Лазурное царство

Тургенев И.С. Лазурное царство / Сост., предисл., примеч. Т. А. Соколовой. — М. : Изд-во Сретенского монастыря, 2011. — 464 с. — (Серия «Библиотека духовной прозы»)

Русские праведники Ивана Тургенева

Необходимо всем писателям сплотиться вместе
и встать на защиту святой веры от врагов ее.

И. С. Тургенев

Орловщину недаром называют землей Тургенева. Здесь 28 октября (9 ноября) 1818 года он родился в фамильном имении «Спасское-Лутовиново» Мценского уезда в семье офицера кирасирского полка, участника Отечественной войны 1812 года Сергея Николаевича Тургенева и Варвары Петровны (урожденной Лутовиновой). Здесь, взращенный слугой-камердинером, полюбил всем сердцем «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык». Отсюда в возрасте девяти лет вместе с родителями переехал в первопрестольную, где занимался сначала в пансионе Вейденгаммера, а затем — в знаменитом Лазаревском институте, после чего поступил на словесный факультет Московского университета (после была учеба в Петербургском университете и, наконец, в Берлинском, где Иван Тургенев слушал лекции по истории римской и греческой литературы, одновременно совершенствуясь в языках, — он свободно владел английским, не­­мец­ким и французским^[1]

Но где б ни был он, в России ли, за границей (а с начала 1860‑х он почти постоянно жил за рубежом, в основном в Германии и Франции), при всякой оказии наезжал в Спасское. В 1852‑м и вовсе оказался в ссылке в родовом поместье, вызвав гнев властей некрологом на смерть Гоголя. Страстный охотник, он исходил все окрестные леса с двустволкой за спиной. А сколько творческих задумок возникло тут! Иван Сергеевич и сам признавался: «Работать по-настоящему можно только живя в русской деревне».).

В Орле происходит действие, пожалуй, самого волнующего, самого поэтичного романа Тургенева — «Дворянское гнездо» (1859). Главная героиня его, Лиза Калитина, — один из наиболее трогательных, поэтичных образов во всей нашей литературе. Она воистину тургеневская девушка, мечтательная, светлая, чистая. Сродни «русской душой» пушкинской Татьяне Лариной из «Евгения Онегина», Лиза вовсе не считала себя патриоткой. Но «ей было по душе с русскими людьми; русский склад ума ее радовал». Наделенная глубоким внутренним миром, характером вдумчивым, созерцательным, она сторонилась пошлости окружающей жизни, зная, что всё — от Бога. Воспитанная истово веровавшей крепостной Агафьей, Лиза слушала ее, «и образ вездесущего, всезнающего Бога с какой-то сладкой силой втеснялся в ее душу, наполнял ее чистым, благоговейным страхом, а Христос становился ей чем-то близким, знакомым, чуть не родным». «— Христианином нужно быть, — говорила Лиза, — не для того, чтобы познавать небесное… там… земное, а для того, что каждый человек должен умереть».

Всем своим неискушенным, почти детским сердечком откликнулась она на любовь Федора Лаврецкого, но, узнав, что брак между ними невозможен, не стала искать своих объяснений, своих слов, целиком положилась на волю Божию: ведь «счастье на земле, — знала она, — зависит не от нас…» Без долгих размышлений, очень естественно и просто переселилась она из своей «келейки», небольшой комнатки во втором этаже дома ее матери — «чистой, светлой, с белой кроваткой, с горшками цветов по углам и перед окнами, с маленьким письменным столиком, горкою книг и распятием на стене», — в монашескую обитель: она «постриглась в Б…… м монастыре, в одном из отдаленнейших краев России».

