«Остров проклятых»: аномалии коллективной психики Запада

«Shutter Island» (в русской версии «Остров проклятых») — произведение именно из этой серии. Место действия — закрытое лечебное учреждение на одиноком острове. Почти все герои — либо душевнобольные пациенты, либо их подозрительно странные эскулапы. В этом заповеднике безумия следователю Службы федеральных маршалов США Эдварду Дэниелсу предстоит раскрыть необычное преступление: исчезновение детоубийцы, подверженной маниакальным приступам насилия. Детектив, триллер и психологическая драма — зритель может предвкушать три удовольствия в одном сюжете!

Но у произведений такого рода есть ещё и четвёртый аспект. Касаясь фобий и маний отдельного человека, талантливый автор неизбежно раскрывает психологические проблемы целого общества, коллективные душевные недуги, страхи и риски больших человеческих масс. Как Достоевский в «Бесах» или в «Братьях Карамазовых» обнажал больные нервы русского общества, так и сейчас Дэнис Лихэйн, Лаета Калогридис и Мартин Скорсезе демонстрируют тревожные центры общества американского (а шире — касаются проблем, присущих коллективному сознанию всего Западного мира).

Следователь Дэниелс — в прошлом солдат, освобождавший концлагерь Дахау. В жизни Затворённого острова (многозначное слово «shutter» — ставень, засов, затвор — в отношениях с внешним миром может символизировать как защиту, так и блокаду) следователю упорно мерещится тень фашистского прошлого. Параллелей с концлагерем хоть отбавляй: принудительное удержание пациентов, полное бесправие обитателей изолированного мирка перед всесильной администрацией, жёсткий регламент, конвой, колючая проволока. Но самое страшное — слишком много улик указывает на то, что здесь проводят эксперименты над людьми. Попытка вырастить новую породу управляемых существ — явно не самодеятельность врачебного персонала. Судя по всему, страшная селекция проводится под покровительством могущественных политических сил в руководстве страны. Тень Дахау падает на всю Америку…

Рефлексия на тему фашизма лейтмотивом проходит через всё послевоенное искусство Запада. Зарождение фашизма рядом с нами, среди нас, внутри нас — это неизжитый страх западного общества. Яркий пример: «Повелитель мух» нобелевского лауреата Голдинга. Страшная история фашизации цивилизованных подростков, из-за аварии оказавшихся на изолированном острове, завершается вопросом офицера-спасателя: «Доигрались?… Казалось бы, английские мальчики могли выглядеть и попристойней… Вы ведь все англичане, не так ли?» Это отчаянный вопрос самого автора к читателям: если мы все англичане (шире — европейцы), то откуда же прорастают семена коричневого кошмара?

Формально англичане и американцы — такие же победители фашизма, как и русские. Но в русском художественном творчестве ХХ века нет и грана той вызванной фашизмом рефлексии, как у англосаксов. Фашизм воспринимается как нечто безусловно чуждое и враждебное, не имеющее ни малейших шансов прорасти в русской душе, на русской почве.

При чтении российской политической публицистики двух последних десятилетий может сложиться совсем иное мнение. Здесь как раз тема отечественного неонацизма рассматривается чуть ли не в качестве угрозы номер один. Однако несложно заметить, что страх перед призраком «русского фашизма» демонстрируют преимущественно те публицисты, которые не ассоциируют себя с русской цивилизацией. Как правило, это неофиты западных ценностей, трансляторы западных духовных волн, и характерные западные страхи они переносят на русскую почву. Однако этот страх, широко разлитый в публицистике, не нашёл никакого отражения в российском художественном творчестве. Не только в подцензурные советские времена, но и в пореформенные годы у нас не появилось ни одного популярного, резонансного произведения, посвящённого угрозе фашистского перерождения. Следовательно, проблема, которую навязчиво муссируют СМИ, не получает отклика в «коллективном бессознательном» русского народа. Русские ощущают себя победителями фашизма, и чувство победителей не отягощено никакими комплексами вины или сопричастности.

Иное дело наши западные союзники. Почему-то у победителей фашизма на том берегу океана цвета гордости смешиваются с оттенком обращённой внутрь тревожности, словно они сами причастны к лагерю побеждённых. Это чувство сродни страху человека, случайно узнавшего о тяжёлом наследственном недуге у близкого родственника. Затаив дыхание, посвящённый начинает всматриваться в себя: не обнаружатся ли те же самые врождённые признаки? Точно так же ощущение теснейшего культурного родства между англосаксами и немцами заставляет победителей рефлексировать вместе с побеждёнными. Это последствия глубокой психологической травмы, которую пережила в итоге Второй Мировой вся без исключения Западная цивилизация (в то время как русские или китайцы, напротив, вышли из военного пекла более уверенными в своих духовных силах).

