Последние годы земного служения архиепископа Серафима (Соболева)

До недавнего времени исследователи, писавшие о жизни и трудах этого иерарха, не уделяли достаточного внимания последним годам его служения, сосредотачиваясь на других периодах жизни архипастыря и на его сочинениях. Тем не менее, последние годы жизни архиепископа Серафима являются достаточно интересными и на них нужно остановиться подробнее. Однако прежде чем говорить о служении архиепископа в 1948 – 1950 гг., следует напомнить об основных вехах его жизненного пути.

Архиепископ Серафим (Соболев)

Архимандрит Серафим стал свидетелем разорения Воронежской епархии богоборческой властью, осквернения мощей, репрессий против духовенства. Всю жизнь архиепископ Серафим вспоминал стоны насельников Митрофаньева монастыря, которых живыми закопали в землю[1].

Воспользовавшись кратковременным освобождением города войсками генерала А.И. Деникина, архимандрит Серафим вместе с младшим братом иеромонахом Сергием покинул Воронеж и обосновался в Крыму, где стал ректором духовной семинарии. В Симферополе, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы отец Серафим был рукоположен во епископа Лубенского, викария Полтавской епархии. В ноябре 1920 г. епископ Серафим переехал в Константинополь, а в мае 1921 г. главой русских западноевропейских приходов архиепископом Евлогием (Георгиевским) был назначен настоятелем Никольского храма в Софии. Тогда же это распоряжение было подтверждено Зарубежным Высшим Церковным управлением, которое в августе 1921 г. назначило архиепископа Серафима управляющим русскими приходами в Болгарии[2]. Осенью 1921 г. Патриарх Тихон изменил титул епископа Серафима на Богучарский, однако до конца 1929 г. епископ Серафим упоминался во всех документах, как Лубенский[3]. В Болгарии епископ (с 1934 г. архиепископ) Серафим прослужил до конца своих дней, находясь сначала в подчинении Зарубежного Синода, а с 1945 г. в юрисдикции Московской Патриархии.

В Болгарии до сих пор вспоминают благоговейные богослужения архиепископа Серафима. Несмотря на тяжелую форму туберкулеза, архипастырь неукоснительно служил во все воскресные и праздничные дни, а по четвергам читал в храме акафист святителю Николаю[4]. Большое внимание иерарх уделял церковному хору, который стал одним из лучших хоров в Болгарии[5]. По свидетельству митрополита Доростольского Илариона (Цонева), жители Софии видели в архиепископе Серафиме угодника Божия. Сам митрополит Иларион на себе испытал прозорливость архиепископа Серафима, предсказавшего ему монашеский путь[6]. Духовные чада архиепископа Серафима вспоминали, что нередко во время исповеди он напоминал им забытые грехи, а также отвечал на их мысленные вопросы. «Это случайно», - улыбаясь, говорил архипастырь, в ответ на недоумение исповедующихся[7].

Замечали прихожане и силу молитв архиепископа. Архимандрит Пантелеимон (Старицкий) писал, что все, приходившие к архиепископу Серафиму со скорбями, уходили от него утешенными и окрыленными. Бывали случаи, когда молитва архиепископа Серафима приносила исцеление безнадежно больным[8]. Сам архиепископ Серафим не видел в силе своих молитв чего-то необычного. «Когда умрем,- говорил он, - тогда поймем, насколько близки нам были Спаситель, Божия Матерь и все святые, как сходили к нашим немощам и как исполняли наши молитвы»[9].

Архиепископ Серафим известен и своими трудами. Ему принадлежит сочинение «Русская идеология», где архипастырь доказывал необходимость возвращения России к монархическому правлению. Архипастырь при этом был противником абсолютизма и подчеркивал, что Император должен действовать в строгом соответствии с учением Церкви. Показательно, что слова Спасителя «Создам Церковь Мою и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16.18) архиепископ Серафим относил по преимуществу к Русской Церкви, как наиболее ревностно хранящей Предание[10]. Архипастырь выступил и против возникших в эмигрантском богословии учений – теории искупления митрополита Антония (Храповицкого) и учения о Софии протоиерея Сергия Булгакова.

