воины из его отряда бросились бежать. Вандалы, двигавшиеся в Децим из Карфагена, встретившись с бегущими соплеменниками, составили преувеличенное представление о численности римлян и присоединились к беглецам. Преследуя противника и истребляя его, войска Иоанна достигли ворот Карфагена. Отряд под командованием Гибамунда прибыл на безлюдную и пустынную равнину Галон, отстоявшую от Децима примерно на 6 километров, там он встретился с римскими федератами утургурами и был поголовно истреблен ими. Но и после понесенных потерь войско вандалов все еще сохраняло численное преимущество над противником.

13 сентября, перед решающей битвой, в лагере, устроенном вблизи Децима, Велисарий выступил перед войском с речью, внушая воинам веру в победу: «Помощь Божия, – сказал он, – всегда бывает с теми, кто выступает за правое дело… Я молю, чтобы каждый из вас, помня о своей личной доблести и об оставленных дома близких, шел бы на врага с чувством презрения к нему»^[17]. Полководец, оставив в лагере, под охраной пехоты, жену Антонину, сопровождавшую его в походе, сам повел кавалерию на врага. Когда высланные им вперед федераты оказались в Дециме, они по облаку пыли поняли, что им навстречу мчится конница Гелимера. После короткой стычки федераты, устрашившись превосходящего силой противника, бросились бежать назад, к основным силам во главе с Велисарием. Прокопий, наблюдавший происходившее своими глазами, считает, что если бы Гелимер продолжил преследование, то «Велисарий не выдержал бы его натиска, и все наше дело совершенно погибло»^[18]. Но король вандалов обнаружил вдруг душевную слабость, оказавшись, по характеристике Ш. Диля, «натурой нерешительной и слабой, нервной и сентиментальной»^[19]: увидев на равнине труп брата Аммата, он «предался плачу и стенанию; занявшись его погребением, он упустил столь благоприятный для него момент»^[20]. Велисарий же, встретив бежавших к нему федератов, остановил их, выстроил в надлежащий порядок и вместе с основными силами своей кавалерии двинулся навстречу врагу. Вандалы, ряды которых были расстроены, не выдержали нападения, потеряли много убитых и раненых и бросились бежать не в Карфаген, а по дороге, ведущей в Нумидию.

На следующий день поздно вечером римская армия расположилась лагерем у ворот африканской столицы, которые были открыты. Жители города с зажженными светильниками торжествовали освобождение, а оставшиеся в нем вандалы укрылись в церквах, умоляя о помиловании. Наутро, 15 сентября, Велисарий, еще раз предупредив войска о недопустимости грабежей, вступил во главе победоносной армии в Карфаген. В тот же день римский флот вошел в его гавань. Вандалам, укрывшимся в храмах, полководец пообещал безопасность. Арианские священники бежали из города, оставив свои церкви, в том числе и захваченный ими храм священномученика Киприана, расположенный на берегу моря, за городской стеной, и в нем при стечении множества молящихся совершено было первое после векового перерыва православное богослужение.

Между тем Гелимер, остатки армии которого находились в нумидийском городе Булле Регии, еще надеялся на реванш, дожидаясь возвращения войск во главе с другим своим братом Цазоном, который подавил восстание Годы на Сардинии. Сельских жителей Нумидии, среди которых преобладали нероманизованные пунийцы и берберы, Гелимер привлекал к убийствам римлян, которых им удавалось застичь поодиночке или малыми группами, выплачивая им золото за каждую голову. Велисарий же занялся восстановлением и укреплением стен Карфагена, основательно обветшавших и частично разрушенных за время господства вандалов, не жалея на это средств. В начале декабря Цазон со своим войском вернулся из Сардинии.

Соединившись, войска вандалов двинулись на Карфаген. Заняв ведущие в город дороги, они разрушили водопровод, снабжавший его водой. Агентура Гелимера действовала и в самом Карфагене, подстрекая жителей столицы, а также римских воинов варварского происхождения и арианского исповедания, которых было немало, а также булгар к измене. Когда Велисарий выявил одного из предателей, карфагенянина Лавра, донос на которого поступил от его личного секретаря, он приказал посадить изменника на кол. Пример Лавра отрезвил потенциальных перебежчиков. Самой большой опасностью была возможная измена булгар, которые, как федераты, держались обособленно, своим строем, и почти не скрывали, что в решающий момент они сами выберут, на какую сторону им встать. Велисарий откровенно объяснился с их предводителями и постарался рассеять опасения, что после окончательной победы над вандалами у них отнимут добычу, а самих их оставят навсегда в Африке. Полководец заверил булгар в неприкосновенности их трофеев и в том, что когда кончится война, они беспрепятственно возвратятся в свои степи.

15 декабря Велисарий вывел войска за стены Карфагена и у города Трикамара дал противнику, как и прежде значительно превосходящему численностью, генеральное сражение. В битве между авангардом римлян, которым командовал Иоанн, и отрядом во главе с Цазоном, пало много вандалов, среди убитых был и сам Цазон. Его гибель повергла вандалов в панику, и они бежали. Лишь с этого момента булгары, державшиеся в стороне и выжидавшие момента, когда исход сражения прояснится, ввязались в битву и начали преследовать вандалов. Сражение продолжалось. Решающее значение для его исхода имел удар конницы Велисария. Гелимер, потрясенный вестью о гибели своего последнего брата, потерял самообладание и бросился бежать, сопровождаемый телохранителями. Вандалы проиграли сражение. Преследуя незадачливого короля, римские воины захватили его казну.

Скрываясь от погони, Гелимер нашел убежище в Нумидии, на горе Папуа, в окружении маврусиев, которые готовы были защитить его. По приказу Велисария для захвата короля направлен был отряд во главе с Фарой, который был родом из герулов. Фара начал осаду, надеясь на то, что маврусии отвернутся от Гелимера и выдадут его, но он обманулся в этой своей надежде – маврусии сохранили верность доверившемуся им королю, а попытка взять укрепления на горе штурмом не увенчалась успехом и стоила больших потерь. Пришлось брать короля измором, и осада затянулась надолго.

Тем временем Велисарий отправил на Сардинию отряд во главе с военачальником Кириллом, который взял с собой отрубленную голову Цазона. Вначале Кирилл без труда овладел Корсикой, а затем высадился на Сардинии, и, когда он предъявил жителям этого острова голову королевского брата, Сардиния подчинилась власти римского императора. Аполлинарий, отправленный на Балеарские острова, которые также принадлежали вандалам, подчинил их императорской власти и стал управлять ими. Затем Велисарий шаг за шагом взял под контроль почти всю территорию королевства вандалов на Африканском континенте. В Мавританскую Цезарею был направлен Иоанн с небольшим отрядом, другой Иоанн был послан к проливу у Геракловых столпов, который ныне называется Гибралтарским, и захватил расположенную на его африканском берегу крепость Септон – современную Сеуту. Владения империи на Африканском континенте снова простирались до Атлантического океана, но, в отличие от прежних времен, до нашествия вандалов, это была узкая прибрежная полоса, к югу от которой начинались поселения и кочевья независимых берберских бедуинов.

Велисарий попытался также вернуть в состав империи расположенную на Сицилии Лилибелу, которая в свое время была передана вандалам остготским королем Теодорихом Великим в качестве приданого своей сестры Амалафриды, вышедшей замуж за Трасамунда. Но требование Велисария было отвергнуто: в адресованном ему письме, составленном по указанию матери остготского короля Аталариха Амаласунты, говорилось: «Сицилию мы считаем принадлежащей себе полностью, ибо укрепление в Лилибее является одним лишь ее мысом. Если Теодорих позволил своей сестре, бывшей замужем за царем вандалов, пользоваться каким-то торговым местом Сицилии, это не имеет существенного значения»^[21]. И все же остготское правительство готово было «этот вопрос предоставить на усмотрение василевсу Юстиниану на основании закона и справедливости»^[22]. Получив такой ответ, из которого вытекало признание верховных прав императора, Велисарий отправил всю переписку по поводу Лилибелы в Константинополь Юстиниану.

Между тем осада горы Папуа, на которой укрывался король Гелимер, пользуясь защитой маврусиев, затянулась. Осажденные страдали от голода. Зная об этом, Фара, командир отряда, занявшего все подступы к горе, весной 534 года отправил незадачливому королю письмо, в котором предлагал ему сдаться: «Я сам варвар, – писал он, – и не привык я ни писать, ни говорить, да и вообще я в этом не искусен… На что теперь рассчитывая, дорогой Гелимер, ты не только себя, но весь свой род вверг в пучину бедствий? Ясно, чтобы не стать рабом!.. Разве тебе не ясно, что ныне ты являешься рабом у этих несчастных маврусиев, поскольку всю надежду на спасение… полагаешь в них? Разве не было бы… лучше… быть рабом среди римлян, чем стать царем на Папуа и у маврусиев? Неужели тебе кажется верхом обиды оказаться таким же рабом, как и Велисарий?.. А ведь говорят, что у василевса Юстиниана есть намерение вписать тебя в число сенаторов, наградить высшим саном, который называется чин патрикия, и одарить тебя большими и прекрасными землями и великими богатствами». В ответ Гелимер благодарил за совет, но отказывался принять его: «Быть рабом несправедливого врага я считаю для себя невыносимым». А свое письмо он закончил своеобразной просьбой: «Прощай, милый Фара… пришли мне кифару, один каравай хлеба и губку». Эта просьба повергла Фару в недоумение, но доставивший ему письмо объяснил: «Гелимер просит у него один каравай хлеба… так как с того времени, как он укрылся на горе Папуа, он не видел печеного хлеба. Губка нужна ему потому, что один глаз у него, воспалившийся от грязи, сильно распух. Поскольку он был хорошим певцом и играл на кифаре, он сочинил песнь о своем несчастье, которое он хочет оплакать в жалобных звуках кифары»^[23]. Фара выполнил просьбу злосчастного Гелимера, однако осаду не прекратил и не ослабил.