Но вернёмся на Затворённый остров. Столкнувшись с глубоко законспирированной системой противодействия, Эдвард Дэниелс оказывается в полном одиночестве. Лечащие врачи водят его за нос, персонал запуган, секрет острова покрыт тайной мрака, только душевнобольные пациенты тайком сообщают один ужасающий факт за другим. Даже напарник, агент USMS Чак Оул, в критический момент исчезает. Есть подозрение, что напарник — только наживка в ловушке, куда творцы бесчеловечных экспериментов заманили чересчур дотошного следователя. Здесь зритель переживает ещё один перманентный страх современного западного человека, пожалуй, более сильный, чем боязнь фашистского рецидива, — страх одиночества.

В ХХ веке сознание западного человека оказалось между Сциллой и Харибдой. Отказавшись от традиционной родовой структуры общества, которая никогда не оставляла индивидуума наедине с самим собой, прогрессирующий мир встал перед дилеммой: либо одинокая личность, затворённая от окружающих ставнями собственного privacy, либо искусственно смонтированная механическая общность явно тоталитарной природы. Непростое распутье… Складывается впечатление, что Дэниелс — единственный обитатель острова, делающий выбор в пользу личной свободы, остальные предпочитают роль винтиков лечебно-экспериментальной машины. Роковой выбор лишает маршала надежды на безмятежную жизнь, но сразу же увенчивает его ореолом единственного положительного героя.

Этот характерный ответ на вызов эпохи, предложенный послевоенным Западом, — свободное одиночество превыше механического коллектива! — кажется, полностью соответствует фабуле «Острова проклятых». Зритель ещё не знает, какая горькая усмешка автора ждёт его в финале. Свободный выбор и подвиг борьбы окажутся чистейшим самообманом…

Сюжет психологического триллера «Острова проклятых» («Shutter island» Мартина Скорсезе) на первый взгляд незамысловат. Федеральный пристав США (маршал) Эдвард Дэниелс сталкивается с законспирированной системой бесчеловечных экспериментов в закрытой психиатрической лечебнице.

Поначалу ход событий медленно сползает в русло банального голливудского боевика, где герой-одиночка спасает человечество от неведомой угрозы. Это своего рода универсальный рецепт западной культуры, прописанный от одиночества, — личный подвиг в борьбе с окружающей тьмой. Следуя традиционному рецепту, Дениэлс вступает в бой. Он сражается один против всех, прорываясь в сердце адского заговора, в секретную лабораторию на маяке. Рушатся возникающие на его пути изощрённые препятствия, всё ближе заветная цель…

И вдруг мир мгновенно переворачивается. Знаете, как бывает на зеркальных мозаиках? Рассматриваешь белый рисунок на чёрном фоне — влево летят ангелы. Приглядываешься к чёрным фигурам на белом — вправо скачут демоны. Зритель застывает в растерянности, сражённый зеркальным эффектом. Оказывается, Эдвард Дэниелс вовсе не агент Службы федеральных маршалов (United States Marshal Servise). Точнее, он бывший агент, уже два года назад ставший пациентом лечебницы на Затворённом острове. Его напарник Чак — отнюдь не коллега по USMS, а лечащий психиатр. Все приключения, которые зритель пережил вместе с героем с первых минут фильма, — всего лишь рискованная лечебная игра, задуманная главным врачом клиники с целью довести до абсурда навязчивые фантазии больного. Чтобы вернуться в реальный мир, Дэниелс должен был разоблачить самого себя.

Ещё два года назад Эдвард жил с супругой Долорес и тремя детьми в идиллическом домике у озера. Пасторальное бытиё оборвал непредсказуемый поступок жены: в приступе помешательства она утопила всех малышей. Обезумевший от горя Дэниелс убил любимую супругу. Не в силах пережить крушение своего прежнего мира, он выдумал другой мир, где роль детоубийцы и убийцы его жены играют совершенно иные люди. Бредящего наяву преступника заключили не в тюрьму, а в специальную клинику. На Замкнутый остров вчерашнего маршала привело подлежащее лечению бегство от реальности, а вовсе не задание USMS. Медперсонал честно лечил Дэниелса, всё остальное — только мираж, грёзы, плод больного воображения.

Итак, отважный герой-одиночка (типичный герой современного Запада!) вёл отчаянный бой со злом, не жалея тех, кто вставал на его пути. Но зло, как выяснилось, скрывалось в нём самом (и в самом близком к нему человеке). И ещё не успели замелькать на экране полосы титров, как меня поразила удивительная параллель, переносящая нас из мира индивидуальных страстей в мир глобальных событий.

Который год вооружённая до зубов Америка мечется по планете, выискивая тайных врагов мировой цивилизации, производителей оружия массового поражения. Герой, спасающий человечество, находит подозрительные улики то в Иране, то в Ираке, то в Северной Корее. Однако взлом «иракского сейфа» не позволил обнаружить никаких вещественных доказательств. Что же, герой не теряет надежды: рано или поздно злоумышленники будут схвачены с поличным. Герой выходит в новый дозор. При этом он крайне далёк от мысли, что главную угрозу надо искать в самом себе. Ведь единственный субъект на планете, применивший ядерное оружие на практике, — сам «спаситель человечества».

Ещё одно олицетворение мирового зла — террорист номер один, Бен Ладен, в поисках которого Штаты перепахали бомбами Афганистан и завесили дамоклов меч ещё над добрым десятком мусульманских стран. Но разве не ЦРУ вскормило Бен Ладена, рассчитывая использовать против Советов?

