Праздник со слезами… о чем и о ком?

Дело еще и в другом… Эта победа — слава нашего народа, свидетельство его величия, удивительной способности, возрождаясь, подобно фениксу из пепла, свершать то, что не под силу более никому. Огромная, наводившая страх на всю цивилизованную Европу, идеально отлаженная военная машина Третьего рейха сначала завязла в болотах и лесах необъятной России, а затем, захлебнувшись в крови русских солдат, окончательно и бесповоротно вышла из строя. Мы по определению не могли выиграть ту войну: незадолго до нее наш народ, по точному выражению Семена Людвиговича Франка, в приступе острого безумия совершил коллективное самоубийство. И, тем не менее, война была выиграна. Если говорить мирским языком, то нам есть чем гордиться. А если быть более точным — есть за что благодарить Бога.

Но начинает — от праздника к празднику, от юбилея к юбилею — казаться, что только этим-то и можно гордиться, только за это и можно благодарить. Словно ничего столь же славного и столь же одновременно страшного не было в нашей истории, в том числе и новейшей. И именно это вызывает боль.

Мы празднуем День Победы, благодарим — хотя бы на словах — горстку еще живых ветеранов. Нет уже той страны, которая выиграла великую войну. Нет той армии. Однако у каждого из еще оставшихся свой подвиг и своя победа. Но… Сколько еще было войн — сравнительно малых, которые прошли наши солдаты,— от Афганистана до Чечни? Сколько в этих войнах было поражений и побед, человеческих смертей и нечеловеческих подвигов? В какой день воздает страна должное этим воинам, выжившим и павшим? И каким образом воздает, чем? Такое впечатление, что единственное достойное воздаяние — молчаливое ожидание: «Но ведь и они, наверное, рано или поздно уйдут, как «те», или забудут…» Нет, уйдут еще не скоро. И точно — не забудут…

…И мне, поздравляя в День Победы не только тех, кто побеждал врага более полустолетия тому назад, но и всех, кто побеждал в боях за Родину когда-либо, хотелось бы сказать хотя бы немного о том, что при слове «война» бьется и болит в моем собственном сердце.

Мне не довелось по милости Божией воевать, но бывать на войне, видеть ее изнутри, слышать, чувствовать, переживать ее приходилось. В частности, пришлось оказаться как журналисту в Чечне с самого первого дня первой чеченской. Наблюдать, как втягивается в эту республику через Ингушетию нескончаемая змея бронетехники. Как вспарывают вечереющее небо и тишину трассера. Как падает на землю град, от которого она дрожит под ногами. Как погибают первые, случайно оказавшиеся на пути у войны люди. И вот то главное ощущение, которое возникает на войне, которое не всегда удается сразу осмыслить и которым так важно поделиться с теми, кто там не был: ощущение внезапно охватившего всех безумия.

Люди, которые никогда прежде не встречались и не могли иметь личной вражды, стреляют друг в друга, артиллерия бьет прямой наводкой по домам мирных жителей, а немирные жители захватывают в плен наших солдат и режут им горло… Что это, как не безумие?

— Я Магомед… Ты знаешь, я служил в СОБРе в Питере. А когда началось тут все, то я прекрасно понял, как оно будет. У меня тут мама, родные… Я уволился, приехал сюда, перевез семью в горы. Теперь я здесь, в президентском дворце — что ж мне еще делать. Но вот, чего я не пойму: сюда придут мои ребята, собры… И что же, мы будем друг в друга стрелять?

Магомед замолкает, но тут же сам отвечает на свой вопрос:

— Конечно, будем…

И вслед за тем снова спрашивает — с болью и страданием. Спрашивает так, что и не поймешь — себя или меня:

— Да кому же все это надо?!

Какая разница, в сущности, кому… Надо тем, кто может позволить себе эту рос­кошь за чужой счет. Но почему она становится возможной в принципе — не всегда, не «вдруг», а в какой-то особый момент, период? Потому что за беззакония многих иссякает любовь многих (см.: Мф. 24, 12). И мы не замечаем ужаса чужого страдания, чужой боли, чужой смерти. И смиряемся с тем, что жизнь тысяч, а подчас и миллионов превращается в разменную монету, в жетон, который бросают в прорезь автомата те, кто играет в свою игру. Не замечаем чужого горя, и тогда Господь попускает нам переживать свое собственное, которое уж никак не просмотришь, не проигнорируешь.

Мы можем, конечно, 9 Мая повторять такие знакомые нашему народу заветные слова: «Только бы не было войны!». Но вряд ли это «заклинание» поможет ее предотвратить, если приблизится она к нашим пределам вновь. Важно по-настоящему другое: чтобы не нашла она в нас самих пищи для того безумия, которое собой являет. Чтобы не было лично в нас злобы, ожесточенности, неспособности прощать. Не было ослепляющей и толкающей на преступление алчности. Не было парализующего и в то же время провоцирующего на агрессию страха. Не было равнодушия, забвения о тех, кто когда-то отдал за нашу Родину свою жизнь, телесное или душевное здоровье — в 40-х, 80-х, 90-х, 2000-х. Неважно, словом, когда. Память и молитва о них — то самое малое, что хоть немного зависит от нас. Будет это малое — и, может, не будет войны. Или, по крайней мере, не окажемся мы к ней неготовыми, не застанет она нас врасплох, не сломает и не уничтожит.

Газета «Православная вера» № 8 (460), 2012 г.