А.В. Горский и его вклад в развитие русской церковно-исторической науки

Имя Горского неразрывно связано с историей Московской Духовной Академии. Ему она обязана своим расцветом и первенствующим положением среди других Академий России, которое она сохранила за собой до самого конца синодального периода. О Горском, его трудах, его научном образе воззрений, его заслугах в области богословских наук, его значении в истории духовного просвещения написано немного.[i] Гораздо меньше, чем можно было бы ожидать этого, принимая во внимание то, что Горский был труженик науки и труженик высокодаровитый. К сожалению, многое в чтениях Горского по церковной истории дошло до нас в неполном и отрывочном виде, что зависело от целого ряда случайных причин. После этого даже человеку, нарочито принявшему на себя труд изучить его систему, едва ли удалось бы воссоздать ее в полной целости.

Образ о. Александра Васильевича Горского (1812–1875) один из самых светлых в истории русской науки. «Но есть в нем какая-то трагическая хрупкость. Изящества в этом образе больше чем силы».[ii] И многим со стороны Горский мог показаться человеком запуганным. Не случайно историк С.М. Соловьев прямо обвинял митрополита Московского Филарета в том, что он своим деспотизмом заглушил огромное дарование Горского.[iii] И этот отзыв часто принято повторять без проверки. Но это обвинение очень даже ложно. Верно другое, то, что у Горского в характере и в его мышлении всегда чувствуется какая-то внутренняя связанность и нерешительность. Но это был не страх перед чьим-нибудь осуждением или мнением, пусть даже и мнением епископа, это была некая духовная мнительность. И «засушил» Горского вовсе не Филарет. Он сам себя останавливает на каждом шагу из какой-то внутренней боязливости. Это видно сразу по его дневникам, за ранние годы. «К сожалению, чем обширнее становятся его познания, тем, по-видимому, увеличивается и его недоверие к себе. Оно то и останавливает и его самого, и чрез него других, в печатании трудов», – писали в свое время о Горском современники.[iv] И то не было беспомощностью эрудита, знающего слишком много и не умеющего со своими знаниями совладать. У Горского был поистине исторический дар, и он вполне владел своим знанием. Но у него был и какой-то глубокий духовный надлом, надлом умственного характера. И Горский сам это знал. «Небогатый и без того силою самостоятельного разумного мышления, должен каждый шаг делать за кем-нибудь другим, и легковерием страшусь увлекаться за добрыми и недобрыми водителями».[v] Так говорил он сам о себе в письме к другу. И сам всегда искал, к кому бы ему прислониться. От юности имея исключительные дарования, в Академию Горский поступил почти мальчиком, в шестнадцать лет, из философского класса Костромской семинарии, на два года раньше нормального срока. И в академии Горскому учиться было сперва не легко. Он ведь вовсе не изучал богословия в семинарии и должен быль изучать в первый раз то, что другие учили уже во второй.

В Академии у молодого Горского проявился интерес к "мистической" стороне христианства. Горский читал тогда Фенелона, Гамана и др. В его религиозном облике было немало черт александровского времени: внимательность к снам и приметам. Поверх этого западнического мистического влияния ложится отеческая волна. И она была сильнее. Это было влияние Филарета Гумилевского, который впервые ввел исторический метод в преподавание догматики и сумел пробудить у своих слушателей не только интерес, но и любовь к историческим занятиям. Усилиями Филарета историческое веяние в русском богословии начинается из Московской Духовной Академии. В первые годы своего преподавания Филарет Гумилевский встретил талантливого ученика, который стал его другом. И именно Филарет объяснил Горскому впервые его призвание историка. На долгие годы их соединила нежная дружеская приязнь и общая страсть к исторической науке. И когда друзья науки стали служить вместе, занятия историей сделались для них насущной пищей. Помощь Горского чувствуется почти во всех работах Филарета, и это была помощь библиотекаря и критика. Сблизились они сперва на ученой основе, вспоминая впоследствии о долгих беседах на исторические темы, о часах, проведенных вдвоем над рукописями или старопечатными книгами. Но сближение пошло глубже. Филарет ввел Горского и в мир отеческого любомудрия и аскезы. Он учил его аскетической мудрости и работе над собой. «Дело спасения начинается в нас зимою, именно сокрушением сердечным, крепким самопогружением и стеснением воли, мыслей и чувств».[vi] Гумилевский предостерегал друга от умозрительных увлечений, от того "почти гностического" духа, которым можно было так легко заразиться из немецких книг. Филарет учил Горского именно духу практической церковности и канонического послушания. Остерегал его подчинять веру доводам науки, остерегал и от самой книжной страсти, – опасной, как и всякая страсть. "Вкусите и видите" (Пс. 33.) – вот способ знания христианской религии: таинства и молитва. Этот урок Горский твердо запомнил, и он принял впоследствии священство для укрепления себя в богословской работе, и ради радости приносить Бескровную Жертву.