Но воля короля была сломлена, когда он увидел, как два мальчика – его племянник и сын женщины из племени маврусиев – жестоко подрались из-за лепешки, которую эта женщина испекла в золе. Один мальчик выхватил ее из печи и положил себе в рот, а другой заставил его выплюнуть уже разжеванную лепешку, чтобы съесть ее самому. Ужаснувшись этому зрелищу, Гелимер написал Фаре, что он готов отдать себя в руки Велисария, если тот гарантирует ему исполнение обещаний, которые были ему даны в письме Фары. Благоприятный ответ был получен, и вскоре, в марте 534 года, Гелимер у подножия горы отдал себя в распоряжение Фары и специально за ним приехавшего из Карфагена военачальника федератов Киприана, а тот доставил его в резиденцию Велисария. Во время встречи со своим победителем Гелимер заливался смехом, который вызвал подозрение, что от перенесенных несчастий он повредился в уме. Но другие истолковали этот его странный смех как выражение мысли о том, что «вся человеческая жизнь не стоит ничего, кроме смеха»^[24].

Война с вандалами закончилась, хотя прошли еще многие годы, прежде чем удалось привести в повиновение населявшие имперские владения в Африке племена берберов. На победителя вандалов Велисария в Константинополь поступили доносы его недругов, в которых он обвинялся в стремлении к захвату власти. Юстиниан не поверил клевете и все же направил в Карфаген Соломона, с тем чтобы Велисарий сам решил, передать ли ему власть над Африкой и войсками, а самому отправиться в столицу с Гелимером и пленными вандалами или остаться в Африке, отослав Соломона и его свиту назад. Велисарий решил ехать в Константинополь, считая необходимым оправдаться перед императором и опровергнуть обвинения, возведенные против него.

Осенью 534 года, вернувшись в столицу, полководец был удостоен почестей, которые в течение уже нескольких столетий не оказывались частным лицам. Ему был устроен триумф. Последний такой триумф лицу, не принадлежавшему к императорскому дому, был дан в честь Луция Корнелия Бальбы Младшего в Риме в 19 году до Р.Х. Правда, в отличие от античной эпохи и от триумфов, которые давались в честь уже христианских императоров, Велисарий не стоял на колеснице, но шел пешком – от своего дома до ипподрома и затем по ипподрому от места, где начинаются скачки, до императорской ложи. Среди добычи, которую везли на колесницах, были золотые троны и кубки, украшения из драгоценных камней, «десятки тысяч талантов серебра и огромное количество царских сокровищ»^[25], награбленных королем вандалов Гензерихом при захвате Рима. В числе этих сокровищ были и святыни из Иерусалимского Храма и среди них менора – семисвечник, который Тит доставил в Рим после подавления восстания иудеев. По совету одного из евреев, бывшего свидетелем триумфа, Юстиниан повелел отправить эти святыни в Иерусалим, в христианские церкви этого города. В триумфальном шествии участвовали Гелимер со своими родственниками и другие вандалы, отобранные из числа пленников из-за своего высокого роста и внешней привлекательности. «Когда Гелимер оказался на ипподроме и увидел василевса, восседавшего высоко на престоле… он… не заплакал, не издал стона, но непрестанно повторял слова: “Суета сует и всякая суета”»^[26]. Перед престолом императора с Гелимера сняли его пурпурное одеяние, и ему велено было пасть ниц, делая поклон автократору. Такой же поклон сделал и Велисарий.

После триумфа дети свергнутого Гелимером Хильдериха, которые были также потомками императора Валентиниана III, были одарены богатыми имениями. Гелимеру было предложено возведение в сан патриция при условии отречения от арианства и принятия Православия. Он, однако, отказался менять вероисповедание. Патрицием он не стал, но ему была подарена латифундия в Галатийской провинции, где он поселился с оставшимися родственниками. Пленные вандалы, распределенные по пяти когортам, были отправлены на восточную границу империи. На этом закончилась история народа вандалов, потомки которых растворились в генофонде европейских, африканских и азиатских этносов – история грозная, блистательная и молниеносная по своей кратковременности.

Некоторое время спустя Велисарию, удостоенному звания консула на 535 год – и это был после долгого перерыва уникальный случай предоставления консулата частному лицу, не принадлежавшему к императорскому дому, – был дан повторный триумф. Он восседал в кресле, которое несли пленники, и разбрасывал народу подарки в виде золотых поясов и множества разнообразных серебряных изделий, отнятых у побежденных вандалов. Император Юстиниан включил в свой титул имена побежденного народа и отвоеванной страны – Вандальский и Африканский. Возвращенная в состав империи Африка вместе с Балеарскими островами, Сардинией и Корсикой составила префектуру, разделенную на семь провинций во главе с гражданскими администраторами – президами (praesides) или консулярами (consulares): Проконсульскую Африку (столица которой находилась там же, где и преторий префекта, – в Карфагене), Триполитанию, Бизацену, Нумидию, Ситифиенскую Мавританию, а также Сардинию с Корсикой и Балеарские острова – и на семь военных округов, или дукатов, во главе с дуксами (duces). Цезарея и Тингитина, расположенные на территории современного Алжира и Марокко, остались под властью местных берберских шейхов, признававших, правда, вассальную зависимость от императора. На крайнем западе Африканского континента в прямом подчинении имперского правительства находилась стратегически важная прибрежная крепость Септем (Сеута). Но правильный порядок управления в Африке удалось установить лишь после подавления упорного сопротивления берберских племен и военных мятежей. Так завершен был первый масштабный шаг к восстановлению целостности Римской империи, на очереди стояло возвращение в имперское лоно его исторического ядра – Италии и самого Рима.

Война с остготами

Прижизненное изображение Теодориха Великого на тремиссе. Император Юстиниан, обладая поразительной начитанностью, обширными сведениями о минувших веках и способностью мыслить в масштабах мировой истории, острее своих предшественников сознавал ограниченность титула римского императора без владения самим Римом. Хотя юридически остготский король, владевший Италией, признавал свою зависимость от императора, чеканил монеты с его изображением, но в политическом и военном отношении он был сувереном. Юстиниан стремился изменить такой порядок вещей, но, как и в случае с вандалами, не торопил развитие событий, терпеливо дожидаясь повода для прямого вмешательства со стороны самих остготов. Первые трения в отношениях с их королевством обозначились уже в отказе вернуть империи сицилийскую Лилибелу, но этого было мало для ультиматумов и войны.

Когда Теодорих Великий состарился и «осознал, что через короткое время уйдет с этого света», он, по словам Иордана, «созвал готов – комитов и старейшин своего племени – и поставил королем Аталариха, сына дочери своей Амаласвенты, мальчика, едва достигшего десяти лет, но уже потерявшего отца своего, Евтариха»^[27]. Тогда же Теодорих изложил свое политическое завещание, повелев готам, «чтобы они чтили короля, возлюбили сенат и римский народ, а императора Восточного, (храня) всегда мир с ним и его благосклонность, почитали (вторым) после Бога». Иордан, следуя за хорошо знавшим обстоятельства дела Кассиодором, тут, очевидно, не погрешает против истины, несмотря на то, что последние годы правления Теодориха были омрачены конфликтами с римской аристократией и епископом Рима, которые подозревались в тайных сношениях с императором, угрожавших власти арианского готского меньшинства в Италии. Жертвой этого конфликта пал знаменитый Боэций и близкие ему люди; папа Иоанн I, занявший Римский престол после смерти Гормизды в 523 году, умер в заточении три года спустя. Но Теодорих не даром вошел в историю с прозвищем «Великий» – он был способен, определяя политическую стратегию на будущее, отвлечься от сиюминутных осложнений, которые могли бы другого правителя, более реактивного и впечатлительного, более зависимого от сложившейся на данный момент ситуации, подтолкнуть к коренному пересмотру внешней политики.

Смертельные опасности обрушились на готов, когда они отказались следовать курсом, завещанным Теодорихом (он скончался 30 августа 526 года). На престол взошел его внук Аталарих, именем которого правила его мать Амаласунта. Теодорих, сам оставаясь готом и арианином, высоко ценил греко-римскую культуру и своей дочери дал полноценное классическое образование. Она прекрасно знала латинский и греческий языки, много читала и, несмотря на свое варварское происхождение, сознавала себя скорее римской аристократкой, чем готской принцессой. Сыну Аталариху мать стремилась привить любовь к высокой культуре покоренного народа, а такой подход к воспитанию юного короля вызывал опасения и ропот в среде готских сановников, «по мнению которых, – по словам Ф. Грегоровиуса, – отчасти справедливому, римская культура исключала всякую мужественность и была враждебна господству их племени… Они хотели иметь королем не человека, знающего грамматику, а одного из тех героев, какими были предки Аталариха из рода Амалов»^[28].

Несчастный юноша, пользуясь затянувшимся соперничеством между матерью и готской аристократией из-за влияния на него и направленность его воспитания, закрепил за собой пространство свободы и произвола, которым он воспользовался в поисках удовольствий всякого рода: вино и распутство подкосили его здоровье, и он умер, не дожив до 18 лет, в 534 году. Поняв губительные последствия беспорядочной жизни сына, Амаласунта смирилась с мыслью о его неизбежной ранней кончине и вела тайные переговоры с императором Юстинианом, готовая после ухода сына передать ему Италию, однако, когда Аталарих умер, она нашла иное решение вопроса о наследстве ее отца Теодориха.

Амаласунта вышла замуж за своего двоюродного брата Теодата, сына сестры Теодориха Великого Амалафриды, который ранее был ее непримиримым противником. При этом он отнюдь не отличался воинственным и героическим настроем. Подобно своей жене-королеве, он также имел классическое образование, хорошо знал греческую философию, читал Платона. Обладая обширными земельными владениями в Этрурии, он обнаруживал незаурядную алчность, нещадно эксплуатировал колонов и арендаторов, зависевших от него. Пользуясь своим высоким положением, он захватывал чужие имения. Характеризуя Теодата, Ш. Диль писал: «У него не было ни капли энергии, свойственной его расе; он ничего не смыслил в военном деле и питал презрение и отвращение к оружию… он любил принимать вид равнодушного и пресыщенного человека, заявляя, что сама власть утомляет и быстро надоедает ему… Его слабая и трусливая натура страшилась битв; он охотнее занимался дипломатическими переговорами, где открывался широкий простор его вероломству, и из корыстолюбия торговал своим достоинством»^[29]. Амаласунта, выйдя за него замуж и дав ему в приданое королевскую корону, использовала свое влияние, чтобы побудить его к элементарной справедливости, понуждая его возвращать несправедливо присвоенные чужие богатства, отчего его былая ненависть к кузине, ставшей теперь его женой, вспыхнула с новой силой.