Тургенев сознавал, что значит веровать по-настоящему, всем существом (характер Лизы — тому порукой), и страдал оттого, что сам лишен этой всепоглощающей, безусловной веры. «Имеющий веру — имеет всё и ничего потерять не может; а кто ее не имеет — тот ничего не имеет, — и это я чувствую тем глубже, что сам принадлежу к неимущим!» — писал он своей давней советчице, женщине подлинной веры и большого сердца графине Елизавете Георгиевне Ламберт. Но так ли уж это верно, справедливо ли числил себя Иван Сергеевич среди «неимущих»? Не в русских ли праведниках, пришедших к нам со страниц романов, повестей и рассказов, частицы его бессмертной души, устремленной к высшему, горнему?

Простая вроде бы история из крестьянской жизни: у вдовицы Татьяны умер единственный двадцатилетний сын Василий, первый на селе работник. Помещица пришла навестить осиротевшую мать в самый день похорон. И что же увидела? Стоя посереди избы, у стола, баба не спеша «черпала пустые щи со дна закоптелого горшка и глотала ложку за ложкой. Лицо бабы осунулось и потемнело; глаза покраснели и опухли… но она держалась истово и прямо, как в церкви.

“Господи! — подумала барыня. — Она может есть в такую минуту… Какие, однако, у них у всех грубые чувства!”»

— Неужели ты сына своего не любила? — обратилась барыня к осиротевшей матери. — Как ты можешь есть эти щи?

«— Вася мой помер, — тихо проговорила баба, и наболевшие слезы снова побежали по ее впалым щекам. — Значит, и мой пришел конец: с живой с меня сняли голову. А щам не пропадать же: ведь они посолённые».

Где уж понять помещице бабье горе и великую бабью нужду? Воистину: «Сытый голодного не разумеет». А горе — что ж, оно и есть горе, неизбывное, до конца уж дней. И все это — в немногих строках тургеневского шедевра — стихотворения в прозе «Щи».

А вот и другая история из того же цикла — «Два богача». Совсем короткая, в треть страницы, и грех не привести ее полностью — душа просит:

«Когда при мне превозносят богача Ротшильда, который из громадных своих доходов уделяет целые тысячи на воспитание детей, на лечение больных, на призрение старых — я хвалю и умиляюсь.

Но, и хваля и умиляясь, не могу я не вспомнить об одном убогом крестьянском семействе, принявшем сироту-племянницу в свой разоренный домишко.

— Возьмем мы Катьку, — говорила баба, — последние наши гроши на нее пойдут, — не на что будет соли добыть, похлебку посолить…

— А мы ее… и не соленую, — ответил мужик, ее муж.

Далеко Ротшильду до этого мужика!»

Незамысловатый вроде бы рассказ, а сколько в нем тепла, мудрости, доброты, преклонения перед нерастраченным душевным богатством!

И так всегда у Тургенева.

А крестьяне из «Записок охотника»! Все разные, ни один не похож на другого, и в то же время похожие — человеческой своей сутью, природным достоинством^[2]. Вот Хорь, «человек положительный, практический, административная голова, рационалист». И друг его Калиныч — идеалист, романтик, восторженный и мечтатель «с лицом кротким и ясным, как вечернее небо». Певец Яшка-Турок, русская, правдивая, горячая душа которого «звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны». И убогонький Касьян с Красивой Мечи. О Касьяне — разговор особый.

Прозвали Касьяна Блохой — так чёрен и мал он. А еще — «юродивцем». Он и впрямь не от ми­ра сего, признается: «Живу, как Господь велит». «— Пташек небесных стреляете небось?.. Зверей лесных?.. И не грех вам Божьих пташек убивать, кровь проливать неповинную?» — взыскует он к барину-охотнику. И в этом — не осуждение, не корысть, а великое смирение человека перед Творцом. Наделенный даром целительства, он и тут тушуется. Дескать, кто я? Всего лишь орудие Господне. Все — от Него: «Лекаркой меня называют… Какая я лекарка!.. И кто может лечить? Это все от Бога. А есть… есть травы, цветы есть: помогают, точно. Вот хоть череда, например, трава добрая для человека; вот подорожник тоже; об них и говорить не зазорно: чистые травки — Божии. Ну, а другие не так: и помогают-то они, а грех; и говорить о них грех. Еще с молитвой разве. Ну, конечно, есть и слова такие… а кто верует — спасется», — убежден он.

