Сияние Севера

Если подуешь на искру, она разгорится, если плюнешь на нее, угаснет: то и другое выходит из уст твоих.

(Сир. 28: 14)

Мы стоим у старинного деревянного храма, в котором с минуты на минуту должна начаться Божественная литургия. Здесь не служили почти 80 лет. Храм – некогда крупнейший во всей округе; деревня – когда-то процветающий центр торговли. Теперь, чтобы перечесть местных жителей, хватит пальцев на одной руке, а храм стоит заколоченный и постепенно разрушается. Священника нет, как нет его ни в одной деревне в радиусе 100 километров. Зато паства есть, и свидетельство тому – женщина напротив. Год назад мы, волонтеры из «Общего дела», уже были в этих краях Архангельской области: открывали полуразрушенные храмы, выгребали оттуда мусор, служили акафисты, общались с местными жителями. Она пообещала нам тогда каждый день весь год ходить молиться в полуразрушенном храме – без священника, как умеет.

Теперь, год спустя, мы снова вернулись сюда. Приехали те, кто восстанавливал деревянные северные храмы в прошлом году, присоединились новые люди. Мы побывали в деревнях, где нас уже знают по прошлому году, приехали в еще незнакомые места. В самых крупных храмах отслужили Божественную литургию. В одной деревне практически полностью отремонтировали часовню, в других – залатали крышу в храмах, убрали мусор, стерли надписи, повесили иконы. Помогли местным жителям сплавить лес для реставрационных работ с одного берега Онеги на другой. 27 местных жителей приняли Крещение, более 100 причастились. Для мест, где люди годами не видят священника, это значительные цифры.

«Вы приезжали к нам в деревню. Очень вас за это благодарим! Вы нас подняли духом и вселили надежду, что в будущем наш храм примет тот вид, что и 50 лет назад. Главное, первый шаг сделан. В церкви мы вымыли полы, застеклили и покрасили окна. Приезжал батюшка из Онеги: крестился 41 человек, а всего собралось 120 с ближайших деревень».

– Сначала нас в храм ходило пятнадцать человек – вместе с детьми. Деревенские тогда говорили: «Это вы сейчас ходите, а на работу выйдете – перестанете». «Не знаем, как Бог даст», – отвечали мы. Поэтому они очень удивились, когда работа началась, а мы продолжаем молиться. Только график изменили: раньше ходили в восемь утра, а потом, чтобы на работу успевать, стали в шесть. Потом деревенские привыкли: темнота, освещения нет, а мы идем, и баба Дуня впереди важно лампадкой помахивает.

***

Господствует мнение, что сегодня в российской глубинке жить невозможно. Тут нет работы, люди спиваются и бегут в города. Нет медицинского обслуживания, школ и детских садов. Фактически нет дорог, водопровода, где-то – электричества; почти нигде нет мобильной связи. Нет мостов, и на другой берег летом можно перебраться только на лодке, а зимой переехать по льду на снегоходе. Зимой тут остаются два-три человека, в основном старики, и волки съедают собак прямо с цепи. Все это верно. Все – кроме того, что здесь невозможно жить.

Можно возразить, конечно, что это не жизнь, а выживание. Да, если жить – это говорить по телефону, ходить по мосту, жечь свет. Нет, если жить – это восстанавливать храм в своем селе, ежедневно молиться, знать историю своих предков.

– Я пришел, чтобы хоть немножко внести свой вклад. У меня тут деревня, моя Родина. Чтобы бабушке с дедушкой было приятно. Все.

Покраснел и насупился.

В другой деревне, где мы восстанавливали храм в прошлом году, нас узнала маленькая девочка. Кинулась навстречу, обняла – и залепетала:

– Вы как в прошлом году в часовне дверь забили, наши ребята уже там не сидят – теперь вон там, в стороне гуляют. А я там лаз в стене знаю; хочешь, покажу? Да его все знают.

Девочка, конечно, не представляет, что значат ее слова для всех, кто в прошлом году выносил из этой часовни мешки мусора, рубанком вырезал непристойные надписи, собирал окурки и бутылки за местными ребятами. Лаз знают – и не сидят. Все равно не сидят. Храни тебя Бог, девочка, за эти слова!