Не знавший моральных запретов Теодат отважился на убийство Амаласунты, подарившей ему корону. Вначале она была сослана в имение, расположенное на островке Больсенского озера, а затем, в 535 году, трое подосланных убийц задушили дочь Теодориха Великого. Готы, не без оснований подозревавшие ее в стремлении передать королевство императору, одобрили устранение той, кого они обвиняли в предательстве. Убийство королевы остготов, столь дружественно расположенной по отношению к Римской империи, послужило Юстиниану замечательным предлогом для войны, целью которой было не только отмщение за учиненное злодеяние и восстановление справедливости в моральном плане, но и восстановление справедливости всемирно-исторического масштаба – возвращение в лоно империи ее исконного ядра и ее древней столицы Рима.

Пока посланник императора Петр продолжал ранее начатые переговоры с Теодатом о возвращении империи сицилийской Лилибелы, Юстиниан приказал Мунду вторгнуться в пределы Далмации, принадлежавшей остготам, а Велисарию, оставив часть войска в Африке, перебросить основные силы флотом из Карфагена на Сицилию. В конце 535 года Сицилия была оккупирована имперской армией без сопротивления со стороны расположенных там готских гарнизонов. Когда Теодат узнал о падении Сицилии, он утратил волю к отстаиванию своих прав и выполнил все требования посланника Петра, уступив императору Сицилию, взяв на себя обязательство выплачивать дань в 300 литр золота ежегодно и по требованию из Константинополя предоставлять империи вспомогательное войско численностью в 3 тысячи бойцов. Ввергнутый в панику, Теодат уже не надеялся, что Юстиниан удовлетворится даже этими уступками, и готов был, подобно убитой им жене Амаласунте, передать империи все королевство, выговорив себе в качестве компенсации ежегодную пенсию. Потеряв от страха самообладание и рассудок, он просил Петра не говорить Юстиниану о его столь далеко простиравшейся уступчивости, если император удовлетворится теми условиями договора, которые были выработаны на первоначальном этапе переговоров.

В Константинополь вместе с Петром для продолжения переговоров отправился пресвитер Рустик. В столицу империи они везли послание, написанное от имени римского сената знаменитым Кассиодором, в прошлом одним из ближайших советников Теодориха Великого и автором утраченной «Истории готов», примитивную переделку которой представляет собой сохранившийся труд Иордана. Кассиодор писал это послание по требованию Теодата и под его давлением. В нем сенаторы от лица Вечного Рима взывали к императору о пощаде: «Ты не можешь быть виновником моей жестокой гибели, так как ты всегда давал мне жизнь и радость… Если ты допустишь, чтоб меня постигло страдание, будешь ли ты тогда заслуживать имени благочестивого? Что другое можешь ты сделать для меня, когда моя… религия так процветает, а она есть и твоя религия? Мой сенат непрестанно обогащается и почестями, и имениями, и ты не должен раздорами разрушать то, что тебе самому надлежит охранять оружием». За этим пассажем следует уже прямая апология Теодата, ради которой король и приказал собственно сочинить это послание: «У меня было много королей, но не было ни одного, кто был бы ученее и благочестивее. Я люблю Амала, которого я вскормил своей грудью; он храбр, просвещен моим воспитанием, дорог римлянам своим умом, уважаем варварами за доблесть… Так говорит и молит Рим устами своих сенаторов. И если всего этого мало, то внемли святой молитве праведных апостолов Петра и Павла. Ты не можешь не признать их заслуг: они так часто оказывались заступниками Рима перед врагами»^[30].

Не полагаясь на верность себе римлян и римских сенаторов, Теодат потребовал от сената, чтобы тот in corpore перебрался к нему в Равенну. Более того, король грозил сенаторам казнью их самих, их жен и детей, если они не убедят императора отказаться от мысли о завоевании Италии. В Рим направлен был готский отряд, но римляне решили не впускать его в свой город – титулярная столица империи юридически обладала свободой от постоя. И Теодат вынужден был уступить, направив сенату новое послание, в котором он уже требовал приезда в свою резиденцию лишь нескольких сенаторов, а относительно воинского отряда писал, что тот будет расквартирован за городской стеной и будет снабжать себя продовольствием за свой счет, не обременяя римлян.

В Константинополь по поручению короля для ведения переговоров в качестве посредника отправился папа Агапит I, незадолго до этого, в июне 535 года, возведенный на Римскую кафедру. Переговоры эти, однако, не привели ни к каким результатам, и 22 апреля 536 года епископ ветхого Рима преставился в Новом Риме гостем Юстиниана. Император, узнав от своего посланника Петра и пресвитера Рустика, что Теодат, при невозможности выговорить более приемлемые для себя условия мира, готов отказаться от королевского престола за денежную компенсацию, снова направил в Равенну Петра и с ним еще одного сановника Афанасия сообщить королю о своем решении принять именно эти условия.

Между тем в Далмации уже велись боевые действия между имперскими войсками во главе с Мундом и остготами. И когда до Теодата дошло известие об успехе готского оружия в одной из стычек, его паническое и капитулянтское настроение мгновенно переменилось: он решил сопротивляться. Когда послы из Константинополя передали ему волю Юстиниана предоставить Теодату колоссальную пенсию в компенсацию потери королевского престола, тот пришел в ярость и приказал заточить послов в тюрьму. Тогда по приказу императора армия под командованием Велисария погрузилась на корабли и двинулась из Сицилии в сторону Регия.

На юге Италии Велисарий не встретил сопротивления. Делегации из разных городов прибывали к нему с поздравлениями, приветствиями, изъявлениями благодарности за избавление от власти варваров и преданности императору. Но стремительное продвижение армии на север задержалось у стен Неаполя. Среди его жителей оказалось немало евреев. Ограниченные в правах в пределах империи, иудейские общины пользовались большей веротерпимостью со стороны готских властей, которые к тому же прибегали к денежным услугам еврейских ростовщиков и банкиров. И вот на мощных крепостных стенах древней Партенопеи бок о бок с готами-арианами сражались иудеи, в то время как православные кафолики Неаполя молились об их поражении, стремясь к возвращению города в имперское лоно. Защитники города бились храбро, но на двадцатый день осады воины Велисария проникли в город через водопровод, и город пал; дома живших в нем евреев были разграблены, а сами они убиты. Овладев Неаполем, армия Велисария двинулась дальше на Рим по Аппиевой дороге.

Готские полчища многократно превосходили численностью корпус Велисария, но они были разделены: в Прованс, принадлежавший государству остготов, вторглись союзные империи франки, и готы вынуждены были воевать против них; армия Мунда, перехватив инициативу, овладела Далмацией, и готы, отступив, оборонялись от нее уже в окрестностях Аквилеи. На подступах к Риму дислоцированы были войска под командованием короля, который, однако, снова впал в панику и готов был к капитуляции, но готы не разделяли его капитулянтского настроения и, оставив своего короля, двинулись навстречу римлянам по той же Аппиевой дороге. Остановившись лагерем в Регете, они объявили Теодата низложенным и избрали своим новым королем одного из самых способных своих военачальников – сподвижника Теодориха Великого Витигеса, который, правда, не принадлежал к королевскому роду Амалов. Он был поднят на щит и провозглашен королем готов и римлян. Теодат бежал по Фламиниевой дороге в сторону Равенны, но один из готов, Оптарис, бросился следом за ним вдогонку, настиг его и, напав на низложенного короля, задушил его.

Витигес повел своих соплеменников обратно в Рим. Он созвал там сенат и высшее духовенство и потребовал от собравшихся присяги на верность себе. Оставив в городе воинский отряд в 4 тысячи воинов под командованием Левдериса и взяв заложников из числа сенаторов, король отправился с основными силами на север, в Равенну. Там в королевском дворце находилась дочь Амаласунты Матасунта, и Витигес для упрочения своих прав на королевский престол решил вступить в брак с ней – единственной оставшейся в живых наследницей королевского рода Амалов. Матасунта не смогла противиться его воле, и брак состоялся. Затем Витигес вступил в переговоры с правительством франков, уступив им Прованс и получив взамен обещание военной поддержки.

Между тем в штаб Велисария, армия которого приближалась к Риму, из древней столицы империи направилась депутация, возглавляемая Фиделием, с ключами от Вечного города и изъявлением покорности императору. Командир готского гарнизона Левдерис убедился в неспособности своих воинов защитить город и отправил четырехтысячный отряд на север в Равенну, сам, однако, остался в городе для ведения переговоров. 5 декабря 536 года имперская армия во главе с Велисарием вошла в Рим. Она была встречена папой Сильверием, духовенством, сенатом и ликовавшим народом. Ключи от Вечного города, а также арестованный Левдерис были отправлены Велисарием в Константинополь.

Победа над готами достигнута была при многократном численном превосходстве противника. В Италию Велисарий привел около 10 тысяч воинов, по древнеримскому счету (с учетом вспомогательных частей) – один легион, и его оказалось достаточным для победы над готскими полчищами, насчитывавшими, по меньшей мере, несколько десятков тысяч храбрых воинов. Причина успеха была не только в том, что римскую армию возглавлял талантливый полководец, но и в ее профессионализме. По наблюдению лучшего знатока военной истории Византии Эдварда Люттвака, реакцией империи на чреду столкновений со степняками, начиная с гуннов Аттилы, стала настоящая военная революция. Империя переняла оружие и тактику боя у своего противника, и основу ее вооруженных сил составили высокопрофессиональные конные лучники: «не найдя эффективного способа разбить гуннов с помощью наличных сил конницы и пехоты, византийцы в известный момент решили скопировать гуннских лучников-конников, снабдив их некоторым количеством доспехов, чтобы сделать их более разносторонними… В отсутствие степной культуры охоты и войны, в рамках которой обучение верховой езде и стрельбе из лука начинается с раннего детства, требовались настоящие программы подготовки, интенсивной и длительной, чтобы превратить новобранцев в искусных наездников, в искусных стрелков из лука, особенно же – в искусных конников-лучников. Годичная подготовка считалась недостаточной для того, чтобы стать воинами»^[31]. Не освоивших успешно техники меткой прицельной стрельбы с седла скачущего коня вооружали пращами или переводили в пехоту. Военно-техническая и соответствующая ей тактическая революция завершилась ко времени Юстиниана. И хотя имперские всадники все еще не могли сравняться в искусстве стрельбы и по выносливости своей и своих лошадей, уступавших в этом неутомимым и совершенно неприхотливым монгольским коням кочевников Центральной Азии, но «они обладали своими преимуществами: латами на теле, придававшими им большую сопротивляемость, копьем, закрепленным за спиной, которое они могли достать для атаки, а также весьма основательными навыками ближнего боя»^[32].