ХХ век хранит немало примеров дикой, массовой жестокости. Например, «Нанкинская резня», учинённая японской военщиной в годы Второй Мировой, или геноцид турецких армян в 1915 году. Многие теоретики на Западе ищут причины этих гуманитарных катастроф в особенностях восточного менталитета. Мало кому приходит в голову, что до ХХ века население нынешней Турции почти наполовину состояло из христиан, которых никто не пытался вырезать, и что до конца века девятнадцатого японцы не только не осуществляли геноцид покорённых народов, но (за исключением неудачного похода в Корею в 1592-1598 годах) вовсе не предпринимали попыток завоевать другие страны. Может быть, катализатором «восточной жестокости» в данных случаях оказался отнюдь не менталитет турок или японцев, а процесс вестернизации азиатских обществ, контакт Турции и Японии с агрессивной западной цивилизацией?

Может быть, Западу, так же как отважному маршалу Дэниелсу, стоит поискать истоки зла в себе самом?

Целый век европейской истории между 1814 и 1914 годами обошёлся без крупных кровопролитий. По сравнению с эпохой 1914-1945 годов это время может восприниматься почти идиллически, как жизнь в «домике у озера». И вот былое счастье погибло в огне. Теперь потрясённый Западный мир, преисполненный гуманизма, хочет защитить человечество от повторения катастрофы. Но логично спросить: а кто же разрушил «домик у озера»? Травмированное сознание западных апологетов пытается найти виновника вне «своей семьи». Лихорадочная мысль работает в нескольких направлениях: это либо происки тоталитарных режимов, не имеющих отношения к западной демократии (либеральная версия), либо вселенские козни евреев и русских, не имеющих отношения к западной культуре (ультраправая версия).

Этой же цели — оправданию Запада, формированию его цивилизационного алиби в отношении Второй Мировой войны, служат, в частности, псевдоисторические построения резунов-солониных-пивоваровых. Однако всё их рытьё в архивах истории напоминает безумное расследование Эдварда Дэниелса в сумасшедшем доме. Следствие не может закончиться успешно, пока из числа подозреваемых априори исключается сам «герой-одиночка» (в данном случае, касающемся причин мировой бойни, — сама суперэкспансивная Западная цивилизация).

Психологическая западня, жертвой которой оказался Эдвард Дэниелс, служит мини-моделью не только для исследования проблем западного общества. У русских тоже был свой «домик у озера» и своя катастрофа взаимного, «внутрисемейного» истребления. Это относительная идиллия дореволюционной патриархальной жизни и последовавшая затем Гражданская война. Для миллионов людей внезапное погружение в кровавую пучину казалось совершенно внезапным, необъяснимым явлением. Массовому сознанию русских так же трудно смириться с тем, что катастрофа 1917-22 годов вызвана подспудными внутренними болезнями российского общества, как коллективному эго европейцев трудно признать две мировые войны проявлением собственных пороков Западной цивилизации. Гораздо проще сочинить альтернативную историю, пытаясь найти злодея вовне.

Как только не пытаются объяснить кошмар Тридцать седьмого года! В ход идут и принципы тоталитарной системы, и черты национального характера, и даже особенности отдельно взятой личности Сталина. Но не правильнее ли признать Тридцать седьмой гигантским вывихом коллективной психики, ментальным эхом Семнадцатого, «открывшейся старой раной» коллективного сознания? Не находя рациональных объяснений крушению семейной идиллии, отвергая признание собственной вины, психически травмированный Дэниелс начал бой с придуманными супостатами. Разве советское общество тридцатых годов не переживало подобных фобий, упорно веря в многочисленных шпионов и агентов, замышляющих новое потрясение устоев? Может быть, следователи НКВД и содействующее им обширное волонтёрское сообщество (в просторечии — стукачи), распутывая одну «враждебную сеть» за другой, руководствовались вовсе не врождённым садизмом, не приказами системы, точнее — не столько ими, сколько теми же «благородными побуждениями», что и оказавшийся в лечебнице для умалишённых маршал USMS? Только ситуация, в которой действовали персонажи Тридцать седьмого, была, к сожалению, не игровой, а реальной.

Коллективное «исцеление» российского общества от параноидального поиска шпионов и врагов народа началось лишь тогда, когда в сознании обозначился реальный враг — фашистская Германия. Если для Запада Вторая мировая война означала психическую травму, то для России наоборот — восстановление нормальной системы координат добра и зла. Попытки разрушить эту с трудом восстановленную систему, уравнять гитлеровский Рейх и сталинский СССР, чреваты разрушением психического равновесия российского общества.

Конечно, душевные болезни одного человека и девиации коллективной психики — явления разного уровня. Но природа их схожа, так как в основе национального (шире — цивилизационного) сознания лежат психические процессы, происходящие всё-таки в умах отдельных людей. Поэтому жанр «психиатрической драмы» может дать пищу для размышлений не только об отдельной душе, но и о коллективной душе целых народов и цивилизаций.