Духовной тишины Горский достигал многими скорбями. Родительский запрет помешал ему последовать за Филаретом в иноческом пути. Он с горечью покорился, но ушел в ученый затвор. Позже и сам уже не захотел расставаться с Академией, которой отдал всю свою любовь. И в Горском поражает нас его впечатлительность, его восприимчивость, его ненасытная способность к познанию. Он много читал. Больше любил читать, чем писать. Но это не было пассивностью или вялостью мысли, таков был его образ мышления.

Горский предпочитал работать по первоисточникам, чтобы из них строить самому. Он не только собирал материал, но сразу же и строил, хотя бы для самого себя. Это была любознательность исследователя, а не любопытство любителя. Когда Горский в 22 года занял в Академии церково-историческую кафедру, ему приходилось одному прочитывать слишком многое: от библейской истории до позднейших времен. И так долгие годы Горскому приходилось читать сразу полный курс общей церковной истории, и истории Церкви русской. Много времени уходило на выработку курсов. В истории всеобщей Горский всего больше пользовался Неандером[vii] и еще Гизелером.[viii] Но все было лично проработано им и по источникам. Очень ценил Горский и Мосгейма.[ix] Однако все же «Неандер был любимейшим руководителем Горского на поприще исторических исследований».[x] У Неандера его привлекало это стремление и умение находить религиозный смысл происходивших событий, это умение изображать исторический процесс, «как одно целое, в стройной и тесной связи всех его частей».[xi] В своих лекциях Горский и стремился, прежде всего, показать эту "внутреннюю связь фактов", не довольствовался внешним прагматизмом, и говорил об органическом развитии. Всего больше он останавливался на истории догматов. Впоследствии и догматику он читал историческим методом. Из западных пособий по догматике он пользовался обычно курсами Штауденмайера и Куна, еще Каниса, Филиппи. Из лекций издана только часть – история Евангельская и Апостольская.[xii] Это есть философия Новозаветной истории, изложенная с редким проникновением. Здесь повествуется через всю историю, как Христос возбуждает веру, в учениках и в народе. Следует отметить еще образцовые опыты отеческих жизнеописаний – ученые жития Афанасия, Василия, Епифания, Феодорита. Его слушатели вспоминали еще незабываемую характеристику Оригена.

Но главным предметом Горского была история русской Церкви. И, прежде всего, нужно отметить его работы по описанию славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. Плодом напряженной работы нескольких лет было "Описание" библиотеки в шести томах (I-V, 1855 – 1869; том VI-ой, отпечатанный в свое время, выпущен только в 1917-м году). Это не только описание рукописей в собственном смысле слова, это сразу и обоснованная оценка или характеристика памятников и их значения, как исторических источников. Достаточно сказать, что замечательный памятник древности «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона издан был впервые Горским в 1844 г.[xiii] В том и был замысел митрополита Филарета (Дроздова) относительно Синодального книгохранилища, чтобы ввести весь этот новый рукописный материал в научный оборот сразу же с надлежащим толкованием. Потому и хотел он это поручить "своему" человеку; и не любил вмешательства чужих, таких как Погодин или Ундольский. Горский выполнил задачу образцово. В этом лежит непреходящая ценность его работы, что вместо внешнего описанная он дал исследование. В особенности это относится к описанию библейских рукописей; до сих пор оно сохраняет всю важность, как опыт по истории славянского текста Библии. Но именно эта работа вызвала много нареканий со стороны цензуры, затруднявшей пропустить ее. С согласия Филарета, Горский составил "апологию" против отзыва цензора, защищая свободу исторической критики документов в ее собственной области. И в этих вопросах у него никогда не было колебаний.