Пребывая в подчинении Зарубежного Синода, архиепископ Серафим в довоенные годы вел переписку с иерархами, подчиненными Московской Патриархии, а митрополиту Сергию (Страгородскому) отправил несколько экземпляров своей книги «Новое учение о Софии Премудрости Божией».

В годы Второй мировой войны архиепископ Серафим не служил молебнов о победе Германии и не благословлял русским эмигрантам участвовать в войне против России[11]. В тех условиях такая позиция была если не героической, то во всяком случае смелой. Несмотря на братские чувства болгарского народа к России, Болгария официально стояла на стороне Гитлера, а германский посол в Софии серьезно контролировал внутреннюю и внешнюю политику болгарского правительства. Показательным является то, что духовные чада архиепископа Серафима епископ Парфений (Стаматов) и архимандрит Мефодий (Жерев) в годы войны поддерживали связь с силами болгарского антифашистского сопротивления[12].

В 1945 г. архипастырь воссоединился с Церковью в Отечестве, а в 1948 г. принял участие во Всеправославном Совещании в Москве.

Русский храм св. Николая на бульваре Царя Освободителя

Являясь противником компромиссов в догматических вопросах (что отразилось в докладе «Надо ли Русской Православной Церкви участвовать в экуменическом движении?»), архипастырь, тем не менее, не отрицал богословского диалога. Это подтверждает его доклад «Об англиканский иерархии». При этом, архипастырь считал допустимым сотрудничество с инославными христианами. Например, перед лицом грозившего миру коммунистического богоборчества, архиепископ Серафим призывал к созданию общехристианского фронта для борьбы с безбожием[13].

Защита юлианского календаря также не означала для архипастыря апологии разделений. Духовные чада архиепископа Серафима епископ Парфений и протоиерей Всеволод Шпиллер соглашались, что архипастырь, будь он жив, никогда не допустил бы календарного раскола, потрясшего Болгарскую Церковь через 18 лет после смерти иерарха в 1968 году[14]. Мнение епископа Парфения и протоиерея Всеволода Шпиллера подтверждает тот факт, что Русская Зарубежная Церковь находилась в общении с новостильными Церквами. Например, в 1930 г. Зарубежный Синод разрешил своим приходам в Южной Америке перейти на новый календарь, а в 1931 г. Архиерейский Собор РПЦЗ (с участием владыки Серафима) официально признал допустимым сослужение с Церквами, перешедшими на новый стиль, но сохранившими старую Пасхалию[15].

Конечно, нельзя сказать, что архиепископ Серафим во всем был прав. Противодействие экуменическим крайностям иногда приводило иерарха к поспешным и необдуманным заявлениям. Так, в 1949 г. Московская Патриархия была готова выкупить у наследников Н.Н. Глубоковского некоторые рукописи, принадлежавшие ученому. Однако советское руководство воспрепятствовало этой покупке. В качестве повода для отказа был использован отзыв архиепископа Серафима (Соболева), который сказал, что труды Глубоковского написаны с «протестантских» и «экуменических» позиций[16]. Хотя согласиться с такой оценкой нельзя, все же архиепископа Серафима можно понять. Случаев, когда межконфессиональное и межрелигиозное общение выходило за рамки канонов, в Болгарии в тот момент было немало. Архиепископ Серафим с возмущением писал Патриарху Алексию I о совместных прилюдных молитвах болгарских священников не только с католиками и протестантами, но даже с иудеями и мусульманами[17]. Обличая такую практику, архиепископ вполне мог сделать лишний шаг вправо, что в данном случае привело к несправедливой оценке трудов Н.Н. Глубоковского.

Говоря о последних полутора годах земного служения архиепископа Серафима, нельзя не упомянуть о попытке назначения его в Париж. После Всеправославного Совещания 1948 г. в Москве серьезно рассматривали этот вопрос. 1 ноября 1948 г. посол СССР в Болгарии Бодров писал заместителю министра иностранных дел В.А. Зорину, что не имеет ничего против отбытия архиепископа Серафима во Францию[18]. Летом и осенью 1948 г. архиепископ Серафим уже готовился к переезду во Францию. В качестве преемника на место архиепископа Серафима (Соболева) в совете по делам РПЦ планировали поставить протоиерея Всеволода Шпиллера[19].