Сравнивая современных ему воинов с гомеровскими героями и возражая высоколобым ценителям архаики, Прокопий Кесарийский писал: «Некоторые… называют нынешних воинов стрелками, в то время как самых древних величают ратоборцами, щитоносцами и другими возвышенными именами… Им не приходит в голову мысль, что у гомеровских лучников… не было ни коня, ни копья… Кроме того, они нерадиво владели своим искусством: притянув тетиву к груди, они пускали стрелу слабую и совершенно безопасную для того, в кого она попадала… Нынешние лучники идут в сражение, одетые в панцирь, с поножами до колен. С правой стороны у них свешиваются стрелы, с левой – меч. Есть среди них и такие, у которых имеется копье, а (на ремне) за плечами – короткий без рукоятки щит, которым они могут закрывать лицо и шею. Они прекрасные наездники и могут без труда на полном скаку натягивать лук и пускать стрелы в обе стороны… Лук они поднимают до лба, а тетиву натягивают до правого уха, отчего стрела пускается с такой мощью, что всегда поражает того, в кого попадает, и ни щит, ни панцирь не может отвратить ее стремительного удара»^[33].

Войска Велисария, обладавшие оперативным и тактическим превосходством над противником, захватывали одну за другой крепости Этрурии и Умбрии, сдававшиеся без сопротивления. Некоторое время Витигес, вовлеченный в дипломатические переговоры с франками, но также, по словам Иордана, «наслаждаясь браком» с юной Матасунтой и находясь «под защитой царского дворца в Равенне»^[34], не реагировал на постепенное сокращение размера своего королевства, пока римляне не взяли Перузий (Перуджу). Тогда только он направил к стенам этого города, в котором расположился гарнизон под командованием комита Магна, отряд во главе с Гунилой, осадившем крепость, но подоспевшие на выручку осажденных войска Велисария, напав на готов, разгромили и уничтожили их. Лишь после этой утраты Витигес предпринял меры, соответствующие масштабам грозящей готам опасности, и, как пишет историк этого народа, он, «как разъяренный лев, собирает все готское войско»^[35] – по, возможно, преувеличенным данным источников, численностью до 150 тысяч бойцов, – и ведет его на Рим.

В марте 537 года готы взяли Вечный город в осаду. Его гарнизон под командованием самого Велисария насчитывал всего-навсего 5 тысяч воинов, но оборона города была организована с таким искусством, что, имея многократное численное превосходство, Витигес не сумел его взять. Как это обыкновенно бывает во время осады, особенно серьезные трудности у осажденных воинов и жителей возникли с продовольственным снабжением: городские запасы были скоро исчерпаны. Блокада не запирала всех выходов из города, но близлежащие окрестности были опустошены войной, а запасы, которые можно было доставлять из Этрурии, были скоро исчерпаны. Чтобы предотвратить голод, Велисарий выселил из Рима часть его жителей и вывел несколько подразделений за городские стены, передислоцировав их в близлежащие Террацину и Тибур. А еще находившаяся при нем супруга Антонина вместе с его секретарем Прокопием, знаменитым историком этой войны, организовали закупку зерна в Кампании и его подвоз в Рим. В своей «Тайной истории» Прокопий облил грязью жену полководца – возможно, что в ту пору, когда они вместе хлопотали о снабжении города хлебом, между ними произошел оставшийся неизвестным инцидент, возбудивший ненависть у амбициозного сотрудника Антонины.

Король направил к Велисарию посланцев для переговоров, и те от имени Витигеса обещали в случае заключения мирного договора уступить империи Сицилию и Кампанию и выплачивать ежегодную дань в имперскую казну. Велисарий, однако, требовал освободить всю Италию, предлагая для поселения готов Британию, которая ранее входила в состав империи. Эти условия были для готской стороны неприемлемы, однако противники договорились о трехмесячном перемирии.

После нескольких месяцев осады Рима император Юстиниан направил в Италию подкрепление – отряд численностью в 4800 воинов. Блокада была прорвана, и в Рим доставлено было продовольствие. В январе 538 года войска под командованием Иоанна, племянника Виталиана, который в свое время учинил мятеж против Анастасия, высадились на Адриатическом побережье Италии, взяли самую мощную крепость Пицена Римини и двинулись вглубь полуострова. Еще один корпус высадился в Лигурии и приступил к зачистке готских гарнизонов на севере страны. В марте 538 года Витигес, потерявший у стен Рима в стычках с имперскими отрядами, совершавшими многочисленные вылазки, более 30 тысяч убитыми и столько же ранеными, снял осаду и повел свои заметно поредевшие полчища на север Италии, чтобы удержать власть хотя бы там, где все еще большая часть городов была под контролем готских гарнизонов.

Ввиду подавляющего численного превосходства готов над имперскими войсками в Италии полное завоевание страны наличными средствами представлялось невыполнимой задачей. Император Юстиниан решил наконец направить в эту страну солидное подкрепление – семитысячный корпус под командованием высокопоставленного сановника евнуха Нарсеса. При этом ни Велисарий, ни Нарсес не были поставлены в подчинение один другому, вероятно, потому, что император опасался, как бы в противном случае освободитель Италии от варваров не соблазнился захватить верховную власть. В результате между полководцами возникли разногласия относительно дальнейшей стратегии войны. Велисарий считал, что сначала следует очистить от готов Лигурию и Транспаданию и только потом приступить к осаде столицы королевства Равенны, защищенной мощными крепостными стенами и самой природой – топкими болотами, труднопроходимыми для кавалерии, составлявшей основу боевой мощи имперской армии; Нарсес же предлагал сразу нанести смертельный удар по противнику взятием его столицы.

Действуя в соответствии со своим планом, Велисарий повел армию на север Италии, легко овладел Миланом, но неожиданно сторону готов взяли франки, ранее представлявшиеся скорее союзниками империи, хотя при этом они, разумеется, вели свою собственную игру и преследовали свои национальные интересы. Король Теодеберт направил под стены Милана отряд зависевших от него бургундов, и вместе с готами они взяли этот самый крупный город Транспадании, имперский гарнизон которого был малочисленным. Гарнизон договорился о сдаче города под условием свободного выхода из него, но православные жители Милана, которые ранее встретили имперских воинов как своих освободителей от гнета еретиков-ариан, подверглись со стороны готов каре как изменники: мужчины были убиты, женщин отдали бургундам в благодарность за помощь, город разграбили, а стены его срыли. Готами и бургундами взяты были и другие города на севере страны. Пережитая Миланом катастрофа побудила императора навести порядок в войсках, действовавших в Италии. Одной из причин неудач было отсутствие единоначалия, и в 539 году Юстиниан отозвал Нарсеса в Константинополь, вновь предоставив полноту военной власти в Италии Велисарию, и тот возобновил планомерное очищение от противника городов Этрурии, Транспадании и Пицена. Военные неудачи, голод и болезни побудили франкского короля Теодеберта выйти из игры и умыть руки – бургунды были возвращены домой, и готы вновь остались одни перед лицом своего врага – имперской армии.

В конце 539 года Велисарий приступил к осаде последнего их оплота – Равенны. В мае следующего года катастрофическая нехватка продовольствия побудила Витигеса к переговорам о мире, несмотря на то, что мир грозил ему капитуляцией. Но опасность возобновления войны с сасанидским Ираном, натиск славян на Дунайской границе побуждали к переговорам и правительство Римской империи. Франки, пытаясь предотвратить заключение мира, невыгодное для них, ибо затяжная война в Италии развязывала им руки для экспансии на континенте, предложили готам, правда, под условием уступки им северной Италии, «свой союз, причем их послы не без некоторого хвастовства говорили о 500 000 воинов, готовых перейти Альпы и своими страшными копьями разбить, как стекло, императорскую армию»^[36], но готы на этот раз не соблазнились посулами и упорно вели дело к заключению мирного договора.

Юстиниан принял готских послов в Константинополе, в свою очередь направив в Равенну имперских посланников – сенаторов Домника и Максимина – для ведения переговоров о заключении мира. Витигесу было предложено выдать в качестве контрибуции половину сокровищ королевского дворца и передать империи всю Италию южнее реки Падуса, оставив в пределах остготского королевства Транспаданию. Условия были катастрофическими для готов, но у них, похоже, не было иного выхода, тем более что среди готской аристократии нарастало сожаление о выборе короля, сделанном после низложения Теодата, а династические права Витигеса, основанные исключительно на его браке, были, по меньшей мере, сомнительными. Но тут выяснилось, что условия, предложенные правительством Нового Рима, оказались неприемлемы для Велисария, продолжавшего вести осаду Равенны. Он настаивал на продолжении войны до полной капитуляции противника. То обстоятельство, что генерал Юстиниана дерзнул на неповиновение императору, не осталось не замеченным готской верхушкой, и у нее сложилась оригинальная идея предложить этому выдающемуся полководцу готскую корону. Переговоры с ним на этот предмет закончились успешно. Витигес готов был отречься, и Велисарий дал согласие принять титул короля Запада. Дальнейший ход событий как будто устраняет подозрение, что он действительно обдумывал такую перспективу.

Во всяком случае, принимая предложение готской стороны, Велисарий потребовал, естественно, открыть ему ворота Равенны. По его приказу имперский флот доставил в равеннский порт Классис хлеб и другие продукты для голодающих горожан, а сам он в мае 540 года торжественно въехал в столицу королевства, окруженный своей свитой и телохранителями. Вслед за тем в город вошли и другие солдаты империи. Горожане италийского происхождения с ликованием приветствовали Велисария, но «жены варваров, – как пишет Ш. Диль, – видя ничтожное число и тщедушный вид византийских солдат, бранили своих мужей, что они уступили таким противникам, и упрекали их в трусости»^[37]. На ближайшее время назначена была присяга нового короля готскому народу, но неожиданным образом Велисарий объявил, что он отнюдь не намерен изменять императору. Город не был подвергнут разграблению, но часть готов была из него удалена.

