«Идол Франции сокрушился о грудь России»

Итак, 24 июня 1812 года. Наполеон, лично возглавлявший первый эшелон французских войск, переправился через реку Неман и вступил на русскую территорию. У России на западной границе были сосредоточены три армии под командованием Михаила Богдановича Барклая-де-Толли, Петра Ивановича Багратиона и Александра Петровича Тормасова. Следуя плану, армии Барклая-де-Толли и Багратиона соединились 22 июля в Смоленске, ведя до этого арьергардные бои. Михаил Илларионович Кутузов, назначенный главнокомандующим 8 августа, начал подготовку к генеральному сражению, для чего русская армия отступила к селу Бородино. Там, 7 сентября и состоялась Бородинская битва, сыгравшая решающую роль в ходе всей войны. В подмосковной деревне Фили на военном совете 13 сентября Кутузов решил оставить Москву без боя ради сохранения армии. Наполеон вошел в опустевшую Москву уже на следующий день, а вечером древняя столица запылала, подожженная в разных местах.

Уже через месяц, 19 октября, армия Наполеона покинула опустошенный город, потому что в условиях надвигающихся холодов оставаться в нем было невозможно. Через пять дней произошло кровопролитнейшее сражение у Малоярославца, в результате которого армия Наполеона вынуждена была отступать по разоренной Можайской дороге на Смоленск, страдая от голода, сильных морозов, русских партизан. При переправе через реку Березину Наполеон потерял практически всю свою армию, за исключением маршалов, генералитета и гвардии, а 23 ноября тайно уехал в Париж.

Манифест императора Александра I от 25 декабря 1812 известил народ о победном завершении Отечественной войны. Но русский народ освободил не только свою страну от врага. Русские войска перешли Неман 1 января 1813 года и вошли в состав коалиции стран против Наполеона (Англия, Австрия, Пруссия). Императору французов удалось собрать новую армию, с помощью которой он выиграл несколько сражений, но 4–7 октября 1813 года в Битве народов под Лейпцигом армия Наполеона была разбита. После тяжелых для обеих сторон боев союзники вступили в Париж 19 марта 1814 года, Наполеон отрекся от престола и отправился в изгнание на остров Эльба, что в Средиземном море. На этом заканчивается заграничный поход русской армии.

***

Для должного осмысления этой войны, а также ее духовных причин и следствий следует обратиться к тому, как воспринимали ее и что писали о ней наши святые. Тем более что сказанное ими значимо и для нас, для современного российского общества.

Русская Православная Церковь вовсе не осуждает, а скорее, наоборот, поощряет стремление человека защитить Родину. Святитель Феофан Затворник писал: «На воинах и войнах часто видимое Бог являл благословение и в Ветхом, и в Новом Завете. А у нас сколько князей прославлены мощами? Кои, однако ж, воевали. В Киево-Печерской лавре в пещерах есть мощи воинов. Воюют по любви к своим, чтоб они не подверглись плену и насилиям вражеским. Что делали французы в России? И как было не воевать с ними?»^[1]

Но, к сожалению, далеко не все русские люди понимали необходимость сопротивления пагубному иноземному влиянию. К французам было особенное отношение в России того времени. Ими восхищались, их приглашали учить своих детей, им подражали во всем. Это было устойчивой тенденцией того времени. По этому поводу священномученик Иларион (Троицкий) писал: «Как будто для того, чтобы отрезвить русское общество от рабского увлечения Западом и от безрассудного пренебрежения Церковью, Промысл Божий послал великое бедствие Отечественной войны. Просвещенные французы пришли в Москву, ограбили и осквернили народные святыни, показав тем самым изнанку своей европейской души. Увы! Этот тяжелый урок не пошел в пользу русскому обществу. Лишь немногие русские люди во время Отечественной войны поднимали голос протеста против французского воспитания и за возвращение к прежней, самобытной русской православной жизни. “Опаснее для нас дружба и соблазны развратного народа, чем вражда их и оружие… Очевидный, исполненный мерзостей, пожарами Москвы осиянный, кровью и ранами нашими запечатленный пример напоследок нам должен открыть глаза и уверить нас, что мы одно из двух непременно избрать долженствуем: или, продолжая питать склонность нашу к злочестивому народу, быть злочестивыми его рабами, или прервать с ним все нравственные связи, возвратиться к чистоте, и непорочности наших нравов и быть именем и душою храбрыми и православными россиянами”. Так проповедовал перед самим императором Александром Шишков! Но другие в то же время наблюдали, как урок войны проходит без пользы для России. “Одно пугает меня, – писала М.А. Волкова, – это то, что несчастия не служат нам уроком; несмотря на все, что делает Господь, чтобы обратить нас к Себе, мы противимся и пребываем в ожесточении”. В России увлечение французским после войны не стало сколько-нибудь слабее; оно, может быть, даже усилилось»^[2].