Однако назначение архиепископа Серафима в Европу не состоялось, что было вызвано, прежде всего, недоверием к иерарху. В Совете по делам РПЦ архиепископу не могли забыть его пребывания в Русской Зарубежной Церкви и его монархических идей. Пожелание архиепископа Серафима взять с собой близких людей – архимандрита Пантелеимона (Старицкого), протоиерея Андрея Ливена, протоиерея Николая Ухтомского и иеродиакона Николая (Шелехова), было расценено председателем Совета по делам РПЦ Карповым как подтверждение того, что архиепископ готовится к бегству из соцлагеря. «Тут явное стремление перекочевать из страны народной демократии в более безопасное место», - писал Карпов в МИД 9 сентября 1948 г[20]. В письме заместителю министра иностранных дел Зорину от 21 сентября 1948 г. Карпов писал, что в действиях архиепископа и преданного ему духовенства «усматривает явную тенденцию б[ывших] эмигрантов перебраться на запад»[21].

Посольство СССР во Франции также высказалось против перевода в Париж архиепископа Серафима. Основанием стала «антисоветская деятельность» архипастыря, а также его связь с монархистами[22]. В конце декабря 1948 г. Святейший Патриарх Алексий выслал архипастырю телеграмму, в которой сообщалось, что его перевод в Париж отменяется[23].

Архиепископ Серафим продолжал руководить приходами Русской Церкви в Болгарии.

Проблемой для русской общины в те годы стало достаточно ощутимое давление на эмиграцию и Церковь со стороны властей. В 1944 г. была запрещена публичная деятельность русских эмигрантов. За самим архиепископом Серафимом и русским подворьем внимательно следило советское посольство[24].

Однако архиепископ Серафим вел себя достаточно мудро. С одной стороны, он старался не конфликтовать с советскими представителями. Иерарх понимал, что среди них есть немало тех, кто тайно сочувствует Церкви, а также осознавал, что, стяжав «дух мирен», можно обратить к христианству и явных безбожников. Неслучайно, благословляя протоиерея Всеволода Шпиллера на переезд в Россию, архипастырь сказал ему: «Тебе там придется с разными людьми общаться, и смотри, не отталкивай никого – даже самого "махрового гэпэушника"»[25]. В отчете Совета по делам РПЦ (февраль 1950 г.) говорилось: «Шпиллер характеризует архиепископа Серафима как человека святой жизни, праведника, он далек от земных дел. У него милые отношения и он одинаково целуется со всеми как прежними, так и теперешними представителями власти»[26].

Однако храня добрые отношения с новой властью, архиепископ Серафим продолжал делать то, что считал полезным для Церкви, не оглядываясь на государственное руководство СССР и Болгарии.

Одним из важных деяний архипастыря стало основание им в Княжево (пригород Софии) женского монастыря. Архипастырь давно мечтал создать обитель, в течение нескольких лет добивался ее открытия, и мечта его осуществилась только за несколько месяцев до смерти. Первоначально архиепископ Серафим планировал построить недалеко от русского Свято-Никольского храма здание для женской монашеской общины. В планах иерарха было и строительство свечного завода для обеспечения новой обители. На нужды строительства Патриарх Алексий выслал 600 тысяч левов, что составляло около 11 тысяч рублей. Патриарх подарил будущей обители Козельщанскую икону Божией Матери, ставшую одной из святынь монастыря[27]. Однако разрешение на строительство здания в центра города получено не было, а вместо свечного завода было разрешено построить мастерскую с условием, что свечи будут продаваться только в русских церквах[28].

Однако эти препятствия не были серьезными. Намного хуже было то, что сопротивление открытию монастыря стало оказывать советское руководство. Высказался против открытия монастыря Г. Карпов. Во время беседы с послом Болгарии в СССР Благоевой Карпов заявил, что болгары малорелигиозны и монастырь в Софии не нужен в принципе. Копию своей беседы Карпов направил Заместителю Председателя Совета министров Ворошилову и заместителю министра иностранных дел Громыко[29].