Вскоре Велисарий был отозван в Константинополь, куда он отправился вместе с низложенным королем Витигесом, его супругой Матасунтой и самыми знатными готами. Получив звание патриция, Витигес доживал свой век в столице империи. По словам Иордана, «он прожил там более двух лет, пребывая в милости у императора, после чего ушел от дел человеческих. Матесвенту же, супругу его, император сочетал браком с братом своим Германом»^[38] – в действительности, племянником от сестры. Корабль, на котором Велисарий прибыл в Новый Рим, был нагружен сокровищами королевского дворца. Император Юстиниан включил в свою титулатуру слово Готский, а Италии был возвращен статус префектуры, который она имела до завоевания ее Одоакром. Префектом император назначил Афанасия. В стране вводилось гражданское управление, однотипное с тем, которое устроено было на других территориях империи. Вооруженные силы, расквартированные в Италии и разделенные по гарнизонам, не имели единого командования, потому что война с остготами считалась уже победоносно завершенной – сопротивляться продолжали лишь готские гарнизоны Вероны, Павии и еще нескольких мелких городов северной Италии, действуя на свой страх и риск.

Corpus juris civilis

Победа в войнах с вандалами и остготами восстановила целостность империи, хотя понадобились еще десятилетия, чтобы подавить сопротивление и мятежи потерпевших поражение ариан. Уже только это деяние ставит святого Юстиниана в один ряд с величайшими правителями, которых знает мировая история. Но эти войны император вел не как полководец, а поручив осуществление боевых операций своим лучшим генералам, и прежде всего самому талантливому из них – Велисарию. По характеру дарований Юстиниан был по преимуществу политиком и администратором, он явился первым в истории Римской империи великим правителем, местом подвигов которого служил не полевой штаб, но кабинет, в котором он трудился неутомимо, денно и нощно, ни на минуту не оставляя попечений о благоустроении государства, вверенного ему Промыслом Божиим. И самым грандиозным результатом его неусыпных трудов явился законодательный свод – Corpus juris civilis.

Corpus iuris civilis. Фрагмент списка XIV в. Ревностный приверженец порядка, Юстиниан еще в пору соправительства с Юстином пришел к заключению о необходимости ревизии и систематизации имперского законодательства. Кодекс Феодосия II, не пополнявшийся со времени своего издания, очевидным образом устарел. К тому же он не охватывал всей совокупности действовавших в государстве правовых норм, в значительной мере основанных на разрозненных актах дохристианской эпохи и, в конечном счете, восходивших к классическим «12 таблицам», а также включавших, наряду с законами разных эпох, их авторитетные толкования.

Став единоличным правителем империи, Юстиниан посчитал делом первостепенной важности составление нового кодекса. С этой целью 13 февраля 528 года была организована комиссия во главе с магистром оффиций и квестором Трибонианом – человеком сомнительных нравственных качеств и едва ли христианином по своим убеждениям, но превосходным знатоком римского права и его искусным интерпретатором. В комиссию по выбору Трибониана вошли комит Константин, по два профессора права из Константинопольской (Феофил и Кратин) и Бейрутской школы (Дорофей и Анатолий), а также практикующие юристы.

За год комиссия, действовавшая под присмотром и контролем самого Юстиниана, который входил в обсуждение возникавших в ходе легислационной работы спорных вопросов и давал руководящие указания, выполнила свою задачу, и 7 апреля 529 года был опубликован и вошел в силу как основополагающий законодательный акт государства тщательно просмотренный и выправленный императором новый «Кодекс конституций». (Конституциями назывались декреты, эдикты и рескрипты принцепсов и императоров; их статус вначале был ниже, чем у законов в собственном смысле слова – leges, которые издавались народными собраниями, коммициями, но со временем императорские конституции были уравнены с ними и стали также называться законами – leges.) Основу Кодекса, вошедшего в историю права с именем Юстиниана, составил Кодекс Феодосия, пополненный конституциями, изданными со времен Феодосия Малого до момента составления Кодекса. При этом компиляторы творчески подошли к своей задаче, ревизуя законодательные акты, включаемые в сборник, устраняя, насколько им это удавалось, противоречия между правовыми нормами разных актов, удаляя или заменяя устаревшие положения.

Со временем, однако, возникла необходимость в новом издании кодекса. Императорское законотворчество продолжалось, появились новые конституции, которые не могли быть включены в компиляцию 529 года, обнаружились неизбежные недостатки Кодекса, выявлены были сохранившиеся в нем противоречия. Работа над совершенствованием Кодекса под наблюдением Юстиниана и руководством Трибониана велась фактически с самого момента его издания, и в результате пятилетних трудов было подготовлено и в 534 году опубликовано его новое издание – «Codex repetitiae praelectionis» («Переизданный и исправленный кодекс»), после чего первая редакция сборника получила название «Codex vetus» – «Древний кодекс».

В «Переизданный и исправленный кодекс» вошло около 4600 конституций, начиная с первых эдиктов Адриана, относящихся к 117 году. Выбор хронологической точки отсчета был обусловлен изданием при императоре Адриане «Вечного эдикта», который подвел итог преторскому законодательству древнего Рима. 400 последних конституций «Кодекса» были изданы самим Юстинианом за шесть лет его правления. В «Кодексе» законы помещены на языке подлинника: хотя в столице империи Новом Риме в ту пору решительно господствовал греческий язык и он преобладал на большей части имперской территории, все же приоритет отдан был латыни, которая оставалась языком армии и высших органов управления и была родным языком самого императора – во всяком случае он, уроженец Иллирика, им владел лучше, чем греческим. По примеру классических «12 таблиц», «Кодекс» разделен на 12 книг, а каждая книга в свою очередь делится на титулы.

Действующее право империи заключено было, однако, не только в законодательных актах, но и в их толкованиях, которые в совокупности своей и составляли то, что принято было называть jus (право) в узком смысле слова, в противоположность законам (leges) и конституциям. Правоприменительная практика опиралась на мощный пласт традиции таких толкований, без которых немыслимо было решать множество сложных казусов, особенно в области частноправового – тяжебного – судопроизводства.

Поэтому вскоре после издания первой редакции Кодекса, а именно 15 декабря 530 года, Юстиниан поручил Трибониану и его сотрудникам приступить к составлению свода толкований римских юристов. Текст конституции, содержащей распоряжение о начале трудов над составлением свода толкований, написан был самим императором, который, в отличие от большинства своих предшественников и преемников, а также законодателей позднейших эпох, был литературным автором многих актов, изданных от его имени, так что они несут на себе отпечаток стиля его мышления и склада его души с его истовой религиозностью и искренней идейностью, с его непритворной убежденностью в том, что предпринимаемые им законодательные или политические меры, сколь бы они ни были вовлечены в прагматический контекст, всегда имеют высший смысл, сопряженный с Промыслом Божиим; что, совершая правительственные акты, он исполняет свой непреложный долг; и все это сообщает составленным им текстам, не чуждым риторических длиннот и повторов, взволнованный и одновременно слегка резонерский тон, неровную интонацию увлеченного человека, ярко контрастирующую с прозрачной ясностью и неумолимой логикой текстов цитируемых в своде древних юристов: «Император Цезарь Флавий Юстиниан… привет Трибониану, своему квестору. Тогда как среди всех дел нельзя найти ничего столь важного, как власть законов, которая распределяет в порядке божественные и человеческие дела и изгоняет всяческую несправедливость, мы, однако, обнаружили, что все отрасли законов, созданные от Ромуловых времен, находятся в таком смешении, что они распространяются беспредельно и не могут быть объяты никакими способностями человеческой природы. Нашей первой заботой было начать с живших прежде священных принцепсов, исправить их конституции и сделать их ясными; мы их собрали в один кодекс и освободили от излишних повторений и несправедливых противоречий… И этот труд… казался нам труднейшим делом и даже невозможным. Но, воздев руки к небу и призвав вечную помощь, мы озаботились этим делом, положившись на Бога… ».

И затем император дает Трибониану и его помощникам инструкции относительно метода, которым они должны руководствоваться при составлении свода классических толкований норм римского права: «Мы приказываем вам собрать и отделить относящиеся к римскому праву книги древних мудрецов, которым священные принцепсы предоставляли власть составления и толкования законов, дабы в собранном из всех них материале не было оставлено никаких по возможности повторений и противоречий… Так как этот материал будет собран по Божественной милости, то нужно составить его в виде прекраснейшего труда и как бы освятить особый и святейших храм правосудия; расположить все право в 50 книгах и определенных титулах по образцу как нашего Кодекса конституций, так и Постоянного эдикта (Edictum perpetuum)… Всем авторитетам в области права должно быть предоставлено одинаковое достоинство, и никому из них не должно быть дано каких-либо преимуществ, так как никто из них не является лучшим или худшим по сравнению с другими во всех вопросах, но некоторые (лучше или хуже) в некоторых вопросах… ибо мнение одного и худшего может превосходить в каком-либо вопросе мнение многих и более высоких». По мысли Юстиниана, затеваемый труд должен был превзойти труды предшественников, которые станут уже больше ненужными к употреблению, по крайней мере в правоприменительной практике: «Что вы изберете и поместите, то и будет считаться истинным и хорошим и как бы написанным с самого начала, и никто не должен осмеливаться на основании сравнений с старыми томами доказывать порочность (вашего) писания»^[39].

Исполненный пафоса доведения всякого дела до окончательной завершенности и по некоторой своей юридической наивности император даже предполагал, что совершенство замышляемого свода сделает в будущем избыточными и ненужными его толкования: «В дальнейшем никто из юристов не должен осмеливаться прилагать к нему комментарии и своим многословием запутывать краткость этого кодекса». Юстиниан сам изобрел и наименование свода: «Мы утверждаем за нашим собранием, которое будет составлено вами с соизволения Бога, название “Дигест, или Пандект”» – латинское слово Digesta образовано от глагола digerere, что значит «разделять», но также «приводить в порядок», а греческое «пандектаэ» значит «все вмещающее», иными словами – полное собрание.

Трибониан и его помощники изучили около 2 тысяч книг юридических комментариев; извлечения были сделаны из 1525 книг. Это были отрывки из текстов древних юристов, найденные наиболее удачными. В основу «Дигест» положены толкования пяти юристов, отобранных в свое время императором Валентинианом в качестве самых авторитетных и образцовых, которым усваивалось право давать ответы – jus respondi: Папиниана, Павла, Ульпиана, Модестина и Гая; но в них приведены также отрывки из комментариев тех юристов, которых цитируют эти пять официально признанных классиков, – всего 39 авторов, так называемых мудрых (prudentium), в основном из эпохи принципата, в том числе Помпония, Квинта Муция Сцеволы, Марцелла, Гермогениана, Харисия, но также юристов более раннего периода – Лабеона, Альфена Вара. Среди цитируемых в «Дигестах» юристов присутствует и Тертуллиан, которого некоторые исследователи отождествляют с известным христианским писателем. Самый цитируемый автор свода – Ульпиан. В «Дигесты» включено 2500 отрывков из его сочинений, что в совокупности составляет одну треть всего свода.

