«Событие для русской литературы...»

В апрельском номере 2011 года журнал опубликовал главы из работы известного церковного деятеля архимандрита Тихона (Шевкунова). В том же году книга вышла отдельным изданием. И сразу вызвала широкий читательский отклик — писали в редакцию, автору, оставляли записи в интернете. Публикуем наиболее интересные отклики.

Вновь и вновь великая русская культура свидетельствует о себе в Церкви. Церковь не есть одна из субкультур, как празднословят некоторые, но, в числе своих характеристик, является подлинным и наивысшим выражением великой классической русской культуры.

Для меня эта книга — эпос. Рассказ о великих подвижниках, молитвенниках и хранителях Церкви и Земли Русской. И ещё — Житие. С большой буквы. Новый российский Патерик.

Задача древней житийной литературы была направлять читателя к Царствию Небесному, быть надёжной лоцией в бурном житейском море. И ещё — пронзать сердце, уязвлять его Христовою любовию.

Один из таких пронзительных рассказов — о епископе Василии (Родзянко), который смиренно направился в далекий сельский храм, чтобы послужить там и духовно укрепить настоятеля, и по пути остановился около лежащего на земле мотоциклиста, только что погибшего в автокатастрофе. Этот мотоциклист не имел возможности ходить в храм, потому что все храмы в округе были разорены и порушены. Но у него был духовный отец.

И этим отцом оказался... сам епископ Василий, чьи выступления по радио слушал этот простой русский человек, считавший его своим духовным наставником. «Владыка зарыдал и склонился над своим умершим духовным сыном» (рассказ «Высокопреосвященный послушник»). О чем этот рассказ? О расставании? Нет, о встрече, но особенной, невидимой и духовной, не о трагедии бытия, а о Кресте и Воскресении, победе над смертью, над её мнимым торжеством.

Удивителен тот обет послушания, который дал владыка Василий — быть в послушании у каждого человека, если просьба его по силам и не противоречит Священному Писанию. Этот обет послушания мог направить его на дальнюю окраину Москвы — к скромной советской бабушке, до которой всё не мог добраться её приходской священник, чтобы освятить квартиру, или же в Костромскую область, за 400 верст от Москвы, чтобы поддержать молодого иерея в его активной деятельности. И, читая рассказ о. Тихона о почившем владыке Василии, невольно вспоминаешь о папе Григории Великом, который земно кланялся простым палестинским монахам-паломникам, или о святителе Спиридоне Тримифунтском, который сам омывал ноги своим гостям, уже будучи епископом.

В моей юности мне выпало счастье видеть владыку Василия и немного общаться с ним, когда он посетил семинар монахини Елены Казимирчак-Полонской в Ленинграде в 1990 г.

Мне запомнилась удивительное величие Владыки, каким-то непостижимым образом соединённое с сердечной простотой и доступностью. С простым студентом он мог общаться так же, как и с лицами, облечёнными саном и властью, и в то же время ты понимал, кто перед тобой. И свидетельствую, что образ, живописанный о. Тихоном, исторически подлинен и жизненно достоверен.

И ещё запомнился великий покаянный дар Владыки. В один из своих приездов в Россию он прочёл покаянную молитву за своего предка — председателя Государственной Думы Михаила Васильевича Родзянко, одного из виновников Февральской катастрофы.

Читая книгу о. Тихона, я с радостью вновь встречаюсь с родными и близкими мне людьми. Знакомым и родным явился облик «всеросссийского солнышка» о. Иоанна Крестьянкина — удивительно благостного, сердечно отзывчивого, прозорливого и принципиально-строгого одновременно. Но узнавание соединялось с познанием про те страшные пытки, которые пережил о. Иоанн в застенках МГБ.

И тем сильнее и пронзительнее рассказ о том, что о. Иоанн бросился на шею пришедшему на очную ставку настоятелю своего храма, прекрасно при этом зная, что тот явился причиной его ареста и всех его страданий. Настоятель рухнул в объятия о. Иоанна, и очная ставка не состоялась.

Перечитывая этот абсолютно правдивый рассказ, понимаешь, что встреча Христа и Иуды в Гефсиманском саду — не далёкое и отвлечённое от нас событие, а жизненный факт, повторяющийся в жизни святых и праведников. А равно и молитва Христа о распинателях.