Удивительно, что дело создания монастыря после этого не прекратилось. Болгарская Церковь в целом поддержала инициативу архиепископа Серафима. Государственное руководство Болгарии также не стало препятствовать открытию обители. В декабре 1949 г. Департамент исповеданий министерства иностранных дел Болгарии передал новой монашеской обители помещение из пяти комнат на улице 6 сентября, № 51. В письме директора исповеданий Тагарова от 23 декабря 1949 г. говорилось, что монахини могут сразу же заселиться в новое помещение[30].

«Я верую, - писал архиепископ Серафим Патриарху Алексию, - что Матерь Божия не оставит нашей женской обители. Уже начались некоторые пожертвования. А мужской Кокалянский монастырь, основанный мною еще в 1924 году, будет помогать обители хлебом. Я вверил ее Покрову Божией Матери. А Вас, Святейший Владыко, покорно прошу благословить именовать открывающуюся женскую обитель Покровской <…> Много желающих поступить в нашу обитель, но будем принимать в нее только уже испытанных в смирении и послушании. Кроме того пока нет средств для содержания более семи сестер»[31].

Обитель создавалась, как девичья[32]. Сначала архипастырь планировал постричь в монашество трех девиц, а затем увеличить их число[33]. По ходатайству архиепископа Серафима настоятельницей монастыря стала монахиня Серафима (Ливен). «Св[ященный] Синод Болгарской Церкви, - говорилось в письме архиепископа Серафима Патриарху Алексию, - всех настоятельниц своих, хотя бы самых малочисленных женских монастырей в две-три сестры, именует игумениями. У болгар даже нет слова настоятельница. Если найдете возможным, то благословите мне через некоторое время, приблизительно Великим постом, посвятить М. Серафиму в сан игумении. Это желательно для престижа Русской Церкви здесь»[34].

Создание монастыря для 1949 г. было уникальным случаем, поскольку коммунистическая власть монастырей не открывала. Из 104 обителей, имевшихся в Русской Церкви на 1945 год, только Троице-Сергиева лавра была возвращена Церкви советским руководством. Остальные монастыри вошли в Русскую Церковь другими путями – они либо оказались на территории СССР после присоединения западных областей в 1939 – 1940 гг., либо были открыты немцами в годы войны. Что касается коммунистических властей, то они в послевоенные годы не открывали, а наоборот, закрывали монастыри. К моменту смерти Сталина монастырей было уже 60[35]. Ситуация в Восточной Европе (в так называемых странах «народной демократии») почти не отличалась от советской. Так что основание обители, можно считать почти чудом.

Несмотря на государственный запрет церковной благотворительности, архиепископу Серафиму удалось вести таковую через православное сестричество. С его помощью создавались бригады для благоустройства кладбищ, организовывались паломничества (иногда массовые) и даже проводились беседы на духовные темы[36].

Свою цель архиепископ Серафим видел и в противодействии церковному модернизму. Проблема неразумных церковных реформ стояла в Болгарии очень остро. Большой авторитет, при поддержке государства, приобрел Союз священников, некий аналог российской «Живой церкви». Протоиерей Всеволод Шпиллер отмечал, что среди болгарских обновленцев встречались те, кто видел в реформах благо для Церкви. Однако большинство модернистов было охарактеризовано протоиереем Всеволодом так: «Обритое, все снявшее уже рясы или снимающее их, духовенство, вполне оторвавшееся от верующей массы, и с ним много морально-опороченного элемента»[37].

Наиболее радикальные нововведения были предложены 31 конгрессом Союза священников, который проходил с 18 по 20 октября 1949 г. в Софии. В резолюции Конгресса была отмечена необходимость оттеснения от власти архиереев и передачи власти епархиальным советам (п. 8). Еще одним пунктом был вопрос об одежде священнослужителей. «Пришло время, - говорилось в 9 пункте резолюции, - разрешить и вопрос о форме священнической одежды также в духе современного просвещенного общественного чувства».