Горский быль не столько археографом, сколько историком в прямом смысле. Документы и памятники он воспринимал взглядом исследователя. И у него было продуманное историческое мировоззрение, своя философия русской истории. С этим и связан его постоянный интерес к внутренней жизни самого церковного народа: как принималось христианское учение в быту и в жизни. Поэтому его интересовали не столько официальные документы, сколько памятники литературы, особенно жития и проповеди, приоткрывавшие доступ в этот внутренний мир. И именно от уроков Горского восходит такое определение задачи русской церковной истории: «изложить жизнь русского народа, как общества верующих». К сожалению, в такой постановке и доныне история русской Церкви еще не написана.

Горский был не только исследователем, не только мастером, но и учителем. Был учителем несравненным, учил же словом и житием, учил не только на кафедре, но и в библиотеке (он был библиотекарем в Академии все время своей профессуры, до назначения ректором). Он умел пробуждать у студентов ученый энтузиазм, умел пробуждать в них историческое чувство, умел завлекать их в историческую работу, и всегда по источникам. Горский внимательно следил за своими и за чужими учениками, помогая им советами или учеными остережениями. «Горский был из тех преподавателей высшей школы, которые владели вниманием аудитории и умели увлечь их слушателей, вместе с тем он был выдающимся воспитателем, пользовавшимся огромным нравственным влиянием на студенчество».[xiv] Архиепископ Алексий Лавров-Платонов, один из учеников Горского, ставший профессором церковного права в Академии, рисует следующий образ своего знаменитого учителя: «Он учил нас трояким способом: всех вообще на кафедре, увлекая нас своими глубокими изысканиями, историческими картинами, блестящими характеристиками отцов и учителей Церкви, затем он всех же нас учил на другой своей кафедре – в библиотеке. Это тоже драгоценнейшие для нас его лекции, коими он вводил нас в полное обладание литературою предмета. Но были еще его лекции – lectiones privatissimae (лекции сугубо частные – лат.) – домашние. На эти лекции иногда он призывал нас поодиночке, по поводу прочитанных им наших рассуждений или для сообщения своих мыслей относительно данной темы».[xv]

История русской Церкви всегда была особенно любимым предметом Горского. Здесь им была проделана большая исследовательская работа, открыто и изучено много документов. И в этом отношении Горский любил работать для других. В Московской Духовной Академии ходит предание, что поразительный блеск канонического и исторического обоснования в знаменитых резолюциях митрополита Филарета во многом обязан Горскому. Влияние его чувствуется и во многом другом. Именно он навел Голубинского на мысль исходить в реконструкции устройства и быта древней русской Церкви из византийского материала, образцы такого сравнительного анализа он и сам давал в своих лекциях. Горским подсказан и метод Каптерева в его работах по истории патриаршества Никона, и Каптерев использовал подобранные уже Горским материалы. Полнота и многосторонность его знаний были поистине изумительны, и потому его влияние простиралось на все отрасли русского богословия. Из его школы вышли не только замечательные церковные историки, но и прекрасные специалисты по патристике, догматике, церковному праву и т.п.

Горский сумел создать мощное ученое движение в Академии. Своим личным живым примером Горский свидетельствовал и напоминал, что наука есть подвиг и служение. Поэтому во многом благодаря нему в Московской Академии создавалась настоящая школа сильных историков.

Горский был убежден, что церковная история как наука подлежит общим законам исторической истины вообще. Истина у церковного историка не есть какая-нибудь условная, которая, будучи рассматриваема с какой-нибудь иной точки зрения, оказывалась бы вещью сомнительной. Истина церковно-историческая есть истина безотносительная. Это потому, что церковный историк добывает ее, руководясь теми же способами, какими приобретается всякая историческая истина. Горский заявлял перед своими слушателями: «Нет нужды говорить, что церковная история подлежит общим законам всякого исторического произведения, что она, например, должна пользоваться источниками только достоверными».[xvi] Церковную историю Горский понимал не как сборник фактов, мертвых и сухих, но как науку, указывающую идею церковно-исторической жизни, смотрел на факты как на внешние показатели внутренних отношений и явлений. Горский говорил, что церковная история не должна собирать только факты, но обязана проникать во внутреннюю между ними связь, извлекать идеи факта из самого факта. Такова должна быть, по сознанию нашего историка, церковная история вообще, таковой же она должна быть и тогда, когда она обозревает частные группы явлений однородного содержания.