***

– Хлеб с вином? Это еще зачем? – девушка только что приняла Крещение и стоит в очереди ко Причастию. Она неуверенно озирается, и все, что происходит сегодня в храме, представляется ей чем-то важным, но малопонятным. Свершившееся таинство пока остается для нее загадкой. Зачем вкушать хлеб, омоченный в вине? – и невольно теряешься, как в двух словах ответить ей перед первым в ее жизни Причастием. Имеешь ли вообще право отвечать на такой вопрос в двух словах? Перерождение свершилось – но как быть с воспитанием, с дальнейшим духовным ростом этих людей?

– Я бы пришел, да ведь знать надо, что да как… Ну, вы понимаете… как это делать-то все.

– Как батюшки в Онеге говорят? Здесь у нас медвежий угол: 120 км до Онеги, 90 – до Плесецка, – говорит Алексей Сютин, человек, благодаря стараниям которого еще существует деревянный храм в деревне Турчасово. Алексей отсюда родом, но живет в Норвегии. Он и зимой, и летом приезжает в родную деревню и руководит ремонтными работами в храме.

– Два раза мы приглашали к себе отца Александра из Онеги. Он провел Крещение и уехал – еще на какую-то работу с местным населением времени просто не остается. В Онеге как говорят? «Машину пришлете – приедем». Добираться сюда очень сложно. В деревне нужен священник сюда, но пока желающих ехать к нам, в глухомань, нет.

Когда-то это деревня была перекрестьем торговых путей Архангельской земли, а пятикупольный деревянный храм – крупнейшим во всей округе. Несмотря на старания Алексея, он в аварийном состоянии: небеса уже частично обрушились, бревна свода опасно нависли над головой. Фрагменты потолка падали нам под ноги прямо во время службы. Реставрация бревенчатого храма требует качественных материалов и большого плотницкого мастерства, а значит – колоссальных затрат. Сельчанам, большинство из которых приезжают сюда из городов только на лето, это не по силам. Храм в Турчасово и многие деревянные церкви, в которых нам довелось побывать, – памятники архитектуры и охраняются государством. Так, во всяком случае, гласят проржавевшие таблички на их стенах. Алексей усмехается, да выходит как-то невесело.

– Было дело, года три назад приехали из города обмерщики, им миллион выделили на проектные работы. Приехали, отметки на бревнах понаставили, миллион съели, а дальше – все. Никто ничего не делает. Поэтому сами не будете делать – никто не будет. Люди сами готовы помогать, только надо их расшевелить! Материалы закупаем в соседней деревне, на пилораме, ее хозяева даже жертвуют нам лес. Строим в основном на пожертвования – сами-то сельчане много не насобирают.

***

Многие северные храмы обязаны своим существованием таким местным активистам, как Алексей. Один человек, который поддерживает храм, молится там и убирает мусор, может продлить ему жизнь на десятилетия. Не ожидая помощи, молясь о поддержке, но не уповая на нее, не ожидая даже приезда священника, не то что волонтеров, эти люди делают то, что, как чувствуют, должны делать. Только осознав это, можно понять, что значит для них наш приезд. Так же, наверное, мы удивились бы, если бы незнакомые люди с Севера приехали делать ремонт в нашей квартире.

Практически в каждой деревне мы встретили таких подвижников. Как вы решили заняться реставрацией храма? – спрашивали мы их, и оказывалось, что каждый из них пришел к этому своим путем.

Семья Сидоровых живет на острове, где нет водопровода и электричества, и вот уже более 20 лет они следят за тем, чтобы деревенский храм не разрушался. Сергей Петрович, глава семьи, помнит, как все начиналось:

– Приехали к нам в деревню волонтеры из Москвы, прям как вы. Попросили нас с братом помочь перекрыть крышу в храме. Мы, конечно, согласились, помогли. Ребята уехали, а мы с тех пор так и поддерживаем там порядок: очищаем от мусора, следим, чтобы потолок не тек, летом я кошу вокруг траву: если она загорится, огонь моментально перекинется на церковь.

Александр Панков начал реставрацию храма в родной деревне по зову сердца. Он не был воцерковленным человеком и тогда, в 1990-е, еще даже не был крещен. Однажды, проходя мимо заколоченной, покосившейся церкви, он вдруг почувствовал: так быть не должно.