Наконец, наиболее активно участники конгресса добивались второбрачия духовенства: «Конгресс одобряет все сделанное до сих пор правлением Союза по вопросу о второбрачии священников-вдовцов. Весь конгресс считает своим долгом прежде всего сыновне просить Св. Синод разрешить таинство брака для второбрачных священников <…> Конгресс просит аннулировать изданные до сих пор духовно-уголовные приговоры в отношении второбрачных священников <…> Эти второбрачные священники должны быть восстановлены в правах со дня их отстранения и должны получить соответствующее государственное вознаграждение, не выданное им»[38]. Со стороны священников-радикалов звучали предложения о превращении монастырей в социальные и культурно-просветительные учреждения [39].

Подобно красным обновленцам 1920-х гг., болгарские модернисты весьма сочувственно относились к коммунистической власти, не желая видеть ее онтологического богоборчества. Показательно, что на 30-м конгрессе Союза священников в октябре 1948 г. в зале заседаний не было ни икон, ни распятия, зато почти всю стену занимал огромный портрет лидера компартии Димитрова[40]. 31-й конгресс постановил, что «союз священников будет приобщать свои усилия к силам правительства в деле построения социализма и благоденствия в нашей стране за построение царства Божьего на земле»[41].

Соответствующими были и публикации и в рупоре болгарских обновленцев – газете «Народный пастырь». В номере, вышедшем 21 декабря 1949 г. к юбилею Сталина на первой странице была помещена большая фотография диктатора. В небольшой по объему газете было размещено сразу четыре статьи об этом деятеле: «Сталин, Сталин, Сталин!», «И.В. Сталин за диктатура на пролитарията» (1879 – 1949), «Молебен за генералиссимус Сталин», «Иосиф Виссарионович Сталин – живот и дело». Кроме статей в этом же номере было помещено и хвалебное стихотворение «Сталин».

Другие номера этой газеты также активно воспевали и советского вождя, и большевистскую власть.

Естественно, что коммунистическое руководство Болгарии покровительствовало модернистам, стараясь заменять старых пастырей на членов Союза священников. Один из активных деятелей этой организации, священник Георгий Богданов не скрывал того, что является коммунистом и, по свидетельству протоиерея Всеволода Шпиллера, «ухитрялся выступать с атеистической агитацией, а на другой день служить в местной церкви обедню». «Священников в Болгарской Церкви, - говорил протоиерей Всеволод в беседе с руководством Совета по делам РПЦ, - 2500 – 3000 человек. Стариков сейчас стараются заменять священниками, состоящими в Союзе. Среди последних есть много членов коммунистической партии. Партийные билеты им оставили, но дали директиву, как коммунистам открыто не выступать»[42].

Как и в России начала 1920-х гг., церковные реформы в Болгарской Церкви велись параллельно с попытками ограничить власть епископата. Однако среди архиереев также были сторонники церковных реформ. Так, осенью 1945 г. митрополит Варненский Иосиф выступил с заявлением о реформах в Православной Церкви. Митрополит Иосиф заявил о необходимости перехода Болгарской Церкви на новый календарь, введения нового сокращенного богослужебного чина и «упрощения» внешнего вида священнослужителей[43]. Экзарх Болгарской Церкви митрополит Софийский Стефан (Шоков) в связи с этим писал Патриарху Алексию, что митрополит Иосиф превзошел российских живоцерковников[44].

Подобные тенденции подвигли архиепископа Серафима (Соболева) на активные выступления. Архипастырь пытался воздействовать на болгарское духовенство через митрополита Стефана (Шокова), а также через Патриарха Алексия. Однако это не привело к заметному результату.

В 1949 г. в «Церковном вестнике» (органе Синода Болгарской Церкви) появилась статья архиепископа Серафима «Отклик представителя Московского патриархата, управляющего русскими православными общинами в Болгарии по поводу Священнического конгресса, бывшего в Софии 18 – 20 октября с.г.». Статья была направлена против церковного модернизма, второбрачия духовенства и принижения роли Синода в церковном управлении[45]. Болгарские архиереи впоследствии отмечали, что выступление архиепископа Серафима помогло остановить разгоравшуюся в Болгарии обновленческую смуту[46].