По Горскому церковная история должна знакомить не с фактами церковно-историческими, а именно с жизнью церковно-исторической. Зачем приводить факт, если он стоит одиноко, ничего не объясняет в общем течении жизни, если его можно рассказать, но нельзя им ничего объяснить?

Как историк Церкви, Горский отличался самым возвышенным взглядом на свой предмет, взирая на него с религиозным одушевлением. В одной из своих вступительных лекций, сравнивая историю мысли человеческой, поскольку она проявляется в философии, и историю культуры человеческой, направляющейся к всестороннему облагораживанию людей, и, находя, что и в этих областях, нельзя не видеть обнаружения «идеи существа Бесконечного», Горский заявляет, что «наиполнейшее обнаружение эта идея получает лишь в церковной истории, поскольку именно она представляет Бога в самом ближайшем отношении к человечеству».[xvii]

Горский никогда не забывал той основной истины, что история христианской жизни раскрывалась среди чисто исторических, человеческих отношений и потому может быть изучаема только в связи с этими отношениями. К этой истине Горский не раз обращался в своих вступительных чтениях. Лучшим доказательством этого служат его мысли о том, как следует серьезному историку изучать историю христианских догматов. История христианской догмы есть важнейшая сторона для изучения историка. Здесь центр тяжести всего развития церковной жизни. Осторожный историк здесь меньше всего может допускать влияние духа времени и исторических условий. Потому что, если допущено будет, что догма развивается таким же путем, как и всякая человеческая Истина, в таком случае грозит опасность перемешать откровенную истину с естественной истиной человеческой в представлении историческом.

Горский, однако же, не находит ничего предосудительного в том, чтобы рассматривать историю христианского учения в связи с общим ходом умственного развития человечества; он только старается указать, какие пределы в этом случае должен не переступать историк. Ведь серьезный православный церковный историк, приступая к своему делу, не может обойти весьма существенного вопроса: какие задачи налагает на него принадлежность его к Церкви православной? В чем должны состоять отличия историка православного от всех других историков? Эти вопросы занимали и ученого Горского. Он, впрочем, не пускается в подробности по этим вопросам и решает их очень просто и коротко. Горский так резюмировал свои мысли в данном случае: «Изложение истории определяется взглядом на предмет ее, который должен быть выведен из существа ее. И по теории, и по опыту должно согласиться, что изложение истории Церкви наиболее определяется взглядом догматическим».[xviii] Ведь история Церкви, по мнению Горского, представляет, с одной стороны, Бога в самом ближайшем отношении к человечеству, с другой – человека в самом высочайшем из его стремлений.

Несмотря на сознание высокой важности и разнообразной пользы от изучения церковной истории, Горский, однако же, хорошо понимал, что достижение цели – серьезное знание этой науки, и дело весьма трудное. Мысль о трудности изучения предмета побуждает его обращаться с различными замечаниями касательно этого предмета к своим слушателям. Он то разъясняет, в чем заключается эта трудность и от чего она зависит, то объявляет, что можно и чего нельзя достигнуть в изучении науки при ревностном занятии ею в Академии. Одну из трудностей при изучении церковной истории Горский совершенно справедливо поставлял в том, что церковный историк имеет дело с элементом едва уловимым – с духом человеческим в его истории со всеми его тончайшими стремлениями. Понимая, какой широтой, необъятностью отличается наука церковно-историческая, каких трудов, сколько времени нужно на основательное ознакомление с ней, Горский не думал требовать от своих слушателей невозможного.

«Верх желания для наставника – если он успеет возбудить в своих учениках любовь к науке и желание самому основательно изучать ее».[xix] Это слова поистине опытного наставника, каким и был Горский. С этими словами наш ученый обращается к своим слушателям, и какой задушевностью, какой сердечной теплотой и дружественностью отзываются они в сердцах его учеников!