О. Иоанн всю жизнь молился за своего следователя, кстати, тоже Ивана Михайловича, который ему все пальцы переломал на следствии. И воистину, «сердце его было исполнено той могущественной, таинственной и всепрощающей любви, которую принёс распятый Христос. Он скрывал в себе тайну новых мучеников и исповедников российских: «Батюшка говорил, что годы, проведенные в лагере, были самые счастливые годы его жизни.

— Потому что Бог был рядом! — с восторгом объяснял батюшка. Хотя, без сомнения, отдавал себе отчет, что до конца мы понять его не сможем.

— Почему-то не помню ничего плохого, — говорил он о лагере. — Только помню: небо отверсто и Ангелы поют в небесах. Сейчас такой молитвы у меня нет».

То, что в «Колымских рассказах» Шаламова осмысляется как величайшая русская трагедия, страшная и безысходная, в повествовании о. Тихона явлено как русская Голгофа и одновременно — Пасха Святой Руси. Сравним слова «небо отверсто и Ангелы поют в небесах» с пасхальной стихирой «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Это воистину тайна, которую нам до конца не постигнуть.

Как показывает в своем рассказе о. Тихон, самые слова о. Иоанна раскрывались не сразу. Зачастую сбывались через годы. Вспоминаю, как он благословил меня заниматься историей через некоторое время, сказав: «Пускай посмиряет себя на филологическом факультете с надеждой, что впоследствии будет заниматься любимым делом». Эти слова сбылись через 16 лет.

Помню, в 1987 г. он сказал об одной эмигрантке: «А беда повсюду идёт, и ни в какой Америке от неё не спрячешься». Глядя на современный стремительно глобализирующийся мир, его конвульсии и страшную близость к конечной катастрофе, трудно не поразиться прозорливости великого старца.

Завершает рассказ рассуждение о. Тихона: «Мы с отцом Дионисием, ожидая начала службы, говорили о том, как велика милость Божия к нам, и как неисповедим Промысл Божий. Кто знает, чему мы были сейчас свидетелями? Или тому, как отец Иоанн из иного мира через владыку вразумил «одного из чад своих неразумных», как он однажды назвал меня в одном из своих писем. Или, быть может, мы сейчас встретили еще одного сокровенного подвижника и раба Божия, которыми не оскудеет Христова Православная Церковь до скончания века».

Книга, «как в некой малой капле вод», отражает русскую народную жизнь от дореволюционной эпохи до наших дней. Удивительно переданы воспоминания монахини Евфросинии о дореволюционном Дивеево, о революции и гонениях. А один из рассказов действительно достоин вхождения в Пролог — о нерадивых монахах-пьяницах, которых большевики хотели заставить попрать Крест и Евангелие, а затем отпустить на все четыре стороны.

Вперёд вышел игумен с испитым лицом и сказал: «Ну что же, братия, жили как свиньи, так хоть умрем как христиане». И ни один из них не сдвинулся с места. В тот же день все они были зарублены шашками. Тут все — и грехи служителей Церкви, и всенародный соблазн, и дьявольское его использование, и мученический подвиг, казалось бы, отпетых грешников. Подвиг искупительный.

Удивительны и рассказы о «советском архимандрите» Алипии — доблестном солдате Великой Отечественной, который обрёл свою веру под немецкими пулями и снарядами. Он вспоминал, как рядом с ним рухнул на колени неверующий политрук и стал молиться. Действительно, приходят времена, когда начинают молиться все.

Книга написана замечательным, благоуханным русским языком, кажется, что читаешь Нилуса или Никифорова-Волгина. Временами рассказы пронизаны тонким, незлобивым юмором. Например, это характерно для рассказа «Вредный отец Нафанаил». Особенно великолепны сцены крестного хода на выборы или посещения наместником о. Гавриилом кельи о. Нафанаила.

Вкратце говоря, все же о чём эта книга? Да о том, что «Иисус Христос вчера и ныне Той же и вовеки». И о другом — о таинственной жизни Святой Руси во Христе. И Святая Русь Христова — при любом строе, при князьях и царях, коммунистах и демократах — вчера и ныне та же и вовеки.