Однако позиция архиепископа Серафима создала ему немало проблем. В газете «Народный пастырь» появилась статья священника Н. Загарова с резкой критикой статьи архиепископа Серафима. Назвать эту критику сильной было бы большим преувеличением. «Мы совершенно не обязаны подражать тем обычаям жизни русской церкви, которые для нашего духовенства являются уже анахронизмом», - говорил автор статьи в ответ на слова архиепископа Серафима, что именно епископату должна принадлежать власть в Церкви.

Если архиепископ Серафим, высказываясь против второбрачия духовенства, приводил слова апостола Павла «Епископ – одной жены муж» (1 Тим. 3.2), то священник Загаров в ответ на это заявлял, что архиепископ Серафим сам не выполнил эту заповедь, так как не имеет жены. Вместе с подобной «критикой» в статье содержались и обвинения против архиепископа Серафима. Они сводились к тому, что он до вступления в Болгарию советских войск принадлежал к юрисдикции Русской Зарубежной Церкви, которую автор статьи назвал «белогвардейской»[47].

Выступления архиепископа Серафима против модернистов вызвали большое недовольство и в Совете по делам РПЦ. Архипастыря обвинили в том, что он оттолкнул болгарскую церковную оппозицию (то есть местных «живоцерковников») от Московской Патриархии. По мнению заместителя заведующего отделом Совета по делам РПЦ В. Карповича, если Московская Патриархия выступит против Союза священников, то это нарушит «православное единство»[48].

Гробница архиепископа Серафима (Соболева)

Вполне возможно, что если бы не кончина архиепископа Серафима, то он был бы уволен со своего поста. Однако дни архипастыря уже были сочтены. Зима 1949 – 1950 гг. оказалась для иерарха последней.

За год до кончины архипастырь стал говорить о своем скором отшествии. За несколько месяцев до смерти он сказал, что умрет в возрасте 68 лет[50], а затем назвал и день своей кончины[51]. «Когда вам станет тяжело, - говорил архиепископ духовным чадам, - вы мне напишите письмо <…> и оставьте его у моей могилы. Если я получу милость у Господа, утешу вас и помогу вам»[52].

При этом, почти до последних дней архипастырь старался работать на благо Церкви.

«Архиепископ Серафим (Соболев), – говорил протоиерей Всеволод Шпиллер во время беседы с членами Совета по делам РПЦ 7 февраля 1950 г., - <…> в последнее время очень сильно разболелся. Он очень огорчен таким своим состоянием, которое лишает его возможности продолжать выступать по весьма сложным делам Болгарской Церкви. Мнение его по этим делам просят с разных сторон и с разными целями»[53].   

26 февраля 1950 г. архиепископ Серафим отошел ко Господу в своей квартире на улице Велико Тырново. На следующий день тело усопшего архипастыря было перенесено в храм святителя Николая. До поздней ночи жители Софии шли проститься с усопшим иерархом. 1 марта состоялось отпевание архиепископа Серафима. Богослужение возглавил заместитель Председателя Священного Синода Болгарской Церкви митрополит Врачанский Паисий в сослужении 5 архиереев (еще два иерарха молились в алтаре), 7 архимандритов, 1 игумена, 3 иеромонахов, 2 протоиереев, 2 иереев, а также 3 диаконов[54]. По окончании отпевания была зачитана телеграмма соболезнования Патриарха Московского и всея Руси Алексия I.

В тот же день, в соответствии с решением Синода Болгарской Церкви, архиепископ Серафим был погребен в крипте Никольского храма. Практически сразу после кончины архипастыря началось его почитание. Не прекращалось оно и в годы гонений, хотя власти пытались помешать ему. До сих пор жители Софии и паломники из других стран идут в крипту Никольского храма, по традиции оставляя в специальном ящике письма архиепископу Серафиму со своими просьбами.