«Дигесты» Юстиниана, по образцу «Вечного эдикта» Адриана, разделены на 50 книг, из которых первая посвящена общей теории права, 47-я и 48-я – уголовному праву, 49-я – апелляциям, военному и фискальному праву, 50-я – административному праву, а все остальные: от 2-й до 46-й включительно – частному праву, которое ныне принято называть гражданским. Книги, в свою очередь, делятся на титулы, титулы – на фрагменты (в тексте – leges, законы), и, как пишет М. Бартошек, впоследствии, «в средние века крупные фрагменты были разбиты на параграфы»^[40].

В «Дигестах» помещены толкования древних юристов по вопросам публичного, или государственного, права. Так, в 3-м титуле 1-й книги содержатся извлеченные из толкований Папиниана, Марциана, Помпония, Цельса, Павла, Модестина, Ульпиана и Юлиана определения закона и права: «Закон есть общее (для всех) предписание, решение опытных людей, обуздание преступлений, совершаемых умышленно или по неведению, общее (для всех граждан) обещание государства… Философ… Хризипп так начинает свою книгу “О законах“: “Закон есть царь всех божественных и человеческих дел; он должен быть начальником добрых и злых; вождем и руководителем живых существ, живущих в государстве; мерилом справедливого и несправедливого… Следует устанавливать права, как сказал Феофраст, для тех случаев, которые встречаются часто, а не для тех, которые возникают неожиданно… Действие (сила) права: повелевать, запрещать, разрешать, карать… Права устанавливаются не для отдельных лиц, а общим образом»^[41]. В 4-м титуле 1-й книги очерчены законодательные полномочия принцепса, или императора, заимствованные из толкований Ульпиана: «То, что решил принцепс, имеет силу закона, так как народ посредством царского закона (в подлиннике – regia, что может быть также переведено как «правительственного». – прот. В.Ц.), принятого по поводу высшей власти принцепса, предоставил принцепсу всю свою высшую власть и мощь (imperium et potestatem), таким образом, то, что император постановил путем письма и подписи или предписал посредством эдикта, как известно, является законом»^[42].

Но львиная доля «Дигест», как это видно уже из их оглавления, посвящена не публичному праву, но частно-правовой тематике, в том числе брачному и семейному праву. Соответствующие титулы носят такие наименования, как «О вызове в суд», «О договорах», «О сутягах», «Об истребовании наследства», «О сервитутах», «О разделе общего имущества», «О залоговом иске или об обратном иске», «О проданном наследстве или иске», «Об иске, вытекающем из найма», «О доказательствах и презумпциях», «О брачном сговоре», «Об имении, входящем в приданое», «О конкубинах», «О законных опекунах», «О праве патроната», «О наследовании после ветеранов и воинов», «Об освобождении (рабов)».

Виртуозную казуистическую технику толкователей норм римского права, чьи комментарии внесены в «Дигесты», и способность сотрудников Трибониана умелым подбором цитат дать всесторонний анализ правовой проблемы можно оценить, знакомясь с любым фрагментом из этого свода. Так, 2-й титул 20-й книги, озаглавленный «В каких случаях залог или ипотека устанавливаются молчаливо», гласит: «1. (Папиниан). Согласно сенатусконсульту, состоявшемуся при императоре Марке, дом дается в залог кредитору, который дал взаймы деньги на возведение строящегося здания; это распространяется и на того, кто по поручению собственника предоставил деньги подрядчику. 2. (Марциан). Помпоний в 40-й книге “Различных чтений” пишет, что введенное и внесенное жильцом является залогом в обеспечение не только наемной платы, но и ущерба, причиненного жильцом по его вине и выразившегося в ухудшении жилища; на этом основании к нему предъявляется иск из найма. 3. (Ульпиан). Если нанят склад, или гостиница, или пустопорожний участок земли, то Нераций думает, что имеет место молчаливое соглашение о внесенном и ввезенном в эти места; это правильно. 4. (Нераций). Мы применяем такое право, что введенное и внесенное в городские имения считается заложенным, как если бы об этом было молчаливое соглашение… 5. (Марциан). Помпоний в 13-й книге “Различных чтений” пишет: если наниматель предоставил мне жилье безвозмездно, то внесенное мною не является залогом для собственного дома… 7. (Помпоний). Признается молчаливо установленным, что плоды, которые рождаются в сельских имениях, являются залогом в пользу собственника нанятого имения, хотя бы об этом не было специального соглашения… 8. (Павел). Если должник пользуется деньгами безвозмездно, то кредитор может производить удержание из плодов заложенной у него вещи до размера (законных) процентов»^[43].

Толкования «мудрых», включенные в «Дигесты», во многих случаях отличаются большей гуманностью и великодушием, более глубоким пониманием природы человека, чем правовые нормы кодексов большинства современных государств. Так, действующие кодексы большинства современных государств не защищает права на жизнь нерожденного ребенка, предоставляя матери выбор – родить его или лишить его жизни, в то время как римское право не только карало за посягательство на жизнь младенца, находящегося в утробе матери, но и признавало за ним имущественную правоспособность. Специально этой теме посвящен 9-й титул 37-й книги «О вводе во владение плода во чреве и его попечителе», а в 6-м титуле 25-й книги приводится суждение Ульпиана, корректирующее данный принцип и предусматривающее предосторожность против мошеннического злоупотребления им: «Подобно тому как женщине легко дается владение имуществом для ребенка, находящегося в утробе, так же претор не должен оставлять безнаказанным ее ложное требование. Считается получившей владение в силу ложного требования женщина, которая знала, что она не является беременной, и пожелала получить владение»^[44]. Неприкосновенность законных прав нерожденного ребенка, оберегавшаяся правом языческого Рима, тем более соблюдалась в Риме христианском, в империи святого Юстиниана.

Труды комиссии Трибониана, составившей «Дигесты», были выполнены за три года. 16 декабря 533 года Трибониан доложил сенату об их завершении. Выполнена была грандиозная работа. «По подсчету одного из специалистов, выходит», что членам комиссии Трибониана, которых насчитывалось 17 человек, «приходилось все дни без отдыха работать по 25 часов в сутки. Предлагались и предлагаются всевозможные теории для разгадки этого несоответствия – теория предполагаемого существования “предигестов”… производятся всевозможные статистические подсчеты, и все же загадка так и остается пока неразрешенной»^[45].

Две недели спустя после завершения «Дигест», 30 декабря, император Юстиниан издал конституцию об их конфирмации и вступлении в силу: «Император Цезарь Флавий Юстиниан… великому сенату и всем общинам нашей страны. Дал нам Бог после мира с персами, победы над вандалами и завоевания всей Африки и получения великолепного Карфагена довершить приведение в порядок древних законов: эту работу никто из наших предшественников не мог замыслить и ее считали превышающей силы человеческого ума… Мы не допустили, чтобы были преданы забвению имена мудрецов. Но каждый из них, кто являлся автором закона, надписан в наших “Дигестах”… Узнав все это, сенаторы и люди всей земли, воздайте благодарность Высшему Божеству, Которое в наши времена даровало столь спасительное дело»^[46]. В конституции положительным образом сформулирован запрет впредь пользоваться не вошедшими в «Дигесты» толкованиями, а также составлять комментарии на них: «Преклонитесь перед этими законами и соблюдайте их, оставив в покое все предыдущие. И да не осмелится кто-либо из вас сравнивать их с прежними или искать разноречий между прежними и новыми; ибо все, что здесь установлено, мы признаем в качестве единственного и единого, что должно быть соблюдаемо. И ни в суде, ни в ином споре, где законы необходимы, никто не должен ссылаться или указывать на другие книги, кроме как на составленные и обнародованные нами… Нарушитель будет подлежать строжайшей ответственности вместе с судьей, который допустит заслушание (старых законов)»^[47].

Юстиниан высоко оценил труд, предпринятый комиссией Трибониана, действовавшей под его личным контролем и деятельным руководством. В эдикте, изданном в 533 году, он, как пишет Ш. Диль, «воздав благодарение Богу, покровительство Которого позволило ему осуществить его намерение… повелевал, чтобы новое законодательство получило силу закона на всем пространстве империи в отмену всех прежних постановлений, чтобы оно почиталось как неизменное и святое и чтобы все в нем написанное… не подвергалось ни малейшему сомнению. Юстиниан приказывал, чтобы в суде при разногласии между древним и подлинным текстом закона и измененным текстом, помещенным в “Дигестах” или в “Кодексе”, принимался во внимание только последний»^[48].

Параллельно с составлением «Дигест» профессора права Феофил из Константинопольской школы и Дорофей из Бейрутской под общим руководством Трибониана составили предназначенный для обучения юриспруденции учебник «Институции» («Institutiones»), представляющий собой переработку одноименного труда римского юриста Гая, с учетом текстов Ульпиана, Флоренция и Марциана, относящихся к теории права. «Институции» Юстиниана разделены на четыре книги, которые, в свою очередь, состоят из титулов, а те – из параграфов. Они были опубликованы 21 ноября 533 года и введены в действие той же конституцией Юстиниана от 30 декабря, что и «Дигесты».

Помимо систематизации и интерпретации норм классического римского права и правового наследия своих предшественников – христианских императоров, Юстиниан издавал новые законодательные акты, из которых лишь самые ранние вошли в его «Кодекс». Эти акты в оригинале были написаны в основном на греческом языке и называются по-гречески «Νεαραι διαταξειζ». Затем они переводились на латинский, на котором их собрание было названо «Novellae constitutiones» – «Новые конституции». В оригинале на латинском языке составлены лишь самые ранние новеллы, а также законы, относящиеся к западным провинциям, включенным в состав империи после войн с вандалами и готами, и еще акты, регламентирующие порядок деятельности правительственного аппарата. Первая из новелл издана 1 января 535 года. В новеллах указаны имена должностных лиц, которым они адресованы как исполнителям закона (чаще всего – префекту претория). Новеллы по церковным делам адресованы, как правило, Константинопольскому патриарху, но посылались они и другим патриархам, которые распространяли их по митрополиям, оттуда они поступала к епископам и далее – в монастыри и приходы. При жизни Юстиниана его законы, изданные после «Кодекса», соединяли в сборники по инициативе частных лиц. Известно пять различных по своему составу сборников новелл. Наиболее полный из них составлен был, естественно, уже после кончины святого Юстиниана. Он получил название «Греческого сборника 168 новелл». В него включены 158 новелл Юстиниана, а также четыре новеллы его преемника Юстина II, три новеллы императора Тиберия II, при котором этот сборник был опубликован, и три эдикта префекта претория.