Эти замечания о Горском в их совокупности, будучи взяты из вступительных его лекций, знакомят нас с одаренным историком с очень привлекательной стороны. Горский твердо помнил непреложные законы истории, высокорелигиозно смотрел на свой предмет, любил его всемерно и желал, чтобы полюбили его другие. Церковная история, как известно, представляет чрезвычайное богатство материалов для профессорских чтений с кафедры. Но достоинство чтений по этому предмету зависит не от широты и подробности изложений той или другой стороны этой науки. По церковной истории широко и всесторонне можно читать по какому угодно вопросу. Искусство чтений должно выражаться преимущественно в том, чтобы из многого избрать немногое, но характерное и существенное. Если будем рассматривать чтения Горского с этой стороны, мы должны будем отдать полную хвалу ему, как профессору своего предмета. Он умел останавливать внимание своих слушателей на самом существенном и главном, не подавляя мысли и памяти деталями, специальным и мелочным изложением науки. Язык чтений Горского был спокойный, краткий, чуждый всякий украшений и искусственности. Но это не мешало его чтениям приобретать иногда характер одушевления и своеобразной поэтичности.

В начале профессорской деятельности на Горском лежала обязанность излагать с кафедры всю церковную историю, начиная с библейских времен до нашего времени: и греческую, и западную, и русскую. С течением времени, на его глазах и, быть может, не без его содействия из этой обширной науки выделялись различные отделы ее в виде самостоятельных научных предметов, которые стали излагать для слушателей отдельные преподаватели. Так из общей сферы церковно-исторической науки выделились во время преподавания Горского в качестве самостоятельных наук: библейская история, русская церковная история, новейшая церковная история Запада.

Горский читал решительно обо всем своим слушателям: и по библейской истории ветхозаветной, и по евангельской и апостольской истории, и историю церковную до разделения Церкви, и историю Западной церкви в период схоластики, и эпоху реформационную до окончательного образования первоначальных протестантских обществ, и греческую церковную историю до самых последних времен, и, конечно, русскую церковную историю. Горский был профессор добросовестный и внимательный; он желал ознакомить своих слушателей со всем объемом церковно-исторической науки. И он с успехом разрабатывал свой предмет; в этом ему помогало основательное знание языков новых и древних и изумительная память.

Ученик Горского профессор А.П. Лебедев говорил, что Горский как историк принадлежал к направлению так называемому объективному. «Объективисты-историки отличаются обыкновенно самым строгим изучением фактов, тщательным изучением источников, но в изложении, группировании фактов они избегают указания и раскрытия законов истории, по которым движется жизнь человеческая. Это дело историков-субъективистов, прагматиков, задача которых первым представляется слишком поспешной, самонадеянной и фантастической. Нужно знать факт, как он есть, отличать факт достоверный от недостоверного, говорят объективисты; этого мало – замечают прагматики: нужно указать, какое значение имеет он в ряду других фактов исторических, нужно судить на основании факта о движении истории, иначе незачем и изучать историю. Горский, говорим, был объективистом-историком».[xx] Он постоянно был занят и в своих лекциях, и в своих печатных церковно-исторических трудах фактической истиной, тщательным изучением фактов; но что касается до обобщения фактов в смысле исторического прагматизма, до изучения истории в смысле развития церковно-исторической жизни, то таких задач Горский не ставил себе. Нельзя, конечно, думать, чтобы у Горского недоставало таланта для такого рода научной постановки дела, скорее всего Горский считал такие работы еще преждевременными на Руси. В самом деле, прагматическая обработка церковной истории возможна только тогда, когда солидно обработаны частные отделы науки, когда уже изучен материал, служащий к цели, когда наука может утверждать многосторонность своих сведений. Всего этого, конечно, не было в России в те годы. Русская церковно-историческая наука только начинала свое дело. Рассмотрение церковной истории с точки зрения прагматической – вещь тем более трудная, что православный историк должен выработать свои принципы, независимые от западных образцов, и с точки зрения этих уже обрабатывать свой предмет. Но православный историк может только Православие поставить как исходную и совершеннейшую точку зрения на историческое развитие всех сторон Церкви. Горский же своей научной деятельностью отвечал насущным потребностям времени. Он не брал на себя широких задач, потому что сначала нужно было утвердить основы для науки, нужно было наперед разобраться в научных материалах. А наука церковно-историческая должна была пройти свою историю, но и до наших дней она так и не прошла этот свой тернистый путь.