– Я шел мимо и, помню, подумал: что же это у нас храм-то разваливается? Надо подлатать! Так все и началось. Больше десяти лет ничего у нас не получалось, но попыток не оставили. В 2008-м нам наконец разрешили открыть ТОС (официальный орган местного самоуправления, членам которого – сельчанам – государство по специальному запросу может выделить средства на те или иные нужды. – Ж.Б.). На следующий год мы уже перекрыли в храме крышу. Потом заменили маковку, крыльцо сделали. Крыльцо делали вместе с односельчанами – молодые ребята пришли помогать. Народ по вере соскучился, молодежи много крестится. Мы батюшку постоянно приглашаем: за четыре года в среднем 80 человек покрестились. Ящик для пожертвований в магазине стоит: по сто, по двести рублей собираем. Два раза ТОС выделял деньги, в целом около 250 тысяч. Больше и не просили, а то остались бы у разбитого корыта!

Можно представить, какая это капля в море, если в среднем на полную реставрацию деревянного храма нужно 35 млн. рублей. Однако люди, которых мы встретили на Севере, не хуже нас знают эту цифру и не впадают в отчаяние. Понемногу, с Божией помощью, своими руками они восстанавливают то, что завещали им предки.

***

В деревне, где мы стояли лагерем, помимо великолепного деревянного храма, тоже есть своя достопримечательность – Петр Бурлаков. Глава большой семьи, частный предприниматель, владелец собственного хозяйства, Петр – доказательство того, что в деревне сегодня жить можно и можно жить хорошо – только трудись. Именно он привел деревенский храм в то состояние, в котором мы его застали: сгнившие бревна заменены новыми, окна застеклены, внутри все выметено, стоят иконы.

– Государство выделяет деньги только на материалы, а на оплату работ – нет. Поэтому что-то делаем сами, когда же без мастера не обойтись – собираем деньги со своих зарплат. Все сельчане, не только наша семья. Даже бабули со своей пенсии копеечку приносят!

Там, где постоянно живет несколько человек, и те – старики, проблема не только оплатить рабочую силу, но и в принципе эту силу найти. Городская молодежь приезжает только на лето, деревенская – пьет. Такие люди, как Петр Бурлаков, – большая редкость в русской деревне, но именно на них она пока и держится.

***

Два священника на район, площадь которого чуть меньше Бельгии, – такова современная действительность русского Севера. Отец Александр Коптев, настоятель Троицкого храма в Онеге, каждый год ездит по деревням и служит в местных церквях:

– Нас с отцом Константином двое на весь Онежский район, побывать везде мы не можем физически. Район огромный, и ветвь, где была сейчас ваша группа, вдоль реки, – только малая его часть: есть деревни по берегу моря, по железной дороге, в лесах. Дорога здесь не асфальт, весной и осенью очень тяжело выехать, с транспортом проблемы. Поэтому там, на местах, должны быть свои священники. Их надо воспитывать, а для этого сначала их надо найти. У человека должно быть совершенно особое состояние души, чтобы он хотел служить своему народу именно в такой местности. Не каждый пойдет на это, не каждый сможет, но мы найдем таких людей, обязательно найдем. Унывать не будем.

– Есть бабушки, которые из своей деревни даже сюда, в Онегу, ни разу в жизни не выезжали. Этой-то бабушке мы сразу будем рассказывать догму о Троице? В уме, конечно, что-то осядет, но это будет просто сумма знаний. Катехизация сейчас должна быть особая – своей собственной жизнью, личным примером. Хотим возрождать Россию – давайте возрождать деревню, а чтобы ее возрождать, туда нужно ехать. Обычным людям, которые там будут жить и работать. Начинать же нужно, конечно, со священника.

***

Эти люди перестают быть для нас чужими. В прошлом году в одной деревне среди других жителей нас встречали две бабушки: нарядные, в умильных платочках, похожие друг на друга как близнецы. Божии одуванчики. А в этот раз – только одна. Чужие бабушки, один раз виденные – а как-то вдруг не по себе, и все высматриваешь ту, вторую, и тянешь время, прежде чем спросить…

– Да живая, живая! Болеет она, дома осталась.

И дышать легче.

Все правильно, ты на своем месте в мироздании – ощущение, которое в повседневной жизни испытываешь редко. Там, на Севере, оно не проходит. Возвращаясь в город, домой, ты вдруг как-то теряешься – и неделями ходишь как во сне, духом пребывая там. И там, на Севере, люди после нашего отъезда испытывают то же. Мы расходимся на жизненном пути. Расходимся – чтобы встретиться снова.