Великий правдоискатель, он исходил с сумой за плечами всю землю Русскую: «Ведь я мало ли куда ходил! и в Ромён ходил, и в Симбирск — славный град, и в самую Москву — золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Цну-голубку, и на Волгу- матушку, и много людей видал, добрых крестьян, и в городах побывал честных… Ну, вот пошел бы я туда… и вот… и уж и… и не один я, грешный… много других хрестьян в лаптях ходят, по миру бродят, правды ищут… да!.. А то что дома-то, а? Справедливости в человеке нет, — вот оно что…» И сколько таких правдолюбцев и смиренников на Руси? Не счесть. И нет им переводу.

Да вот хотя бы болящая Лукерья из «Живых мощей». Изболелась, иссохла так, что от прежней ладной плясуньи и песенницы ничего и не осталось — мощи, да и все тут. Лежит недвижимо не один уж год. И ни слова ропота. Ни в чем не считает себя обделенной — а ведь первой невестой считалась. «Послал Он мне крест, — говорит, — значит, меня любит». Жалеет не себя — других: «— А у иного и пристанища нет! А иной — слепой или глухой! А я, слава Богу, вижу прекрасно и все слышу, все. Крот под землею роется — я и то слышу. И запах я всякий чувствовать могу, самый какой ни на есть слабый! Гречиха в поле зацветет или липа в саду — мне и сказывать не надо: я первая сейчас слышу. Лишь бы ветерком оттуда потянуло. Нет, что Бога гневить? Многим хуже моего бывает. Хоть бы то взять: иной здоровый человек очень легко согрешить может; а от меня сам грех отошел». Кажется даже, она счастлива в юдоли своей. Вспоминаются тут тургеневские тоже слова: «Хочешь быть счастливым? Выучись сперва страдать».

«Ничего мне не нужно; всем довольна, слава Богу», — с величайшим усилием, но умиленно произнесла Лукерья. До конца пронесла выпавшие ей тяготы, сполна исполнила закон Христов. И отошла, как и знала загодя, «после Петровок».

Как у Тургенева «хорошо умирают русские лю­ди… — записал в своем дневнике академик Федор Иванович Буслаев. — Скорбная девушка, но просветленная душою (Лукерья. — Сост.), умирает хорошо… именно потому, что она верует, и потому отдает свою ясную душу Господу Богу, как мученица первых веков христианства <…>».

Таким же мучеником в последний год своей жизни был сам Иван Сергеевич. Его последняя болезнь — рак позвоночника — тянулась долго, боли были такими, что не помогал и морфий. Но все, кто был в те дни рядом с Тургеневым, поражались его выдержке: никто не услышал от него жалобы.

Он умер 22 августа (3 сентября) 1883 года в Буживале, близ Парижа, был отпет и похоронен на Родине, — нет, не в милом сердцу его Спасском-Лутовинове, а в Петербурге, на Литераторских мостках Волкова кладбища. Незадолго до кончины он послал последний привет родным пенатам: «Если вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу, Родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу».

Татьяна Соколова

СОДЕРЖАНИЕ

• Т. Соколова. Русские праведники Ивана Тургенева        
• Дворянское гнездо. Роман                      
• Записки охотника. Избранное              

Хорь и Калиныч
Касьян с Красивой Мечи
Малиновая вода
Певцы
Живые мощи
Лес и степь                                                      

• Муму. Рассказ                                                  
• Стихотворения в прозе. Избранное                                          

Деревня
Нищий
Воробей
Памяти Ю. П. Вревской
Порог
Милостыня
Щи
Лазурное царство
Два богача
Враг и друг
Голуби
Христос
«Как хороши, как свежи были розы…»
Стой!
Монах
Молитва
Русский язык
Житейское правило
Ты заплакал                                                    

• Стихотворения. Избранное                      

«Осенний вечер... Небо ясно…»
Цветок