В этом и состоял ужасный парадокс сложившейся ситуации, ведь нет человека более жалкого, чем раб, который доволен своим рабством.

Немало у святых было написано слов и о человеке, в голове которого родился этот чудовищный замысел, – о Наполеоне Бонапарте. Святитель Игнатий (Брянчанинов) называл Наполеона предизображением антихриста: «Рационализм с своими постановлениями не может остановиться в движении своем как имеющий основанием непрестанно изменяющийся разум человеческий. Надо ожидать большего и большего развития болезни… Из окончательного всемирного действия этой болезни должен возникнуть “беззаконник”, гений из гениев, как из французской революции родился его предизображение – колоссальный гений, Наполеон»^[3].

Участь его грандиозного похода по Европе с целью завоевания всего мира была изначально обречена на провал. Он, как и любой человек, был не способен сопротивляться Божественной воле. Святитель Игнатий по этому поводу писал: «Но предопределений Промысла Божия о России не изменит Наполеон III, как не изменил их Наполеон I. Святые отцы Православной Церкви (например святой Андрей Критский) в толковании на Апокалипсис (гл. 20) предсказывают России необыкновенное гражданское развитие и могущество. Это чувствуют и иностранцы»^[4]. И еще о том же: «Очень справедливо сказано святыми отцами: “Судьбы Божии – бездна многа”. Невозможно предвидеть всех обстоятельств, многие из них являются неожиданно. Думала ли Франция в начале прошлого столетия, вырабатывая у себя республику, что она вырабатывает императорский трон для Наполеона I? Думал ли Наполеон, что он победами своими приготовит себе ссылку на пустынной скале океана?»^[5]

Судьбу Наполеона святой праведный Иоанн Кронштадтский использует как пример для назидания, говоря: «Нет никакой пользы для человека даже в обладании целым миром, если он погубит душу свою: благами всего мира он не выкупит своей души от вечной гибели. Какая была слава у Александра Македонского, у Наполеона и др. – и все исчезло как дым, все прошло как сон, потому что душа их погибла у одного в пьянстве, у другого – из-за ослепленной гордости, в отвержении Бога»^[6].

Словно бы сжалившись над безумным гордецом, святитель Филарет (Дроздов) рассуждал: «Если взаимно сообразить нетерпеливое стремление Наполеона в Москву и его упорное в ней медление, вопреки страстям его, то могут открыться мысли, которые имел он, войдя в сию столицу: “Теперь, – думал он, – я наступил на сердце России. Кто принудит меня обратить вспять мою ногу?” <…> Вообразим же, что в сию самую минуту, когда гордость и удача вдыхали утеснителю Европы столь высокомерную надежду, явилась бы истина и произнесла бы над ним свой суд: “Ты не наступил на сердце России, но, преткнувшись, оперся на грудь ее и вскоре будешь отражен и низвержен. Россия не будет унижена, но вознесется в славе, доселе невиданной. <…> Ты побежишь, как тать из той земли, в которую вторгся, как разбойник; и в столь же краткое время, как ты пришел сюда, тебя увидят в заточении собственного твоего дома, твои татьбины – в руках законных владетелей, твою великую армию – в плену, в снегах и в холмах могильных”. Кто мог бы тогда отличить сии верные прорицания от суетных прещений? Кто узнал бы голос истины?»^[7]

Святитель Филарет также напоминал о том, что победили русские в этой войне благодаря помощи Божией: «Не Бог ли, в руке Которого сердце царево, внушил царю в самом начале брани сие решительное, даже прорицательное чувство – “не полагать оружия, доколе ни единого врага не останется в пределах России”, – чувство, которое всему народу вдохнуло столь же непоколебимую решимость?.. Очень по-разному готовились к войне обе стороны. Вернейшие успехи брани предуготовляются прежде брани. Пред настоящей войной мы имели пять лет искреннего мира с ним, а он столько же, если не более, времени приготовления к войне с нами.

Покрываясь личиной нашего союзника, не простирал ли он тайную руку на расторжение других наших союзов? Но когда среди мира, долженствовавшего сохранить Европе остаток ее свободы, Франция разрушала престолы, поглощала города, подавляла слабых союзников, когда войска, столь нужные на юге, не оставляли севера, но еще час от часу в большем числе, подобно тучам, неслись туда же из порабощенных царств, – для кого могли быть загадкой намерения властолюбивой державы? Чем огромнее были ее приготовления, тем яснее показывали, против кого напрягает она свои силы.

