В безбожном состоянии «черни»

Однако – пусть и временное – но поистине великое помрачение души и разума охватило в революционные годы немалую часть русского народа, изменившую в акте духовного падения и от-падения от вековых первооснов национального бытия и традиции русской жизни – себе же самой как, прежде всего, православной общности.

Ведь подобного рода «революционно падший» человек фактически уже переставал быть русским, начиная носить лишь только внешнюю личину русского человека…

Как характеризовал позднее эту историческую революционную катастрофу мудрейший наш философ и политолог Иван Ильин, «крушение монархии было крушением самой России, отпала тысячелетняя государственная форма, но водворилась не “российская республика”, как о том мечтала революционная полуинтеллигенция левых партий, а развернулось всероссийское бесчестие, предсказанное Достоевским, и оскудение духа, а на этом духовном оскудении, на этом бесчестии и разложении вырос государственный Анчар большевизма, пророчески предвиденный Пушкиным, – больное и противоестественное древо зла, рассылающее по ветру свой яд всему миру на гибель»[1].

В связи с этим Иван Ильин делает и более общий вывод о том, что в 1917 году часть русского народа впала «в состояние черни, а история человечества показывает, что чернь всегда обуздывается деспотами и тиранами. В этом году… русский народ развязался, рассыпался, перестал служить великому национальному делу – и проснулся под владычеством интернационалистов. История как бы вслух произнесла некий закон: в России возможны или единовластие, или хаос; к республиканскому строю Россия неспособна. Или еще точнее: бытие России требует единовластия – или религиозно и национально укрепленного единовластия чести, верности и служения, то есть монархии, или же единовластия безбожного, бессовестного, бесчестного, и притом антинационального и интернационального, то есть тирании»[2].

Замечу, что под собственно чернью Иван Ильин понимает, как говорит он в другом месте, «массу, нравственно разнузданную и лишенную чувства собственного достоинства, не имеющую ни чувства ответственности, ни свободной лояльности»[3].

…В июле 1918 года вопиющие преступления были совершены большевицкой властью (по указанию В. Ленина и Я. Свердлова) на Урале. В Екатеринбурге тайно, даже без видимости суда, в подвальном помещении так называемого «дома Ипатьева», в ночь с 16 на 17 июля расстреляли находившихся там в ссылке Романовых: царя Николая II вместе с женой, детьми и членами свиты – всего 18 человек. В Перми тогда же убили великого князя Михаила Александровича, а под Алапаевском сбросили в шахту великую княгиню Елисавету Феодоровну с еще несколькими членами царской фамилии.

Елисавета Феодоровна (1864–1918), замечательная инокиня-благотворительница[4], основавшая в 1908 году московскую Марфо-Мариинскую общину милосердия, даже в самый момент кончины продолжала заботиться о ближних. Судя по найденным спустя три месяца телам убитых, она в те мгновенья, когда их, еще полуживых, забрасывали сверху гранатами, пыталась перевязывать раны другим (и как тут не вспомнить о пресловутом «гуманизме» коммунистов, лицемерно провозглашаемом ими до сих пор). Впоследствии останки алапаевских страдальцев переправили в Русскую духовную миссию в Пекине, а уже оттуда мощи святых мучениц Елисаветы и помощницы ее (келейницы) инокини Варвары попали в Иерусалим, где и покоятся ныне в храме святой Марии Магдалины (в 1992 году обе они были прославлены Церковью – как преподобномученицы).

О том, с каким подлинно евангельским терпением и всепрощением принимали члены царской семьи все выпадавшие на их долю страдания – на пути к екатеринбургскому подвалу, где «гуманисты» расстреливали царских детей, добивая их штыками, говорит, например, хранившееся великой княжной Ольгой стихотворение С.С. Бехтеева (1879–1954)[5], присланное ей автором в конце 1917 года. Стихи эти были особенно дороги для царственных узников глубоким духовным взглядом поэта-христианина на их положение – взглядом, который они полностью разделяли. Вот эти простые, но замечательные в своей молитвенной искренности строки:

Пошли нам, Господи, терпенье
В годину бурных, мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.

Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейства ближнего прощать
И Крест тяжелый и кровавый
С Твоею кротостью встречать…

Владыка мира, Бог вселенной!
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый страшный час…

И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы –
Молиться кротко за врагов!

История донесла до нас воспоминания и письменные свидетельства обо всех обстоятельствах самого убийства царской семьи, после которого председатель Уралсовета Белобородов (Янкель Вайсбарт) тут же телеграфировал секретарю большевицкого Совнаркома Горбунову: «Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу, официально семья погибнет при эвакуации»[6].

Кроме Белобородова, в убийстве участвовали: Яков (Янкель) Юровский – член Уралсовета, главный палач царской семьи, и Петр Войков (Пинхус Вайнер) – комиссар продовольствия Уралсовета. В 1917 году Войков вернулся вместе с Лениным из эмиграции через Германию в экстерриториальном вагоне, в сопровождении немецких офицеров. Он особенно любил в дальнейшем хвастаться перстнем, снятым с отрубленного пальца убитой императрицы. Впоследствии Войков являлся послом в Варшаве, где вел разгульную жизнь, провалил и сдал польским спецслужбам большевицкого агента Скаковскую, за что и был вызван в Москву для предполагавшегося ареста и суда. Однако в вагоне поезда «Варшава–Москва» его, по приговору группы эмигрантов, застрелил Борис Каверда (1907–1987), отмстивший ему за убийство царской семьи. В результате Войков мгновенно превратился из потенциального государственного преступника в убиенного героя-большевика, «жертву мирового империализма»… Как ни отвратительно, имя этого цареубийцы и сегодня по воле властей продолжает носить одна из станций московского метрополитена (несмотря даже на то, что царская семья не так давно была судебно-следственными органами полностью «реабилитирована», а репрессировавшие ее должны, соответственно, считаться нарушителями подлинного правопорядка, то есть попросту преступниками-головорезами).

Обратимся же теперь к краткому рассказу об этой страшной ночи, составленному на основании показаний участников и очевидцев убийства.

«Ночью находившийся в Ипатьевском доме (или прибывший туда) отряд латышей, заменивший прежнюю стражу, набранную из жителей Сысертского завода, получил предписание Юровского расстрелять всех заключенных.

Отрекшийся император, его жена, сын, дочери и фрейлина были вызваны из спален под предлогом немедленной эвакуации из Екатеринбурга. Когда все они вышли к латышам, им объявили, что все немедленно будут расстреляны…

В комнате, длиной в 8 и шириной в 6 аршин, жертвам некуда было податься: убийцы стояли в двух шагах. Подойдя к государю, Юровский холодно произнес: “Ваши родные хотели вас спасти, но это им не удалось. Мы вас сейчас убьем”.

Государь не успел ответить. Изумленный, он прошептал: “Что? что?” Двенадцать револьверов выстрелили почти одновременно. Залпы следовали один за другим.

Все жертвы упали. Смерть государя, государыни, трех детей и лакея Труппа была мгновенна. Цесаревич Алексей был при последнем издыхании; младшая великая княжна была жива: Юровский несколькими выстрелами своего револьвера добил цесаревича; палачи штыками прикончили Анастасию Николаевну, которая кричала и отбивалась…

Когда все стихло, Юровский, Войков и двое латышей осмотрели расстрелянных, выпустив в некоторых из них еще по несколько пуль или протыкая

Войков рассказывал, что это была ужасная картина. Трупы лежали на полу в кошмарных позах, с обезображенными от ужаса и крови лицами. Пол сделался совершенно скользкий… Спокоен был один Юровский. Он хладнокровно осматривал трупы, снимая с них все драгоценности…

Установив смерть всех, приступили к уборке… Помещение, в котором происходило избиение, спешно привели в порядок, стараясь, главным образом, скрыть следы крови, которую, по буквальному выражению рассказчика, “мели метлами”…»[7]

Не менее страшен и рассказ о последующих действиях коммунистических убийц. По воспоминаниям Войкова, «после уборки помещения, к утру, Юровский распорядился, и латыши стали выносить трупы через двор к грузовому автомобилю, стоявшему у подъезда.

