Письмо К.П. Победоносцеву

Митрополит Антоний (Храповицкий)

Промыслу Божию угодно было ставить меня в такие положения по отношению к людям, пользовавшимся вашим доверием, что я часто навлекал на себя ваше неудовольствие; кроме того, мои взгляды на Церковь, на монашество, на церковную школу и на патриаршество не могли встретить в вас сочувствия и одобрения; однако при всем том я никогда не мог сказать по отношению к вашей личности слов укорительных или враждебных: так непоколебимо было мое к вам уважение.

Я чтил в вас христианина, чтил патриота, чтил ученого, чтил труженика. Я сознавал всегда, что просвещение народа в единении с Церковью, начатое в 1884 году исключительно благодаря вам и вами усиленно поддерживавшееся до последнего дня вашей службы, есть дело великое, святое, вечное, тем более возвышающее вашу заслугу Церкви, престолу и отечеству, что в этом деле вы были нравственно почти одиноки.

Вы не были продолжателем административной рутины, как желают представить ваши жалкие бездарные критики. Напротив, вы подымали целину жизни и быта, брались за дела, нужные России, но до вас администрации неведомые.

Первое – дело церковно-приходских школ – вы таким образом подняли и вынесли на своих плечах.

Второе – приближение духовной школы к духовным нуждам народа, к жизни Церкви – вы старались выполнить, но здесь натолкнулись на слишком неодолимую двухвековую косность самоуверенной и схоластической сословной громады, и хотя не сдвинули ее с места, но значительно поколебали ее в ее самоуверенности и успели внести в нее несколько сильных оздоравливающих лучей церковного и народного духа.

Вы подняли над грамотной Россией свет Божественной Библии, распространили слово Божие по дешевой цене на всех наречиях православных племен России и иных отдаленных стран. Вы украсили издания книг святых молитв и песнопений церковных и старались убедить духовенство и общество в том, что послепетровская эпоха не улучшила, а понизила и исковеркала наши напевы и богослужение. Вы убедили лучшего из покойных царей наших приказать строить православные храмы в православном их архитектурном благолепии, а не в безобразном виде еретических капищ. Вы оценили высокие качества единоверческих общин, поддержали и ободрили поборников этого единственного надежного моста от раскола к Церкви. Вы умели ценить снедающую ревность о Боге под мужицкими зипунами, под бешметами учителей из крещеных инородцев, вы отыскивали ревнителей веры и Церкви и не стыдились учиться у смиренных тружеников провинции – Рачинского и Ильминского в то время, когда царь России имел вас своим главным советником, а Европа знала вас как просвещеннейшего профессора и общественного деятеля.

Те самые восьмидесятые годы прошедшего столетия, столь ненавистные нынешним ненавистным для России либералам, но ценные в глазах истинно русского патриота как годы реформ нравов, те 80-е годы отрезвления русских умов и обращения их к родной забытой старине имели в лице вашем одного из главных вдохновителей собирания Руси – в области убеждения и нравов – и несомненно самого главного – в области преобразований административных, законодательных.

Я не встречал ни одного умного человека, желающего быть беспристрастным, который бы не отдавал дани глубокого уважения вашей деятельности и вашей личности. Зато все люди нашего образованного общества, ненавидящие Россию, а таких весьма много, – ненавидели и вас, и ненавидели пропорционально своей ненависти к отчизне. Такая ненависть – едва ли не большая честь, чем уважение людей благонамеренных. Последние иногда могут ошибаться, но первые не могли ошибиться, сливая вашу деятельность с благоденствием ненавистной им русской монархии.

Теперь, когда она обуревается, аки овощное хранилище, когда преданные Церкви и отечеству деятели просят себе у Бога скорейшей смерти и говорят горам: «Падите на нас», и холмам: «Покройте нас», – теперь русским людям отрадно оглянуться на отходящих честных деятелей и поклониться им. Я льщу себя надеждой, что эти искренние строки утвердят в вас заслуженную вами перед Россией уверенность в том, что вы не отходите от государственной службы непонятым со стороны ваших соотечественников и со стороны служителей Церкви. Вы не только служили, вы подвизались добрым подвигом.

Вы не были, однако, сухим фанатиком государственной или церковной идеи: вы были человеком сердца доброго и снисходящего, как и все три государя, которым вы служили. Люди бедные, люди скорбящие духом, люди споткнувшиеся находили сердечный отклик в вашем сердце. Вы не отступали пред страхами человеческими, но часто отступали пред слезами. Быть может, иногда погрешали против принципа, подчиняясь жалости, но не погрешали этим против Господа Иисуса Христа. Вопреки заявлению ваших презренных врагов, форма и буква закона не были для вас высшим доводом, – горячая и убежденная просьба склоняла вас на изъятия во имя милосердия. Особенно ценно в вас было то, что вы верили в человеческое раскаяние и исправление: в 1883 году вы простили одного раскаявшегося семинариста-революционера, а в 1898 году он был епископом, и таких случаев было много за время вашей службы.

Один легкомысленный ваш диффаматор предсказывал вам тяжелую смерть. Я, напротив, уверен, что ваша кончина будет христианская, непостыдная и мирная. Но я желаю, чтобы ей предшествовала еще долгая и безболезненная старость, не для того чтобы видеть вакханалии революционеров, как они вам того желают, но чтобы вы еще здесь, на земле, увидели русское общество, образумившееся после взрывов народной мести за поругание его святынь, чтобы вы могли увидеть всходы интеллигенции возрожденной, народной, православной.

Таковы мои вам искренние пожелания, в знак которых не откажите принять от меня святую икону, посылаемую особо от вашего покорнейшего слуги и богомольца.