Важнейшая из новелл, относящихся к области публичного права, – 78-я. Ее темой является римское гражданство. В этом акте предпринят очередной шаг в направлении, которого римское право держалось с самого начала своей истории и которое заключалось в последовательном расширении круга лиц, кому предоставлялось гражданство Рима. 78-я новелла Юстиниана явилась на этом пути следующим шагом после конституции Антония Каракаллы, которой римское гражданство предоставлено было, за немногими исключениями, всем свободным жителям империи. «Юстиниан, – по словам И.П. Медведева, – своей новеллой ввел коллективное гражданство целых народностей, предпосылками которого были обращение в христианство, признание суверенитета императора, принятие на себя всех обязанностей, подобавших подданным императора и прежде всего обязанности жить в соответствии с нормами римского права»^[49]. При этом, как замечает тот же историк, вождю народа, обретавшего римское гражданство, «жаловалась какая-либо имперская должность (патрикия, консула, силенциария)»^[50].

Содержание ряда новелл относится к месту императора в государстве. В 105-й новелле законодательные полномочия императора и их источник определяются следующим образом: «Бог подчинил императору самые законы, посылая его людям как одушевленный закон»^[51].

Едва ли не самая знаменитая из новелл Юстиниана – 6-я. В преамбуле к ней сформулирован принцип симфонии священства и царства (Церкви и государства – в интерпретации нового времени), и тем самым она касается самых основ государственного строя, которые заложены были при святом Константине и сформулированы два столетия спустя, когда фактически завершено было построение грандиозного здания симфонии, послужившей образцом для созидателей христианских государств, ориентировавшихся на православную Римскую империю, названную историками Византией. Преамбула 6-й новеллы гласит: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое (священство, церковная власть) заботится о божественных делах, а второе (царство, государственная власть) руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу. И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем»^[52].

Суть симфонии составляют обоюдное сотрудничество, взаимная поддержка и взаимная ответственность, без вторжения одной стороны в сферу исключительной компетенции другой. Государство при симфонических отношениях с Церковью ищет у нее моральной, духовной поддержки, ищет молитвы за себя и благословения на деятельность, направленную на достижение целей, служащих благополучию граждан, а Церковь получает от государства помощь в создании условий, благоприятных для благовествования и для духовного окормления своих чад, являющихся одновременно гражданами государства. При симфонических отношениях между Церковью и государством высшие представители государственной и церковной власти получают двойную санкцию – и от Церкви, и от государства. Церковь, находящаяся в симфонических отношениях с государством, допускает достаточно серьезное влияние православной государственной власти на церковные дела без ущерба для себя, но, с другой стороны, государство своей высшей целью считает защиту свойственными ему средствами православных догматов, христианских нравственных начал и самой Церкви. Руководствуясь принципом симфонии, император Юстиниан в 131-й новелле признавал за канонами силу государственных законов.

Значительная часть новелл посвящена церковной тематике. Так, в 3-й новелле определяется штат клириков для церквей Нового Рима; предмет законодательного регулирования 5-й новеллы – монастыри и монашествующие, 7-й – церковные имения, 16-й – порядок перемещения клириков; в 56-й новелле запрещается взимание ставленнических пошлин; в 131-й устанавливается диптих первых пяти престолов Вселенской Церкви – от Римского до Иерусалимского; 137-я новелла затрагивает порядок поставления епископов, пресвитеров и диаконов.

Самая пространная и содержательная по объему регулируемой в ней тематики из новелл Юстиниана, посвященных церковным правоотношениям, – 123-я. В надписании она адресована Петру, магистру sacrorum officiorum (священных служб). Новелла включает в себя краткую преамбулу и 44 главы. Тематика новеллы связана главным образом с регулированием таких сторон церковной жизни, как порядок избрания и рукоположения во епископа, ставленнические пошлины, церковное судопроизводство, возрастной ценз для поставления епископов и клириков, устройство монастырей. В новелле перечисляются условия, которым должен соответствовать ставленник во епископа: исповедание им правой веры, безукоризненный образ жизни. Идет речь и о качествах, которым обязаны соответствовать ставленники на все вообще степени священства, а также на степени низших клириков. Они должны быть не двоеженцами, а также не женатыми на разведенных или вдовах. В клир не допускаются подданные, обязанные платить подати, а также чиновники, состоящие на государственной службе. Кандидаты во епископа, которые ранее исполняли государственную службу либо состояли в войске, должны были до своего поставления провести в монастыре не менее 15 лет. Тот же срок пребывания в монастыре требовался и от куриалов, которые поступали в клир и освобождались от своих прежних повинностей. Устанавливается возрастной ценз для поставления клириков: для пресвитера – 30 лет, для диакона и иподиакона – 25, для чтеца – 18. Говорится о том, что диаконисса не может поставляться в возрасте до 40 лет. Пресвитеры, диаконы и иподиаконы должны были вступать в брак прежде посвящения. Это установление вытекает из канонической нормы, воспрещающей вступление в брак после хиротонии. Новелла допускает в качестве исключения рукоположение безбрачных лиц, но при обязательстве в таком случае не вступать в брак и после хиротонии. Чтец мог жениться и после хиротесии, однако если он вступал во второй брак или брал в жены разведенную, вдову либо женщину, находящуюся под епитимиею, то лишался права на поставление на более высокие степени. В новелле содержится также положение о том, что если раб поступил в клир с согласия своего господина, то он становился свободным, а если он сделал это самовольно, то господин имел право домогаться его возвращения в течение одного года после бегства. Патриархам в новелле предоставлялась власть созывать соборы в своей области и председательствовать на них, поставлять митрополитов, принимать апелляции на суды митрополитов, находящихся в их юрисдикции.

В 123-й новелле регламентации подвергается и монастырское управление. Она, в частности, предусматривает, чтобы настоятеля избирала братия, а после избрания утверждал в должности епископ. Если, однако, среди монастырской братии нет подходящего кандидата, то настоятель назначается епископом.

Ряд новелл Юстиниана затрагивает статус еретиков и иноверцев. В своем религиозном законодательстве император исходил из сформулированного им в 4-й новелле принципа: «Первым предметом нашей заботы являются истинные догматы Бога и достоинство священства»^[53], в связи с чем он с обескураживающей откровенностью объявляет в 45-й новелле: «Мы ненавидим ереси»^[54]. Поэтому в 132-й новелле предусматривается применение карательных мер по отношению к еретикам: «Что касается еретиков, не почитающих ни Бога, ни наказаний, которыми угрожают им наши суровые законы, с радостью выполняющих диавольскую работу, отвлекающих от истинной Церкви простых людей, тайно сходящихся на сборища и устраивающих свои крещения, то я считаю благочестивым деянием принудить их этим эдиктом оставить свое еретическое безумие и прекратить разрушение душ других людей своими обманами и поспешить примкнуть к Святой Божией Церкви, в которой исповедуется истинное учение и проклинаются все ереси вместе с их защитниками»^[55]. Действие этого закона не распространялось на монофизитов, а также на ариан из числа федератов, служивших империи, но не имевших римского гражданства.

45-я новелла предусматривала дискриминацию еретиков, состоящих на государственной службе: «Пусть они (еретики) продолжают выполнять текущие поручения и официальные обязанности», однако «они не должны получать никаких наград, но должны оставаться в учреждении, в которое они были назначены»^[56]. Самой преследуемой религиозной общиной в империи была манихейская секта, приверженцы которой на основании закона, включенного в «Кодекс», подлежали изгнанию за пределы империи либо даже смертной казни. Ряд актов, включенных в этот же сборник, ставил на крайне зыбкую почву легальное существование язычников. Совершение языческих обрядов положительно воспрещалось.

Византийская монета с изображением статуи Юстиниана Большей терпимостью отличались законы Юстиниана, относящиеся к иудеям: так, 146-я новелла предоставляет им свободу вероисповедания: «Мы повелеваем, чтобы иудеям, где бы они ни жили, разрешалось читать Священные книги перед собиравшимися в синагоге по-гречески, по-латыни или на любом другом языке, на котором говорят в данной стране, чтобы чтение Священного Писания было понятно собравшимся и они могли продолжать жить в соответствии с их заповедями»^[57]. Но, издавая этот закон, император не теряет надежды на обращение иудеев в христианство, в связи с чем в той синагоге, где собираются грекоязычные иудеи, он рекомендует пользоваться Септуагинтой, «каковой перевод считается наиболее правильным и лучшим, поскольку переводчики, хотя и отделенные друг от друга и находившиеся в разных местах, достигли абсолютного согласия в их версиях. И действительно, кто не удивится, узнав, что пророки, предвидя появление Господа нашего Иисуса Христа, предсказали события, описанные в Священных книгах, как если бы они были их свидетелями»^[58]. Предоставляя иудеям свободу веры, Юстиниан, однако, требовал от них неукоснительного соблюдения законов, угрожая в противном случае телесными наказаниями, ссылкой, конфискацией имущества и другими карами. Религиозной свободой в империи обладали лишь те иудеи, которые, имея преемство от фарисеев, веровали в грядущее воскресение из мертвых, в то время как еврейские сектанты саддукейского толка, отрицавшие учение о воскресении и последнем суде, объявлялись вне закона и подлежали смертной казни.

Правовое положение самарян за время правления Юстиниана претерпело изменения. Включенная в «Кодекс» конституция запрещала им, как врагам православной веры и государства, «иметь синагоги. Существовавшие синагоги надлежало разрушить, а строить новые запрещалось»^[59]. Согласно этому закону, «состояние умерших самаритян наследовалось только православными наследниками, а в случае отсутствия таковых – государством», но после подавления восстания самарян, 14 июня 551 года Юстиниан, по совету епископа Кесарии Палестинской Сергия, издал закон, вошедший в сборник новелл под номером 129-м, которым самарянам предоставлялись даже большие права, чем христианским еретикам и иудеям: «С этого дня мы разрешаем самаритянам делать завещания и распоряжаться своей собственностью в соответствии с положениями общих законов. Мы объявляем, что отныне, если они умрут, не оставив завещания, их состояние должно отойти тем, кому оно принадлежит по праву наследования… Мы также предоставляем им право делать дары, предоставлять и получать наследство, а также вступать в иные контракты этого рода совершенно беспрепятственно»^[60]. Ранее применительно к наследованию имущества самарян и иудеев действовало иное правило: в случае если среди наследников такого иноверца оказывался христианин, к нему отходило все наследство в ущерб интересам других наследников; преимущество, дарованное самарянам, в отличие от иудеев, для которых сохранялся прежний порядок наследования, сохранялось, однако, относительно недолго и было аннулировано при преемнике Юстиниана в связи с тем, что самаряне возобновили мятежные действия против империи.