Что же мы делали в сие время? О! Что мы тогда делали, то, может, не токмо врагам, но и доброжелателям нашим казалось недальновидным или недостойным сынов силы; но последствия дают нам право говорить, что то было премудро и велико. Мы свято сохранили мир, терпеливо напоминали о его законах вероломному союзнику и наконец весьма тихо приблизились к своим границам токмо для того, чтобы с миром идти навстречу самой брани.

Если превосходное число войска, бодрость воинов, обнадеженных сим превосходством, благовременные и обильные к войне приготовления, свобода избрать образ, время и место военных действий суть начатки военных успехов, то, взирая, с одной стороны, на целую почти Европу, прельщением и угрозами вовлеченную в предприятия одного властолюбца, с другой – на Россию, оставленную союзниками, похищенными великим вихрем или устрашенными, занятую войной с многочисленным народом и под маниями кроткого монарха, в тишине ожидающую приближения новой и опаснейшей бури, – не мог ли бы кто сказать, что Наполеон, еще не начиная войны, уже побеждает? Так, по крайней мере, думал он сам, и должно признаться, что его предсказания о завоевании России, только ныне смешные, могли казаться тогда не столько неимоверными, как то, если бы кто стал предсказывать конечное истребление бесчисленных союзных полчищ»^[8].

Вот как святитель Филарет отзывался о Бородинском сражении и последовавшем после него захвате Москвы: «Дано кровопролитнейшее из всех известных в наши времена сражение, в котором чем более победа колебалась между превосходством сил и совершенством искусства, между дерзостью и неустрашимостью, между отчаянием и мужеством, между алчбою грабежа и любовью к Отечеству, тем торжественнее увенчана правая сторона. Но какой опять мрак после столь светлой для нас зари! Многочисленная потеря закрыта неисчислимыми остатками, победители утомлены победой, и дерзость “врага столиц” в свою чреду могла величаться если не покорением столицы, по крайней мере вступлением в ее священные стены, обнажением ее благолепия, уловлением ее славного имени в поругание»^[9].

Но, несмотря на многочисленные трудности, русский народ одержал долгожданную и нелегкую победу! Вот как святитель Филарет описывает одно из непременных условий ее – единение народа и решимость, проистекающую из уверенности в Боге и в правоте своего дела: «Верный народ не поколебался, но вверил судьбу свою Богу и монарху. Крепкий союз любви между подданными и государем… есть другой источник силы, сохранившей невредимой целость государства против напряженнейших усилий к его потрясению и сообщившей благоустройство и живость его действиям во дни нестроения. Будучи уверен в чувствах своего народа, он пригласил его ко всеобщему восстанию против врага, и, точно, все восстали. Каждый поместный владелец учреждал посильное войско для слияния в общую силу, множество свободных рук оставляли весы, перо и другие мирные орудия и простирались к мечу. Свободные пожертвования на потребности брани приносимы были не только свободными щедро, но и теми, которые сами могли быть представлены другими в пожертвование… Семейства менее, нежели обыкновенно, плакали, провожая новых ратников, забывали родство, помышляя об Отечестве. Простые, но чистые и твердые правила нравственности, переданные от предков и не ослабленные иноплеменными нововведениями, поддерживали сию верность к своим обязанностям среди опаснейших соблазнов и величайших трудностей. Когда глас законов уже почти не слышен был среди шума бранного, закон внутренний говорил сердцу россиянина столь же сильно и повелительно: “Не смущайся сомнением и неизвестностью; в клятве, которую ты дал в верности царю и Отечеству, ты найдешь ключ к мудрости, разрешающей все недоумения. Уклоняясь от смерти за честь веры и за свободу Отечества, ты умрешь преступником или рабом; умри за веру и Отечество – ты приимешь жизнь и венец на небе”. Идол Франции сокрушился о грудь России»^[10].

Святая Церковь предупреждает нас о возможном повторе подобного нашествия, если в обществе для того будут такие же духовные причины, что и прежде, как свидетельствует святитель Феофан Затворник: «Но припомним 12-й год: за чем это приходили к нам французы? Бог послал их истребить то зло, которое мы у них же переняли. Покаялась тогда Россия, и Бог помиловал ее. А теперь, кажется, начал уже забываться тот урок. Если опомнимся, конечно, ничего не будет, а если не опомнимся, кто весть, может быть, опять пошлет на нас Господь таких же учителей наших, чтоб привели нас в чувство и поставили на путь исправления. Таков закон правды Божией: тем врачевать от греха, чем кто увлекается к нему. Это не пустые слова, но дело, утверждаемое голосом Церкви»^[11].