Исключительные по своим качествам дарования Горского ярко проявились и на административном поприще. В 1864 г. Горский был назначен ректором Академии, и оставался им до самой своей смерти в 1875 г. На время его ректорства пришлась коренная перестройка духовного образования, закончившаяся реформой 1867-1868 гг., которая «имела, может быть даже большее значение, чем реформа 1808-1814 гг.»,[xxi] и Горский принимал самое непосредственное участие в ее подготовке и проведении. Под его же непосредственным и чутким руководством формировались преподаватели и ученые, которым впоследствии суждено было стать деятелями пореформенной духовной школы России.

Подытожить свои рассуждения о личности А.В. Горского хочется словами его учеников, которые были напечатаны в юбилейном сборнике, посвященном столетию МДА. «Бесспорно, для Московской Духовной Академии громаднейшее значение имеет Александр Васильевич Горский, занимающий первое место за все время столетнего существования академии. Без преувеличения можно сказать, что все лучшее и светлое в академии идет от Горского и академия не утратит окончательно своей богословско-научной силы, пока в ней совершенно не иссякнет дух Горского».[xxii]

И эти слова нам ясно и убедительно свидетельствуют о том, что Горский был знающим свое дело пионером русской церковно-исторической науки, принимая во внимание и все то, что было сделано им в научной литературе. Горский был также theologus pectoralis (богослов душевный – лат.). Он нераздельно сочетал в себе качества исследователя и ученого с человеком веры и доброго христианина. Действительно, жизнь Горского была полна своеобразия, которое так свойственно биографиям многих ведущих умов русской культуры, а его научное наследие является неоценимым сокровищем, перешедшим к нам из прошлого дореволюционной церковно-исторической науки.

[i] Для биографии А.В. Горского очень важен его «Дневник»: см. Дневник А.В. Горского / с прим. прот. С. Смирнова. М., 1885; См. также: У Троицы в Академии. 1814-1914. Сергиев Посад, 1914. С. 252-341. Сведения о жизни Горского см.: Попов С. Ректор Московской Духовной Академии прот. А.В. Горский. Сергиев Посад, 1897. Воспоминания о Горском как профессоре: Беляев А.Д. А.В. Горский. М., 1877.

[ii] Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 367.

[iii] См. Соловьев С.М. Мои записки для моих детей, а если можно, то и для других. СПб., 1907.

[iv] Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 367.

[v] Там же. С. 367.

[vi] Там же. С. 368.

[vii] См. Allgemeine Geschichte d. Christlichen Religion und Kirche. 3-te Auflage.

Gotha. 1856.

[viii] См. Gieseler I.K. Lehrbuch der Kirchengengeschichte. Bd. I. S. 1-3. Bonn. 1831.

[ix] См. основную работу Мосгейма: Institutiones historiae ecclesiasticae antiguae et recentioris. P. 3-6. Edit. Altera Helmstadii, 1764.

[x] Смирнов С. История Московской Духовной Академии до ее преобразования. М., 1879. С. 40.

[xi] Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991.

[xii] См. Горский А.В. Академические лекции. История Евангельская и Церкви Апостольской. М., 1883. (репринт Спб., 1999).

[xiii] См. Прибавления к творениям святых отец. М., 1844. № 2.

[xiv] Смолич И.К. История Русской Церкви. 1700-1917. Ч.1. М., 1996. С. 435.

[xv] У Троицы в Академии. 1814-1914. Сергиев Посад, 1914. С. 290.

[xvi] Лебедев А.П. Церковная историография в главных ее представителях с IV века до ХХ. Спб., 1903. (репринт Спб., 2000). С. 449.

[xvii] Там же. С. 450.

[xviii] Там же. С. 454.

[xix] Там же. С. 456.

[xx] Там же. С. 465.

[xxi] Смолич И.К. История Русской Церкви. 1700-1917. Ч.1. М., 1996. С. 435.

[xxii] У Троицы в Академии. 1814-1914. Сергиев Посад, 1914. С. 7-8.