…Тронулись за город в заранее приготовленное место у одной из шахт. Юровский уехал с автомобилем. Войков же остался в городе, так как должен был приготовить все необходимое для уничтожения трупов.

Для этой работы было выделено 15 ответственных членов Екатеринбургской и Верхнее-Исетской партийных организаций. Все были снабжены новыми остро отточенными топорами такого типа, какими пользуются в мясных лавках для разрубания туш. Войков вспоминает эту картину с невольной дрожью. Он говорил, что когда эта работа была закончена, возле шахты лежала громадная кровавая масса человеческих обрубков, рук, ног, туловищ, голов.

Эту кровавую массу полили бензином и серной кислотой и тут же жгли. Жгли двое суток. Не хватало взятых запасов бензина и серной кислоты. Пришлось несколько раз подвозить из Екатеринбурга ночью запасы…

Это была ужасная картина, – закончил Войков. – Даже Юровский и тот под конец не вытерпел и сказал, что еще таких несколько дней и он сошел бы с ума.

Под конец мы стали торопиться. Сгребли в кучу все, что осталось от сожженных останков расстрелянных, бросили в шахту несколько ручных гранат, чтобы пробить в ней никогда не тающий лед, и побросали в образовавшееся отверстие кучу обожженных костей…

Наверху, на площадке возле шахты, перекопали землю и забросали ее листьями и мхом, чтобы скрыть следы костра…

Юровский уехал сейчас же после 6 (19) июля, увезя с собой семь больших сундуков, полных романовским добром»[8].

Только сердечное и глубоко осознанное покаяние русского народа может смыть с его души позорное кровавое пятно екатеринбургского убийства…

Оценивая духовно это ужасное событие российской истории и по-христиански обличая злую волю тех граждан России, что творили подобные преступления, сама Святая Русь, эта подлинная страна великих святых и вовсе безвестных христолюбцев, словами проповеди блаженного архиепископа-чудотворца Иоанна (Максимовича; 1896–1966), произнесенной им в Брюсселе в храме-памятнике царской семьи в 1962 году, так подвела печальный итог всему содеянному: «Убийство императора Николая II и его семьи является исключительным как по виновности в нем русского и других народов, так и по его последствиям. Не сразу оно совершилось, подготавливалось постепенно.

Гнусная клевета поколебала преданность царю и даже доверие к нему значительной части русской общественности. В связи с тем наступившему, искусно вызванному мятежу не было дано должного отпора ни властями, ни обществом. Малодушие, трусость, предательство и измена во всей полноте были проявлены ими. Многие поспешили искать доверия и милостей от преступников, пришедших к власти. “Народ безмолвствовал” сначала, а потом быстро начал пользоваться создавшимися новыми условиями. Каждый старался о своей выгоде, попирая Божественные заповеди и человеческие законы. Открыто не было ничего сделано в защиту государя и престола. Молчаливо принято было известие о лишении царя и его семьи свободы. Втайне лишь возносились молитвы и воздыхания теми многими, кто не поддался общему искушению и понимал преступность тех деяний. Посему государь оказался всецело в руках своих тюремщиков и новой власти, знавшей, что может сделать все, что хочет.

Убийство легло на совесть и душу всего народа. Виноваты все в той или иной степени: кто прямым мятежом, кто его подготовкой, кто изменой и предательством, кто оправдыванием совершившегося или использованием его в выгоде себе. Убийство царя-мученика есть прямое следствие их.

Кровь его на нас и на чадах наших. Не только на современном поколении, но и на новом, поскольку оно будет воспитано в сочувствии к преступлениям и настроениям, приведшим к цареубийству.

Лишь полный духовный разрыв с ними [как с былым поколением цареубийц, так и с нынешними “защитниками” и “хранителями памяти” этих злодеев], сознание их преступности и греховности и покаяние за себя и своих предков освободят Русь от лежащего на ней греха»[9].

Из готовящейся к изданию книги «Русь во Христе. Очерк истории Православия в России».