Тема наследства составляет содержание многих новелл Юстиниана – 18, 53, 115, 153-й. Регламент порядка наследования устанавливается 127-й новеллой, во главу угла ставящей кровное родство, к которому приравнивается полное усыновление, и не делающей различия между наследниками разного пола, а также не ставящей право на наследство в зависимость от законности или незаконности их происхождения. При этом «наследники разделяются на четыре разряда, причем родственники более близкого разряда исключают родственников более отдаленного разряда, после отпадения одного разряда к наследованию призывается следующий (successio ordinum), а в каждом разряде вначале призываются более близкие степени, а затем более отдаленные (successio graduum)»^[61]. В своих основах порядок наследования, отраженный в 127-й новелле Юстиниана, воспроизводится в гражданских кодексах современных государств.

Значительная часть новелл посвящена административному законодательству, затрагивает порядок регионального управления, вносит изменения в состав провинций и диоцезов. Одна из главных тем новелл Юстиниана связана с взиманием налогов, земельным кадастром, условиями сдачи земельных участков в аренду. 128-я новелла гласит: «Заботясь о пользе наших подданных, издаем настоящий закон, которым повелеваем, чтобы в июле или августе (в конце) каждого индикта составляемы были подробные расписания податных взносов на предстоящий индикт в судебном учреждении каждого округа наших префектов. В этих расписаниях, или окладных листах, должно быть обозначено количество предстоящей к поступлению в казну подати с каждого (iugum) ярма, что приходится казенного налога в виде ли натуральной или денежной повинности; кроме того, в них должна быть показана расценка местных натуральных произведений по торговой их стоимости и поместным их ценам… Если в установленный нами срок означенные подробные росписи податей не будут разосланы по местам, то стоящие во главе префектур чины подвергаются пене в 30 золотых литр, начальники провинций в 20 литр»^[62].

Конституцией от 1 июня 528 года, вошедшей в «Кодекс», а также 44-й, 47-й и 73-й новеллами Юстиниан узаконивает и регламентирует нотариат; этот род деятельности обозначался тогда иначе – нотариями именовались протоколисты и стенографисты, которые вели запись устно произносимых речей, а нотариусы в современном значении слова назывались по-латыни табеллионами, и это слово заимствовано было в греческий язык, хотя по-гречески употреблялось в качестве равноценного эквивалента также слово «символеограф». Текст 44-й новеллы гласит: «Мы сочли нужным… издать для всех общий закон с тем, чтобы табеллионы, стоящие во главе службы, любым способом лично сами занимались составлением акта и присутствовали, когда последний “отпускается” (dum dimittur), и чтобы не иначе осуществлялось совершение акта (completio), как с соблюдением следующих правил: они сами должны иметь представление о деле с тем, чтобы в случае, если спросят судьи, могли узнать и ответить, что случилось впоследствии, особенно когда сделавшие волеизъявление неграмотны, ибо им легко отказаться от того, что изложено в документе: это не поддается проверке»^[63].

В 47-й новелле, изданной 31 августа 537 года, устанавливается форма датирования документов: «“В царствование такого-то божественнейшего августа и императора, в год такой-то”, а затем указывать имя ипата (консула), в тот год находящегося при должности, на третьем месте – индикт… за которым следует месяц и день… Если же у жителей Востока или у других народов сохраняется обычай исчисления времени от основания города, не будем этому препятствовать, но пусть сначала ставится царствование, за ним следуют, как уже сказано, ипат (консул), индикт, месяц и день»^[64]. В этой новелле также «предписывается судейским чиновникам проставлять даты актов на греческом или латинском языке в зависимости от того, на каком языке писан “контекст” (таксис, ordo)»^[65]. Из этого видно, что в восточных провинциях в частноправовых актах, наряду с латынью, греческий служил официальным языком.

Свои новеллы император Юстиниан сам редактировал и в ряде случаев являлся прямым автором их текста – на составленных им самим законах лежит характерная печать его личности и его литературного стиля. Они написаны не лаконичным выверенным языком классической римской юриспруденции, но многословно, пафосно и нередко взволнованным тоном. У Юстиниана вполне индивидуальный стиль, лишь отдаленным образом восходящий к эллинистической риторике; с точки зрения пуристов классической риторики, язык новелл представляет собой образец варварской порчи стиля. Законодатель в преамбуле, в обосновывающих предписываемую норму комментариях всегда почти выступает как апологет издаваемого закона, подчеркивает его нравственную, а нередко и высшую религиозную мотивацию, основанную на евангельской этике. Нередко Юстиниан в своих новеллах ссылается на сознание своего долга перед Богом, которое и побудило его к исправлению тех или иных язв, вкравшихся в жизнь подвластного ему государства.

В начале 16-й новеллы, адресованной префекту претория Иоанну Каппадокийскому, он пишет: «Случается, что целые ночи и дни мы проводим без сна и в заботах о том, чтобы доставить полезное нашим подданным и принять на себя заботу обо всех… Ибо находим в делах большую несправедливость, которая с недавних пор стала теснить людей и приводить их в бедственное положение, так что они подвергаются опасности впасть в крайнюю нищету и не быть в состоянии уплачивать обычные и установленные по казенным описям подати». А далее речь идет о зле, сопряженном с укоренившейся при его предшественниках практикой продажи должностей, которую император повелевает устранить: «Мы… нашли решение вопроса в том, чтобы иметь в лице администраторов… людей с чистыми руками, уклоняющихся от всяких взяток и довольствующихся казенным содержанием. Этого не иначе можно достигнуть, как если сами они будут получать свои места бесплатно. Приняв во внимание, что, хотя царство наше лишается немалого дохода, но что, вместе с тем, приобретается большая польза для наших подданных, если они не будут подвергаться поборам со стороны своих ближайших начальников, что и царство и казна выиграют от того, если будут состоятельными наши подданные… Разве не ясно для всякого, что получивший должность за деньги дает не только то, что называется правом на должность, но должен приложить и другое… Деньги даются не свои, а полученные заимообразно, а то, что получается в долг, соединено с ростом… Итак… получивший за деньги должность должен возвратить поборами с провинции все, что он издержал на заем, на капитал и на проценты… просчитать и ту сумму, какую он заплатил начальнику и его окружающим, и что он должен оставить про запас себе на будущее время, когда он уже не будет у власти. Так что ему необходимо будет собрать с подчиненных не втрое против того, что он сам дал, а в десять раз больше… От этого идет повальное обращение из провинции в столицу, бегут сюда с плачем иереи, члены городских курий, военные, ктиторы, димоты и землемеры, жалуясь на взятки и притеснение властей, но этим зло не ограничивается, от этого происходят смуты в городах и движение димов». Для пресечения зла император повелевает: «Ни за проконсульство, ни викариатство, ни за должность комита востока, ни за другую какую власть консульскую ли или игемонскую… не позволяется давать… какое-либо приношение, но даром возлагать должность и вносить умеренную плату за знаки власти и письменные акты». Санкция за нарушение этого закона заключается в том, что виновные «платят вчетверо и лишаются имущества и должности»^[66]. В завершении новеллы император призывает всех воздать «великому Богу и Спасу нашему Иисусу Христу» «благодарственные гимны за этот закон, который создает для них великие преимущества: жить спокойно в своих отечественных местах, с уверенностью в завтрашнем дне, пользоваться своими имуществами и иметь справедливых начальников. Ибо и мы с той целью издали настоящее распоряжение, чтобы, почерпая силу в праведном законе, войти в тесное общение с Господом Богом и препоручить Ему наше царство и чтобы нам не казаться невнимательным к людям, которых Господь подчинил нам на тот конец, дабы мы всемерно берегли их, подражая Его благости»^[67].

«Кодекс», «Дигесты», «Институции» и «Новеллы», по замыслу Юстиниана, составляли единое целое, тем не менее употреблялись они вначале как самостоятельные сборники, каждый из них переписывался и издавался отдельно; не имели они и общего наименования, которое появляется уже только в средневековую эпоху, в XII веке, на Западе, когда там возрождается интерес к римскому праву и начинается его систематическое изучение и преподавание. Получивший название «Corpus juris civilis», свод святого императора Юстиниана был положен в основание преподавания права на юридических факультетах. Его комментирование стало основным занятием легистов. Первая печатная публикация «Корпуса» в одном издании предпринята была Дионисием Готофредом уже в конце XVI столетия.

Но в эпоху составления «Корпуса», в VI веке, на западе Европы, где образовались варварские королевства, право пережило катастрофическое падение. По словам американского историка Дж. Страйера, германское королевство «представляло собой почти полную антитезу современному государству, потому что оно основано было на личных отношениях, а не на абстрактной концепции государства и не на безличных институтах»^[68], на каковых строится римское и современное государство. Как пишет отечественный византолог И.П. Медведев, в варварских королевствах, в противоположность империи, «место публичного римского права заняло патримониальное обычное право варварских “правд”, в результате чего произошла как бы приватизация государства, низведение его до ранга res privata военного вождя, его родовой собственности… Частное право заменило публичное, а государство стало пониматься как большая вотчина»^[69].

Среди великих деяний императора Юстиниана составление грандиозной кодификации занимает первостепенное место. Его влияние наложило свою печать на позднейшее развитие права в христианском мире – в Европе и на Ближнем Востоке, не осталось бесследным и для исламской цивилизации. Корпус Юстиниана послужил образцом для наполеоновского Code civile (Гражданского кодекса), который, в свою очередь, лег в основание законодательства большинства современных государств, построенных на базе континентального, иными словами – римского, права, в отличие от стран с англо-саксонской традицией, представляющей собой продолжение обычного права германских племен. Благодаря «Корпусу» Юстиниана «римское право, – по характеристике русского юриста И.А. Покровского, – воскресло для новой жизни и во второй раз объединило мир. Все правовое развитие Западной Европы идет под знаком римского права, все самое ценное из него перелито в параграфы и статьи современных кодексов»^[70].

(Продолжение следует.)